Родди Дойл - Ссыльные
— Думаю собрать всю группу, — сказал он теперь.
— Отлично, — ответила Ифа. Она уже засыпала.
— Здесь, — сказал Джимми.
— Отлично.
— Я подумал, может, закуси какой им поставить, — сказал Джимми.
— Отлично.
— Так что, — сказал Джимми, — ты по этой части займешься, или…
Ифа завопила.
— Или я могу сгонять в «Марк — энд — Спенсер», — сказал Джимми. — Мне нетрудно.
— Джимми!
— Чего, коза?
— Ребенок!
— Какой ребенок?
— Ребеооо — наааак!
— О господи. Ребенок. Уже рожаешь?
— Да!
— Рановато.
— Джимми!!!
— Иду, любимая, все под контролем.
Так оно и было. В голове не осталось больше никаких групп, аккордеонов, гастролей по миру и центральным графствам. Джимми позвонил своим родителям, затем проверил, как Ифа. Она не вставала — и не так дергалась, раз они уже собирались в больницу. Джимми поставил чайник, сложил ей сумку, летая по спальне и ванной, а она говорила, что ей понадобится, а что нет. Ну вот на хера ей фен, скажите на милость? Но он и фен упаковал, не сказал ни слова.
Приехали его родители.
— Ты починил пульт от телевизора? — спросил па.
— А ну закрой рот, — сказала ма.
Они встали в дверях — смотреть, как Джимми сажает Ифу в машину.
— И ни о чем не переживай, — сказала ма.
Ифа ей улыбнулась, и они газанули к «Ротонде».
— Ты как? — спросил Джимми.
— Нормально, — ответила Ифа.
— Все в порядке, — сказал Джимми. — Я могу отменить сбор группы.
Он ухмылялся, когда Ифа на него посмотрела.
— Если девочка — Арета, — сказал он.
— Фиг там, — ответила Ифа. — Андреа. ПРОЩЕНО, А НЕ… Ох господи — Джимми! Останови машину!
Здесь?
Фэйрвью.
— Стой!
— Да мы уже близко!
— Стой!!!
Глава 7
Следы моих слез
Смоки родился в аккурат под пешеходным мостиком в Фэйрвью. И хвала господу за мобильные телефоны. Голова уже почти вся вышла — ХОРОШЕНЬКО ПОГЛЯДИТЕ НА МОЕ ЛИЦО, — когда Джимми услышал «скорую» и ни с того ни с сего преисполнился уверенностью, что и сам прекрасно может принять ребенка. Трясучка прошла — у него все под контролем, он готов поймать голову.
— Джимми!
— Я тут, любимая.
— Джимми!
— Отсюда похож на мальчика, любимая.
Но из «скорой» выскочили парни, взяли все на себя; свесив зад над полосой для автобусов, Ифа поднатужилась еще разок — и Джимми угадал: мальчик. Красивый, красный злюка, сразу принялся всех отчитывать за плачевное состояние здравоохранения. Джимми не осталось места залезть к Ифе, обнять и восхититься ею, но он хохотал, улюлюкал и скакал через парковое ограждение. Махал ребяткам на пешеходном мостике.
— Кто у вас? — заорал один.
— Мальчик!
— А, отлично. Хорошо поработали, мистер.
— Не вопрос, — ответил Джимми.
И он не шутил. Он снова папаша, отец, и это, блядь, прекрасно, такого он всегда и хотел, ради такого и пришел на эту землю. Марвин, Джимми — Второй, Махалия и теперь вот этот, принятый самим Джимми, ну более — менее, еще один мальчик, еще одна звезда — Смоки.
— Брайан.
— Чё? — сказал Джимми.
— Брайан, — сказала Ифа.
Они ехали в фургоне «скорой» в «Ротонду».
Все честно, Брайаном звали ее папу, тут не подкопаешься. Но — Брайан? Когда «скорая» резковато свернула вправо на Норт — Сёркьюлар, Джимми полетел в угол, а младенец завопил, и его папаша мысленно перебрал все свои альбомы «Стэкса», «Чесс», «Хай» и «Атлантик», прошерстил их, но как ни верти, ни единого Брайана там не нашлось — ни барабанщика, ни звукоинженера, ни даже, блядь, художника — оформителя конверта.
Но он ничего не сказал.
До «Ротонды» они доехали. Смоки проверили и взвесили. Семь фунтов, никаких унций.
— Отличный малыш, — сказала повитуха — филипина.
— Петь умеете? — спросил Джимми.
— Джимми, — сказала Ифа.
Но она ему улыбалась, засыпая.
Четыре утра. И ЕЩЕ РАЗ ЗАРЯ ПРОБУДИЛА ЖЕЛАНЬЕ ВО МНЕ — ЕЕ, спел сам себе Джимми, выходя на Парнелл — сквер. Отличная же песня. Первая кантри — песня, что ему понравилась. Фэйрон Янг написал. Фэйрон Янг. А никакой не Брайан Янг.
Но все было просто отлично. Гоношились только чайки, больше никого. Весь мир принадлежал Джимми. Машину он оставил в Фэйрвью — пройдется пешочком.
В кармане зазвонил телефон. Наверняка па. Джимми открыл мобильник.
— Мальчик, — сказал он.
Отсутствие голоса он узнал — вспомнил слишком поздно.
— Значит, черномазых любишь?
И Джимми рухнул — взаправду свалился на дорожку и расплакался. Не сдержался. Он вымотался, разозлился, надежды больше не было. Джимми плакал. Даже не объяснишь. Какой‑то больной мудак, развлекается ночными звонками, убогонькому заняться больше нечем — а Джимми не в силах с этим справиться, никак не заткнуть. Вот гад, да еще в такую ночь. Джимми посмотрел на окна через дорогу. Вгляделся пристальнее.
Телефон зазвонил снова. Теперь его собственный номер.
— Ну?
Это па.
— Мальчик, семь фунтов, — сказал Джимми.
— Зашибись, — сказал па.
— Иду домой, — сказал Джимми.
— Спешки нет, — сказал па.
Джимми получшело. Он двинулся к О'Коннелл — стрит.
Снова телефон. Снова па. Джимми выучил этот его финт.
— Я вообще‑то собирался попросить, не прихватишь ли бутылку молока по дороге?
— Не вопрос, — ответил Джимми. — Пока.
Раньше это его раздражало — собственная абсолютная уверенность, что последнее слово всегда останется за па: иногда смешное, чаще нет, но останется наверняка. Доставало это Джимми ужасно, однако несколько лет назад, когда у него самого пошли дети, он вдруг дорубил, что это — любовь.
Ему опять стало зашибись. И усталость как рукой сняло. Его вштырило, его потащило дальше. Когда наутро проснулись дети, он сообщил им новость.
— И чего?
— Четко!
— Это я новый малыш!
Джимми повез их в зоопарк.
— Махалия, посмотри на малыша обезьянки.
— Нет!
И вот они бродили по зоопарку, пока не пришло время ехать знакомиться с новым братиком, и Махалия отказывалась смотреть на все, чему не исполнилось двадцати семи, а Джимми звонил по телефону.
— Значит, завтра вечером — нормально?
— Да, — ответил Негус Роберт.
— Точно найдете?
— Запросто, — ответил Дан.
Джимми объявил общий сбор.
— А название есть? — спросила молодая и не — белая из Нью — Йорка.
— Ага, — соврал Джимми.
На придумку названия оставалось полдня.
Глава 8
Линчеватель
Собрались на кухне — впервые все вместе.
Джимми Кроллик — директор группы.
Кенни Рейнолдз — гитара.
Гилберт Боро — джембе и вопли.
Агнес Бунюэль — вокал.
Керри Шепард — вокал и гитара.
— Я для вас достаточно черна, мистер Кроллик? — спросила она, когда Джимми перелез через детей и открыл ей дверь.
— Вы просто зашибись, — ответил он. — Заходите.
Вообще‑то черной она была едва ли, однако носила дреды. И выглядела просто сногсшибательно.
Дан Стефанеску — аккордеон.
Младший Дан Стефанеску — труба.
Лев Иванов — ударные.
Последним прибыл Негус Роберт. Дверь ему открыл Марвин, и теперь трое детей снизу вверх пялились на гостя.
— Эй, мистер, — сказал Марвин.
«Только про цвет ничего не говори, Марв, — сказал про себя Джимми, — очень тебя прошу».
— Вы за кем следите? — спросил Марвин.
— Слежу? — переспросил Негус Роберт.
— Ну, за кого болеете?
— Я слежу за «Брейскими скитальцами», — ответил Негус Роберт.
Дети покатились от хохота.
— Не обращайте на них внимания, — сказал Джимми. — Заходите. Нашли без проблем?
— Ваши указания были адекватны, мистер Кроллик.
В кухне стояла тишина, только Дан и Младший Дан о чем‑то болтали, да Кенни пытался подклеить Агнес. Стало еще тише, когда следом за Джимми вошел Негус Роберт. Он оглядел всех — каждому уделил долгую, трудную секунду. Вспотел даже Джимми. Затем налил чайник и всех представил. Все улыбнулись, кивнули — или не улыбнулись и не кивнули. Джимми разлил кипяток по чашкам и кружкам, передал кофе и чай. После чего пустил в ход старый трюк — сломать лед, как это случилось, когда впервые встретились «Повинности». Он вытащил «яффские кексы».
— Духовная пища для души соула, — сказал он.
Только с этой компанией не сработало. Другая динамика, они старше, иноземцы, страна слишком процветает, не голодные — в общем, что‑то с чем‑то. Один Кенни из Роскоммона спикировал на тарелку.
Да уж, не балёха. Джимми сидел на кухне один. Ни искры не пробежало, ни энергии никакой. Все зажаты, все нервничали, сидели как на иголках. Негус Роберт стоял у стены, подальше от прочих. Гилберт поглядывал на дверь черного хода. Ничего не получится — Джимми уже чувствовал. Но гнул свое.
