Николай Григорьев - Двенадцать поленьев
Слушает, что-то записывает для памяти... Мало ли дел у начальников.
Кивает головой, поддакивает в трубку...
Да вдруг как упрётся о край стола. Даже стул под ним поехал назад.
— Нет, — говорит, — нет и нет! Это мы в Ленинграде изготовим. Уж позвольте вам помочь. Ведь мы же соревнуемся с вами!
Пока начальник почты объяснялся с Москвой, вернулись с порожними сумками три почтальона — три девушки, вострушки-хохотушки.
Забрались в уголок и — «хи-хи-хи» да «ха-ха-ха»!
И вдруг слышат — разговор-то по телефону какой удивительный: Москве сумка понадобилась. Да не простая, как у всех почтальонов. Особенная сумка: на тысячу писем!
Девушки переглянулись.
— Вот так здорово! — говорит одна. — Для этакой сумищи знаете какие нужны плечи? Богатырские. Как у самого Ильи Муромца!
Другая пошутила:
— А может, Илью Муромца и взяли в почтальоны? Или Гулливера!
— Или Дядю Стёпу-Каланчу! — рассмеялась третья.
В это время разговор с Москвой прервали.
Вострушки — к начальнику:
— Что за сумка? Для чего такая большая?
Начальник почесал затылок.
— Эх-ма, — говорит, — а я и не догадался спросить, зачем московскому почтальону такая сумка... Ну, ничего, узнаем. Главное, девушки, то, что москвичи уступили эту работу нам. И мы сделаем отличную сумку!
— Правильно! — подхватила одна. — Своей сумки не пожалею, а товарищей выручу!
И схватила ножницы.
Начальник — к ней:
— Стойте! Да вы что... Сумки портить?
А та всё своё:
— Распорем и сошьём. Из наших трёх сумок получится одна большая. Как раз на тысячу писем!
Начальник отобрал ножницы.
— Не дурите, — говорит. — Сколько живу на свете, а такого соревнования, чтобы портить вещи, не встречал... Ну, распорете вы свои сумки, а дальше что? И москвичей не выручите и сами останетесь ни с чем... Много зря хохочете, девушки. Оттого и подумать некогда!
Вострушки сказали «до свидания» и разошлись по домам.
А начальник — опять к телефону.
— Извините, — говорит, — нас прервали... Так для чего же всё-таки сумка на тысячу писем?
Из Москвы отвечают:
— У нас тут кругом новые дома. Так вот, к одному из жильцов каждый день приходит тысяча писем...
— Тысяча писем! — ахнул ленинградец. — К одному человеку!
— Притом каждый день, — подтвердил москвич. — Для этого адресата держим отдельного почтальона. И всё равно не управляется. Просит дать большую сумку.
— Да что же это за адресат такой удивительный? Хоть назовите!
И москвич назвал:
— Юрий Алексеевич Гагарин. Первый в мире космонавт. Ему отовсюду поздравления — из всех стран, от всех народов. Так что срочно высылайте большую сумку.
— Ясно, — сказал начальник. — У нас в Ленинграде знаменитый сумочник. Мастер, известный на всю страну! Так что не беспокойтесь...
Оделся, схватил фуражку — и в метро.
Приехал на фабрику кожаных изделий.
Вот и сумочник.
Это старичок с сильными и ловкими, как у молодого, руками. А кончики пальцев тёмные — от многолетней работы с кожами.
Познакомились.
Почтовый начальник заказал большую сумку и говорит:
— Только уж, пожалуйста, сделайте получше!
Старичок нахмурился. Недоволен такими словами.
— А я, — отвечает, — всё делаю только хорошо. Плохо не умею. Так уж свои руки приучил. С малолетства мои руки понимают красоту работы.
Прошёл день, другой — и сумочник сам приехал на почту.
В руках небольшой пакетик.
А как разорвал бумагу да расправил сумку — заняла она весь стол: большая коричневая сумка на широком ремне.
Девушки-почтальоны, конечно, тут как тут.
Стали примерять новую сумку.
Примерила одна:
— Девчонки, да эта сума-сумища совсем лёгкая. Как пёрышко! Из чего это она? И не кожаная и не брезентовая...
Примерила другая:
— И вправду, какой-то чудо-материал! Наши сумки куда тяжелее.
Примерила третья — и к зеркалу.
— А какая, — говорит, — нарядная. Я бы с такой сумкой сама пошла Гагарину письма носить!
А начальник:
— Ладно, ладно, давайте сюда сумку. И без вас найдутся в Москве почтальоны.
И он стал запаковывать сумку для отправки.
Тут старичок сумочник достал из кармана заранее приготовленное письмо.
— А это, — говорит, — от меня Юрию Алексеевичу поздравление. Хочу, чтобы доставили ему моё письмо в этой новой сумке.
Юрий Алексеевич Гагарин погиб. Но мы никогда его не забудем. О нём слагаются стихи, легенды, песни.
А почтальоны рассказали мне эту быль про Большую Сумку.
ДВА ПОЧТАЛЬОНА
Вот почта. Зайдём на минутку.
Пока я буду сдавать телеграмму, — осмотрись: всё ли тебе здесь знакомо?
Стеклянный заборчик перегораживает комнату. В нём окошки. Над окошками надписи.
Вот здесь можно купить конверт, марку или открытку.
А здесь примут посылку.
Вон к тому окошку подходят старые люди, получают пенсии.
Есть окошко, где можно подписаться на газеты, журналы.
Есть окошко с надписью: СБЕРКАССА...
Что ещё на почте?
Обрати внимание на высокий узкий домик. В нём темно. Но, едва ступишь на порог домика — внутри приветливо зажжётся огонёк.
Огонёк приглашает снять с аппарата телефонную трубку.
Из домика можно переговорить с любым городом.
Можно и с заграницей. Если, конечно, у тебя есть друг в дальних странах.
Не обзавёлся ещё таким другом? Дай срок, появится и далёкий друг. Непременно. В жизни у тебя будет много- много друзей.
А пока присядем. На почте можно и отдохнуть.
Вот свободные стулья. Погляди, как уютно. Вокруг нас с тобой цветы...
Но всегда ли здесь было так уютно и красиво?
Представь себе, что цветы завяли.
Побитые морозом, они, как грязные тряпки, повисли на горшках.
Окна стали для людей опасными. Пришлось их заложить кирпичами и мешками с песком.
Электричества в городе не стало.
Но не сидеть же в темноте!
Одну из чернильниц наполнили керосином. Выпустили наружу фитилёк, зажгли. Капелька огня, а всё ж таки видно, что руки делают!
Приветливого домика не стало. Его разрубили топором на щепки.
Дров нет, а надо согреться. Иначе не поработаешь...
Это было во время блокады Ленинграда.
На Советский Союз напали немецкие фашисты, и Ленинград стал фронтовым городом...
Почтальон Петрова наполнила сумку письмами.
Она спешила в госпиталь.
В госпитале, куда Петрова доставляет почту, умирал раненый солдат. Лекарства не помогали...
«И не помогут! — сказали доктора. — Если не будет письма от товарища, с которым этот солдат был в бою!»
Весь госпиталь знал подробности геройского боя. Два солдата отбивались в окопе от фашистов. За Родину стояли насмерть...
Один солдат очнулся только в госпитале.
А другой?
Другой пропал.
И теперь раненый в бреду и наяву требовал:
«Узнайте, где Ахмедов. Он мне жизнь спас! А сам... Ох, замучают фашисты Ахмедова, если в плен попал!»
Едва Петрова заходила с сумкой в госпиталь, как её окружали раненые, которые уже могли передвигаться.
Петрова уже раздала письма, газеты. Но раненые не расходились.
— Тётя Глаша, а Кулешу?.. Опять нет ничего?
— Ребятушки! — говорила Петрова. — Не разрывайте вы моё сердце на части. Сама понимаю беду...
И вдруг — весточка. Долгожданная! Сегодня в сумке у Петровой письмо.
Кулешу — от Ахмедова.
Заторопилась тётя Глаша в госпиталь — а тут воздушная тревога. Застучали зенитки. В небе заклубились дымки разрывов.
Сунься-ка на улицу, схватят — и в бомбоубежище. Да ещё накажут за нарушение правил.
Почтальоны, томясь, сидели с наполненными сумками.
Наконец в репродукторе щёлкнуло, и зычный голос объявил:
«Отбой воздушной тревоги! Отбой...»
Петрова первой бросилась к выходу, но пошатнулась и села на табурет.
Подружки-почтальоны — к ней.
А Глаша:
— Не пугайтесь, девушки, я здорова. Идите. Отдохну — и за вами.
Каждая, уходя, сняла с полки пакетик — свой дневной паёк хлеба.
Ломтик — два раза откусить. Это был для ленинградцев и завтрак, и обед, и ужин.
Но тётя Глаша и этого не съедала. Тайком от подруг клала пол-ломтика в другой пакет. Очень уж одна из девушек-почтальонов страдала от голода. Даже плакала.
Глаша считала себя крепкой, выносливой. Но, как видно, чересчур понадеялась на свои силы. Теперь и с табуретки не встать.
«Ничего, ничего, — подбадривала она себя. — Хлебушка поем да кипяточком запью. Ножки и побегут».
Вдруг будто гром ударил в комнате. Пол так тряхнуло, что Глаша упала с табуретки. В ту же минуту сделалось ослепительно светло.
