Томаззо Ландольфи - Солнечный удар: Рассказы
— В вашем вопросе столько оговорок… не говоря уже о том, что сформулирован он довольно небрежно, так как законов, которые бы управляли нами, не существует. В данном случае мы управляем законами, после того как сами же их и устанавливаем. Законы — это наше истолкование… Но даже если предположить более правильную формулировку вашего вопроса и постараться вникнуть в его суть, ответ у нас будет один: решительное нет.
— Значит, нет?
— А откуда, собственно говоря, взяться этим другим законам? Если мысль отречется от единства, все полетит в тартарары. Наше толкование… может быть лишь однозначно и едино.
— Молодцы, молодцы, отлично усвоили уроки… других учителей. Однако осмелюсь вам заметить, что дважды вы не закончили одну и ту же фразу: «Наше толкование…» Так чего же?
— Вселенной, всего.
— То есть чего-то вне нас?
— Он, видно, полагал застать нас врасплох этим вопросом.
— Разумеется, чего-то вне нас. Иначе термин «истолкование» да и любой другой, схожий с ним, оказались бы совершенно не к месту, а слово «мысль» потеряло бы всякий смысл. Короче говоря, истолковать самого себя невозможно, так как для этого пришлось бы использовать какую-то часть себя, то есть принять за истолкованное то, что еще нужно истолковать, или же ограничиться лишь частичным истолкованием.
— Превосходно, теперь уже вы твердите как по заученному, правда, у вас это получается побойчее!
— Все это имеет отношение к тому, о чем я собираюсь вас спросить, и в какой-то мере предваряет мой очередной вопрос: ну, а существование, хотя бы видимое, других законов вы можете допустить?
— М-м, это да, главное, чтобы они сводились…
— Конечно, конечно. Значит, можно считать, что смерть — это одна из множества вероятных видимостей?
— Опять вы со своими словесными пируэтами! Получается, что мы только зря пыхтели над всем этим… а над чем, собственно? Так смерть — это видимость или понятие?
— Еще одна хитроумная уловка!
— Тогда можно сказать, что это видимое понятие или понятийная видимость, а можно и так: понятие как видимость и видимость как понятие.
— Да здравствует ясность, а главное, да здравствует решение вопроса! И как прикажете нам все это понимать?
— Именно так, как вы поняли.
— То есть никак.
— Нет, нет, вот уже полчаса, как вы говорите о смерти, а это значит, что мне удалось дать вам о ней представление.
— Не обольщайтесь. До тех пор, пока мы не дошли до четкого определения…
— Оставьте в покое определения: здесь для нас они все равно невозможны. Не следует забывать, что речь идет или шла не о смерти в строгом смысле этого слова. Я лишь пытаюсь или пытался представить вам ее в качестве их идеи или… антиидеи. Иными словами, для вас, для нас смерть всегда останется понятием, даже если она не является или не являлась им сама по себе.
— Очередной трюк! Одни слова!
— Трюком скорее нужно назвать логику, за которую вы пытаетесь ухватиться.
— Как же вы нам ее представите, если сами не знаете, что это такое? С другой стороны, понятие тоже может и должно быть определено.
— Вы хотите сказать, представил. Бросьте, бросьте, что такое смерть, вы теперь уже более или менее знаете. Что есть смерть, знают все.
— Мы знаем это, этого не зная.
— Тем лучше: это и есть подлинная наука. Вот видите, как много и вместе с тем мало весят слова!
— Значит, смерть — это слово!
— Если хотите, да.
— Слово, которое ничего не значит!
— Отменно.
— Но пока смерть только затуманивает наше восприятие вселенной…
— Превосходно.
— …не давая нам ничего взамен.
— Совершенно верно.
— Довольно с нас ваших загадок!
— То, что мы будем иметь дело с загадками, было ясно с самого начала. Посудите сами: если для них смерть — загадка, то что же тогда говорить обо мне или о вас?
— Да, ребята, что тут сказать? Видно, старик прав. По крайней мере, ясно, что он имеет в виду и куда клонит.
— Черта с два он прав!
— Это еще что за новости: «старик», «черта с два»? Попрошу вести себя подобающим образом, даже если вы соблаговолили признать мою правоту… Да, над такой загадкой стоит поломать голову; как знать, может, и удастся ее разгадать?
— Что ж, мы готовы.
— Видите ли, мои юные друзья, эдак мы с вами до скончания века можем просидеть. Меж тем должен вам заметить, что наша лекция и без того затянулась. Давайте на этом остановимся. К следующему разу…
— Еще чего выдумали! Вы что, намерены все так и оставить?
— Никакого следующего раза! Давайте дальше и без всяких выкрутасов!
— Выкладывайте, выкладывайте все до конца!
— Давай, давай!
— Как вам не стыдно! Да не будь у меня других причин закончить эту лекцию, одного этого было бы вполне достаточно. Это уже не лекция, а какой-то митинг.
— Митинг? А это что?
— Ну, это такая… штука, у них там, вроде бы для них очень важная.
— Ой, расскажите, расскажите! Ну да, мы виноваты, извините, но хоть вот столечко еще расскажите, а?
— О митинге или о смерти?
— Только не надо разыгрывать из себя простачка: расскажите нам что-нибудь такое, что давало бы пищу к размышлению. Это поможет нам в следующий раз быть во всеоружии.
— Хм, а что конкретно вас интересует?
— Ну вот, к примеру, вы сказали, что в определенный момент они умирают или что-то в этом роде. В какой именно?
— Кажется, по истечении определенного срока.
— Определенного срока?
— Да… Они, надо вам сказать, выработали еще и второе понятие. Думаю, что теперь-то оно с самого начала не вызовет у вас никаких трудностей: это понятие жизни.
Впрочем, «выработали» — пожалуй, слишком сильно сказано. Собственно, никаких особых усилий они и не прикладывали, ведь речь, по существу, идет все о том же понятии, только на сей раз перевернутом. Короче говоря, они называют жизнью то, что не является смертью. Вот, а умирают они после определенного отрезка жизни, который примерно одинаков для всех.
— Ну ничего себе! Нелепица еще похлеще первой! Как же это понимать?
— Боюсь, как бы этот разговор не увел нас слишком далеко. Хотя… разобраться во всем вполне возможно.
— А что же все-таки означает «определенный отрезок жизни»? Ведь он должен быть бесконечным, не с одного, как вы говорите, конца, так с другого, не от смерти, так отсюда. То есть в любом случае это бесконечность, а никакой не отрезок.
— Э-э, нет. Я понимаю, к чему вы клоните. Однако вы забываете, что они ограничены во времени и в пространстве или считают себя таковыми, изолируя тем самым собственное малое. В общем, вы забываете, что они не только кончаются, но и начинаются. И это начало они называют рождением…
— …которое предполагает конец, то есть смерть?
— Безусловно: как конец предполагает начало, так и смерть предполагает рождение. К чему это вы меня все толкаете? Давайте не будем сейчас о том, что такое «сначала» и «потом», иначе все снова закрутится.
— «Сначала» и «потом»? Что это?
— Довольно, довольно, умоляю вас!
— Ну хотя бы какой-то ритм или периодичность прослеживаются в их бытии?
— Да, светлые вы мои головушки, прослеживается. Правда, нельзя сказать, что именно в бытии. В их понимании жизнь и бытие — не одно и то же и одним и тем же быть не могут. Другими словами, они не знают, чем были до рождения и чем станут после смерти.
— Не знают!
— Да, не знают, в этом-то все дело.
— А как же они существуют или… живут, так, кажется, нужно сказать?
— Об этом тоже в следующий раз. Что же касается ритма, о котором вы тут упомянули, то вот он как раз проявляется непосредственно в их жизни, если, конечно, верить имеющимся у нас сведениям.
— А каким образом он проявляется?
— Их жизнь как бы состоит из множества малых рождений и смертей. Разумеется, видимых или двояко видимых. Насколько я понимаю, это своего рода репетиция конечной смерти или прогоны начального рождения. Самое смешное, однако, заключается в том, что подобным образом они рождаются и умирают абсолютно одинаковое количество раз. При этом нужно учитывать, что первому рождению, назовем его истинным, не предшествует какая-то видимая смерть и что последняя смерть не сменяется видимым рождением. Поэтому их жизнь — это жизнь только наполовину, ровно наполовину.
— Что-то не очень понятно. Значит… Значит, жизнь состоит из рождений и смертей?
— Не состоит, а отмечена ими. После первого рождения следует определенный период жизни, который вскоре прерывается смертью. За ней следует определенный период смерти, в свою очередь прерываемый рождением, которому соответствует свой период жизни, и так далее, до последней смерти.
— Теперь и вовсе ничего не понятно.
— Подождите, это еще не все. Самое невероятное состоит в том, что эти периоды совпадают не только по количеству, но и по продолжительности. То есть и в этом случае малые рождения и смерти сменяют друг друга примерно через одинаковые промежутки времени.
