Елена Подкатик - Точка
– Да, наш дом видел много. Войны, революции, расстрелы. Но его стены помнят и тёплые ладошки детей, игравших в прятки, и удары футбольных мячей, и трепетные объятия влюблённых. Помоги, мне, пожалуйста, – Мирра Львовна, держась за стену, подошла к шкафу и попыталась вытащить оттуда серую бесформенную хламиду времён шестидесятых годов. – Давно не выходила…
– Что же вы, не гуляете совсем? – с трудом вытащив пальто, я помогла ей одеться, застегнула пуговицы. – Где ваша обувь?
– Долгое время ко мне ходила женщина из социальной службы, она помогала по хозяйству, лекарства покупала, продукты. Я просила помочь – вывести меня к скамейке возле подъезда. Сидела там, пока она уборку делала. Месяц назад она пришла в последний раз. Сказала, что в доме будет проводиться капитальный ремонт, жильцов расселили. Официально я получила новое местожительство, – Мирра Львовна, держась за дверную ручку, как была, в разбитых шлёпанцах, осторожно переступила порог квартиры. – Так что меня здесь нет. И этого дома тоже нет.
Поддерживая её под руку, я прошептала:
– Ну, господин Июльский, я клянусь, что заставлю вас вернуть в этот дом отопление, электричество и воду. Мирра Львовна должна остаться жить в своей квартире. Этот дом будет жить!
Потихоньку мы вышли в серые сумерки октябрьского вечера.
Хозяйка квартиры остановилась напротив своих окон. Прислонилась к выщербленной, местами неровной стене. Её руки-ветви с любовью гладили эти выбоины – тёмные вены штукатурных трещин.
– Слышишь? Дом дышит, он живой. Прикоснись к нему.
Я послушно дотронулась до стены. Оказывается, старые дома на ощупь совсем другие: кирпичная кладка бугристая, шершавая, через неё идут какие-то токи, доносятся неясные звуки…
– Стены здесь основательные, толщина доходит до полуметра, а в подвале и того больше, – Мирра Львовна, осторожно ступая, подошла к двум ступеням, ведущим в подвал, – темнеет. Сходи за лампой. Я подожду здесь. Подышу. Когда ещё придётся.
– Хорошо. Я сейчас.
Кошки в комнате, опасливо косясь, как по команде, повернули головы в мою сторону.
– Не бойтесь, хвостатые, сама боюсь.
Лампа на столе сквозь полузакопчённое стекло отражала мои руки, подкручивающие тёмное колёсико фитиля.
Огонь внезапно погас.
– Мила, что случилось? – с той стороны окна на меня с тревогой смотрела Мирра Львовна. В надвигающейся темноте она была похожа на залетевшую невесть откуда странную серую птицу.
– Всё в порядке. Фитиль погас. Сейчас зажгу.
Спички лежали рядом. Оставалось добыть огонь. Руки почему-то не слушались. Через стеклянный футляр огонь не доходил до фитиля.
– Мила, ты в порядке? Осторожно сними стекло и поднеси спичку поближе.
Как это я забыла? Конечно же, стекло нужно снять!
Через минуту всё было готово.
– Мирра Львовна, вы уверены, что хотите попасть туда? Темно уже. Давайте завтра посмотрим, – с некоторой долей тревоги я следила, как старая женщина медленно спускалась к двери подвала.
– Людочка, «завтра» в моём возрасте может и не быть. Помоги открыть дверь, – с трудом открыв замок, она потянула железную лямку. – Заржавела, красавица, давно никто не открывал.
«Красавица», тяжело кряхтя, скрипя и подвывая, наконец открыла нам свои объятия. Мы наклонились почти в пояс и вошли. Затхлый воздух тяжёлым потоком пролился в лёгкие, лишая возможности адекватно воспринимать происходящее.
Лампа в моих руках задрожала, выравнивая огонь.
Я задрожала, выравнивая дыхание.
Зрелище, конечно, не для слабонервных. Я бы сказала, фрагмент из фильма ужасов. Слева на тёмной кирпичной стене колыхались от свежего потока воздуха серые клочья паутины. Теряясь в глубине подвала, они напоминали лица странных существ – безглазые фрагменты чьей-то оборванной жизни. На земляном полу валялись грязно-коричневые женские туфли. Прямо передо мной смеялся вывернутыми внутренностями старый полуистлевший чемодан. Чуть дальше развалившийся рояль ощерился чёрно-белыми зубами клавиш. Вдалеке тускло вспыхнула жёлтым корпусом гитара с мерно трепещущими обрывками струн. А справа, удобно прислонившись к стене, стоял гроб. Самый обыкновенный – красный с чёрными кружевами по периметру.
Я почувствовала, что теряю сознание, и медленно осела возле двери. Угловой кирпич нацарапал на спине красную линию жизни.
Лампа выскользнула из рук и, плавно приземлившись, каким-то чудом продолжала освещать уродливую в своей реальности картину.
Вот Мирра Львовна подходит к гробу, ощупывает его, отодвигает крышку. Оглядывается. Смотрит на меня и улыбается. Что-то говорит.
Вата в ушах мешает слышать. Пульсирующая кровь мешает слушать.
Усилие, Мила, сделай усилие. Ты же не какая-то там кисейная барышня.
– Милочка, ты плохо себя чувствуешь? Напрасно я не сказала тебе. Прости старуху. В моём возрасте люди перестают бояться смерти. Да я её и тогда не боялась. Прости. Я всё проверила. Можно идти.
Спина противно ныла, ссадина пульсировала.
А Мирра Львовна улыбалась. Улыбалась так светло, как только могло улыбаться одиночество в её глазах.
* * *10 января 1942 года. Минск
Энн стала ангелом. Прошлой ночью она улетела на небеса. Утром медсестра не смогла её разбудить. Потом пришли санитары и унесли Энн. Я точно знаю: она улетела. И стала ангелом. Настоящим зимним ангелом с красивыми серебристыми крыльями. Она машет ими, и тогда на землю падает снег – такой же светлый, как её улыбка.
Я лежу и смотрю, как за окном кружится снег. Нет сил, чтобы подняться, открыть форточку и… тоже летать над землёй.
Но я не могу. Ещё не время.
Сегодня утром в спальню пришёл доктор Шульц и сказал, что скоро я буду, как собака, слышать разные звуки и видеть далеко-далеко. Потом он взял меня за руку и повёл в белую комнату.
Я не хочу быть, как собака. Я девочка. Я люблю розовые платья. Люблю Энн и фрейлейн Катарину. Я люблю леденцы и овсяную кашу на завтрак. И очень не люблю белую комнату. Здесь пахнет лекарствами. Пахнет страхом.
Доктор готовит капельницу. Я знаю, что бутылка с лекарством и иголкой называется капельница.
Сегодня в бутылке налита кровь. Густая и липкая чужая кровь.
Боженька! Фрейлейн Катарина говорила, что Ты всем помогаешь, надо только хорошо попросить. У меня нет ничего, чтобы дать Тебе. Но если Ты существуешь, помоги, пожалуйста! Я постараюсь быть всегда хорошей девочкой.
Почти в полуобморочном состоянии шевелю обескровленными губами, изо всех сил пытаясь забиться в угол кровати.
Доктор берёт меня за руку, начинает перевязывать её тугой резинкой.
Сейчас будет вставлять страшную иглу.
В животе вдруг противно забулькало, в голове зашумело.
А потом меня вырвало прямо на белый халат господина Шульца. Капельница упала, на полу медленно растеклась кровавая лужа.
– Дрянь! Что ты наделала, маленькая негодная тварь?! Эльза! Немедленно убрать реактивы! Надо же так испортить эксперимент!
Энн, скажи моей маме, что я устала. Я тоже хочу быть ангелом.
Глава 8
20 октября 2009 года. Минск
Шёл седьмой день переписи населения.
С усердием студентки выпускного курса, готовящейся к государственным экзаменам, я обходила квартиру за квартирой, записывая ответы жильцов своего переписного участка. Попутно угощалась чаем, слушала рецепты приготовления пирогов, иногда поневоле выступала в роли третейского судьи при разделе имущества пары-тройки семей, увязнувших в последней стадии развода.
Но каждый вечер, независимо от того, как прошёл день, шла навестить Мирру Львовну.
Сегодня я обещала познакомить её с мамой.
На часах – половина пятого, документы перекочевали из моего потрёпанного друга портфеля на стол Татьяны Петровны Кругловой.
– Мне пора домой.
– Идите, Людочка, идите. Вы у нас стахановка, недаром фамилия такая – Стаханова, – Татьяна Петровна заулыбалась, кокетливо поправила голубые пластмассовые бусы на своей мощной груди и помахала рукой. – До завтра!
Я шла по знакомым улицам вечернего города и впервые смотрела вокруг другими глазами. Оказывается, если один только раз посмотреть на привычные вещи новым взглядом, обязательно найдётся то, чего никогда не замечал. Сотни раз идя утром на работу, а вечером домой, я не видела, какой красивый наш сквер. Сегодня же он как-то по-особенному радостно машет кленовыми листьями, встречая одиноких прохожих. Вот знакомый с весны бродячий пёс Разгуляй весело бежит навстречу в надежде получить обещанный ещё утром ужин. Почти полгода я подкармливаю его, но только сегодня заметила, какие умные глаза у Разгуляя. Старый фонарь возле аптеки (помните, как у Блока: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»?) привычно ворчит и качает тяжёлой головой. Но сегодня – удивительное дело – его скрип словно созвучен одной из симфоний Шостаковича. Вспоминая мелодию, я шла по городу, и мысли мои плавно перетекали в русло человеческих отношений. Как интересно всё-таки устроены люди. В большинстве своём мы живём сиюминутными желаниями – поесть, поспать, погулять, поработать. Влюбляемся на всю жизнь, разводимся через полгода, вздыхаем о принцах и вечной любви, но так и не понимаем, что любить, ценить, уважать нужно тех, кто рядом с нами, – близких и родных нам людей. Вчера Мирра Львовна рассказала удивительную историю её семьи. Много ли у нас тех, кто бережно хранит в сердце память о прошлом? Знаем ли мы об их чувствах и переживаниях? Слышим ли мы их, думаем ли о них?
