Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового
По этому закону, в бабушкином истолковании, и ближнего не ударь, и яблоко не укради, и старую бабку Демидиху не дразни, а как ее обойдешь, если у нее самые лучшие шелковицы, сладкие, в палец величиной, а она, старая, не пускает, говорит, дети ветки ломают, вот добро и пропадает.
В раю тоже неизвестно Как… Какое дело там для человека? Чем заняться можно? Бабушка втолковывала, что на небо отлетает только душа человеческая, дух бесплотный, ему до земного нет никакого дела. Чего ж тогда там завидного? На пухленьких ангелов с их крылышками любоваться? У святых лики построже, скучные. Радости что-то особой не видно.
Одним словом, куда ни кинь — всюду «геометрия»!
Это слово с тяжким вздохом употреблял дед Тымиш, любивший выпить и порассуждать о невеселой доле грешника и праведника на том свете…
— Выпьем тут — там не дадут, — скажет дед Тымиш, покряхтит на чеботарском стульчике своем — сиденье сплетено из кожаных ремешков, — достанет из-под него четвертинку, стакан. — Благостный господи! Владыка живота нашего! Прости нам грехи тяжкие и прегрешения! — добавит проникновенно.
И горилка из стакана — в раззявленный рот, как в глухую пропасть.
Слеза прошибет, задышит часто-часто, схватит пучок зеленого лука, в соль его и — с хрустом белыми, как у молодого волка, зубами.
— Каждому своя дорога господом указана, — поучал Алешу дед Тымиш. — И никто своей доли не обойдет, не минует. Мне чеботарить и в сокрушении от грехов своих горилочку попивать, твоему батькови к грамоте людей вести. Что тебе предстоит — господь укажет. Что кому предназначено, то и сбудется… Геометрия!
Это слово он произносил с особенным значением, высоко поднимая куцый палец. С тех времен невзлюбил Алеша «геометрию». И очень удивился, когда узнал — наука такая есть, предмет, в школе проходят.
Воля долгой не бывает. Об этом догадывался Алеша уже тогда, когда бросил школу и пошел пасти овец. Прошла неделя. Затемно возвращаясь домой, увидел Алеша в окне яркий свет — горела над столом лампа, сбоку сидела мама. Настороженное лицо ее повернулось к стеклу: казалось, услышала она шаги сына.
У Алеши сразу ослабли колени. Он опустился на завалинку прямо под окном. Кружилась голова. Последние два дня он почти ничего не ел, ухватит кусок хлеба, и все. Бабушка в полном отчаянии решилась на крайнее средство: «Пока в школу не пидешь, не буду годувать». От жалости глаза полные слез, а характер выдерживала.
Вышла мама, позвала: «Алеша!» Нашла сына, взяла за руку, повела в хату.
Все было кончено. Всем мечтаниям о воле, о чабанской завидной доле приходил конец. Жизнь брала его на веревочку. Он шел за мамой и чувствовал себя бычком, которого взнуздали и потащили к привязи.
Мама не выговаривала, не ругала. Она покормила его — умолотил две тарелки любимой пшенной каши с молоком.
— Давай поговорим, — сказала.
А какой это разговор! Посадила против себя, смотрела в глаза, словно не узнавала своего кровного, и повторяла с такой мукой и страданием: «И это мой сын!» — что Алеша, в полном сознании своей преступности, заплакал…
На следующее утро шагал он в школу. На лице — осенняя хмарь, шею угнул, ноги тормозят сами собой — во всей неприглядной стати своей мрачное отрицание излюбленного родителями закона подчинения. Долга. Обязанности. Мама шествовала впереди с ясным ликом праведности, святой убежденности, что счастье ее сына только на этом пути в школу. Только учение, неусыпные труды могли сделать его Человеком. Полезным для людей, для общества. После школы — институт. Советская власть открыла дорогу для простых людей. Мне тяжело, говорила мама, но и я учусь. Я поступила в институт. Работаю и учусь. Она называла еще одно имя: Петро Гаркуша.
Алеша слышал его не раз. Живая легенда. Подпаском у деда Корния был, а потом взялся за книги. Недоедал. Терял здоровье. А все учился… И теперь живет в столице, в Харькове, и кто он?
— Прохвессор! — говорила с замиранием бабушка. Для нее это слово было высшим выражением ума и учености. Почти святости.
Петро Гаркуша в родное село не наведывался. Батько его, хроменький дед Павло, на расспросы снизывал плечами:
— Колы ему… Все за книжками… Вчена людына!
В какую-то сокровенную минуту, когда Алеша принес из школы в конце года подарок — книгу за хорошую учебу, бабушка погладила внука по голове, наклонилась и с тайным заклинанием шепнула:
— Вчись, дытыно! Може й ты… прохвессором станешь!
И тут же, убоявшись, что попросила у судьбы невозможного, начала крикливо выговаривать внуку за давнюю провинность: во время паводка катался в деревянном корыте, как в лодке, оно рассохлось, теперь не в чем тесто замесить…
И когда Алексею Яловому, по прошествии многих лет, среди которых были и годы войны, тяжелое ранение, госпиталь, учение в аспирантуре и работа в университете, вручали диплом профессора, — в эту минуту он вновь увидел свою маленькую старую бабушку, ее поблекшие глаза… Она была рядом с ним. Она была живая. Его сердитая, добрая, неграмотная бабушка.
НА СЦЕНЕ
Случилось так, что Алеша попал на сцену колбуда — колгоспного будынка, а попросту — клуба. Выступал в спектакле, исполнял роль.
Школьный драматический кружок создала мама. Она была и режиссером и суфлером. Алешу не взяла. Далеко живем. Пока, сынок, ты уроки выучишь, на репетицию не успеешь вернуться. Сама с утра до вечера в школе — это ничего.
Подготовили спектакль. Повесили объявление. В сельский клуб на эти спектакли набивалось столько народу — дохнуть нечем. Поспешавшего Алешу перехватили у двери, потащили на сцену. Мама — кудерьки растрепались, лицо в волнении: «Выручай, сынок!» Заболел внезапно мальчик, который должен был играть пионера. Мама посчитала, у Алеши хорошая память, быстро запомнит свои слова, заменит.
Алеша — мужественный ученик пятого класса — согласился без особых уговоров. Но когда занавес раздвинулся и увидел из-за кулис сотни голов в полутемном зале — керосиновые лампы на окнах притушили, — разглядел настороженные приподнятые лица, услышал неясный шорох, дыхание, шаркающее движение, только тогда он понял, на что в поспешной безрассудности себя обрек. Ему сейчас надо шагнуть, выйти под сотни глаз… И не только выйти, но и двигаться, что-то говорить, кого-то изображать. В темный зал, как в пропасть, глянул. У него внезапно закружилась голова и ноги сами собою уперлись в пол. Это было пострашнее, чем в ветреную непроглядную осеннюю ночь одному через кладбище.
Мамина помощница — тоже учительница Таня Коновалец — легонько подтолкнула Алешу: «Выходи же!» Алеша на дрогнувших ногах подался назад. Таня так его толкнула, что на сцену он вылетел споткнувшись и тут же заслужил первый поощрительный смешок.
В пьесе Алеша изображал пионера, который охранял колхозное поле. (Алеша требовал себе ружье, но ему не дали, сказали, по роли не полагается…) Кулаки темной ночью собрались поджечь колхозное добро, напали на пионера. Алеша постепенно так вошел в роль, что в решительную минуту забыл слова. Мама что-то подсказывала из суфлерской будки, да разве разберешь, когда на тебя ползут со всех сторон, в зале тревожный, нарастающий шумок — переживают люди.
Не растерялся, Заорал: «Рятуйте!» Таким голосом, что у самого мороз по коже. В самом деле струхнул чуть-чуть: в полутьме лезут в барашковых шапках, в свитках, неизвестно кто, морд не разберешь — углем усы подрисованы. Глаза подведены, страшно блестят…
Кинулись на него, рот пытались зажать, отбивался руками и ногами. Его звезданули под ребро — Алеша уверял потом, ребро лопнуло, — кто-то шепнул: «Цыц ты, зараза! Это же понарошку». Алеша в ответ в полном забвении двинул обидчика ногой в живот так, что «кулак» отлетел, на пол от боли присел.
— Бей их, вредителей! — во весь голос кричал расходившийся Алеша.
На выручку, конечно же, успевала «легкая кавалерия»: пионеры и взрослые колхозники с ружьями.
Успех был такой… Два раза выходили на аплодисменты, кланялись. Алеша считал, все из-за него. Он спас, выручил и сыграл. Герой в шлеме с красной звездой.
— Головокружительно! — смеялась Таня Коновалец.
Мама расцеловала:
— Выручил, сынок, спасибо!..
Алеше что, себя сыграл. Летом он пытался создать колхозный пионерский отряд — охранять созревающий хлеб, дежурить на току. Вместе на работу: снопы носить, колоски собирать. Под знаменем, с горном, барабаном. На заработанные деньги можно будет купить мяч, волейбольную сетку. Другие игры: шашки или, например, шахматы… Пьеса тоже об этом. Только в жизни все по-другому обернулось.
В жаркую летнюю пору Алеша ходил по хатам, убеждал, уговаривал. На первый сбор пришло человек двенадцать. Пустующую заброшенную хату привели в порядок: вымели, вычистили, паутину из углов убрали, на окна — занавески из газет. Весело, шумно было, за игру принималось.
