Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

За воротами дома меж тем раздавались крики. Где-то невдалеке над крышей взметнулось пламя. Что они делают? Сейчас же полыхнёт весь город, а им ещё стену ломать. Неужели их не предупредили?

В ворота въехали два всадника, и Петер понял, что пропал. Это были татары. Тот дозор, замеченный накануне, всё-таки привёл весь отряд прежде, чем подошли поляки. Татарские воины, увидев, что двор буквально выстлан телами мёртвых стрельцов, остановились в нерешительности. Один стал делать рукой какие-то знаки — наверное, отгонял злых духов. Второй шептал про себя молитву. Петера, который неподвижно стоял возле окна, они пока не замечали.

Всадники, обмениваясь короткими фразами, пустили коней медленным шагом, с ужасом оглядывая груды тел мёртвых стрельцов. Насколько хорошо те умеют воевать, было им прекрасно известно. И почему стрельцы не встретили их на стенах, обороняя город? Что за ужасное злодеяние здесь свершилось?

Внезапно один из всадников заметил Петера. Единственного живого среди сотни мертвецов.

— Шайтан! — закричал татарин, поднимая лук.

Петер, сжимая саблю Наума, отпрыгнул в сторону, и стрела просвистела мимо, ударившись о каменную стену дома. Только бы подойти поближе, чтобы дотянуться до него саблей. Но в этот момент второй всадник, которого Петер упустил из виду, натянул лук, и стрела вонзилась в грудь рядом с сердцем. Петер остановился, как будто внезапно ударившись о стену. Эх, как же его подвела на этот раз чуйка на опасность! Всего лишь один раз, но это всё, конец. И даже подарок брата Гийома он достать не успеет. Вторая стрела попала ему в горло. Петер захрипел и повалился на землю. Вокруг растекалась кровь. "Инганнаморте, Инганнаморте, — мелькнула последняя мысль, — не довелось обмануть…" Глаза Петера быстро стекленеющим взглядом смотрели в яркое летнее небо.

Всадники подъехали и посмотрели на него сверху вниз. Третьей стрелы не требовалось. Они были опытными воинами и знали, что после таких ран не выживают. Оставив Петера умирать, они направились в дом. Через некоторое время вышли, таща на спинах тюки с награбленным добром. Они были разочарованы: против ожидания, в этом на первый взгляд богатом доме оказалось совсем немного вещей, достойных того, чтобы тащить их с собою сначала под Москву, а потом, после разгрома урусов, обратно в Крым.

Когда они выезжали со двора, из окон дома уже показалось пламя: там разгорался пожар. Вскоре огонь бушевал вовсю, пожирая на своём пути всё, кроме каменной кладки, которая от огня становилась лишь крепче. А когда пять сотен татарских воинов покидали разорённый город, пламя уже начало стихать, похоронив тайну старого дома под грудами головешек.

Вечером к городу подошли поляки. Они обнаружили только догорающие развалины и несколько сотен мёртвых тел. Делать здесь было нечего. Перед тем как отдать приказ возвращаться, предводитель поляков в последний раз окинул взглядом дымящиеся руины. Среди груд пепла и обгорелых головешек в самом центре города стояло выгоревшее изнутри единственное каменное здание с мощными стенами. Отряд, так и не вьшолнив возложенную на него задачу, повернул назад.

Глава 20

ВЕЛИКАЯ БИТВА

Молоди, конец июля — начало августа 1572 года

Выбранное князем Воротынским место оказалось удачным: гуляй-город стоял на небольшой возвышенности, подступы к которой были как на ладони. Конные разъезды рыскали по всей округе, но крупных татарских сил пока не находили. Князя беспокоило, что не было никаких вестей от Хворостинина. Известно лишь, что он со своим отрядом атакует крымское войско с разных сторон, вынуждая врага отвлекаться от направления главного удара — на Москву.

Гуляй-город стоял уже три дня. Егорка даже заскучал. Как-то вечером они с Мелентием договорились на утренней зорьке сходить на речку Рожайку, что протекала неподалёку. В случае чего добежать до гуляй-города они всегда успеют. Василию решили ничего не говорить. А то запретит, да ещё подзатыльников надаёт. Хотя потом всё равно надаёт, но они уже с рыбой будут. Может, не так сильно сердиться станет.

Мелентий с вечера наловил слепней для наживки, и они завалились спать пораньше, чтобы не прозевать восход солнца. Егорка заснул быстро. И привиделся ему сон: они с Дашуткой ещё маленькие совсем, отец живой — словом, до того, как в кабальные холопы попали. Сидят дома, лучина потрескивает, за окном вьюга метёт, мышь за печкой шуршит. А им тепло, хорошо.

Как раз в тот момент, когда Егорка совсем уж размяк, он почувствовал сильный толчок в бок. От неожиданности даже ойкнул и тут же проснулся. Над ним стоял Мелентий с удочкой и улыбался:

— Вставай, вставай, брат. Солнышко уж поднимается.

Егорка протёр глаза. Рассветало. Все вокруг спали, только дозорные, поёживаясь от утренней прохлады, всматривались в степь. Василий тоже спал. Даже кашевары не начали ещё разводить костры.

Он поднялся, накинул кафтан и, стараясь не шуметь, вместе с Мелентием вышел за линию щитов гуляй-города. Ближний дозорный встрепенулся:

— Вы куда, анчутки?

— Да рыбку удить, — ответил за обоих Егорка, — надоело всё время полбу жевать. Рыбки захотелось.

— А-а-а-а, — протянул дозорный, — вы там поосторожнее — вечером сказывали, татары близко. Сегодня ждём. Смотрите, чтобы не утащили на аркане.

— Не утащат, — сказал Егорка.

— Да мы быстренько, — влез в разговор Мелентий.

Дозорный отвернулся, потеряв к ним интерес. Рожайка оказалась речкой небольшой, Мелентий даже расстроился. Вытекала она из болота рядом с Гуляй-городом, и её правильнее было бы назвать ручьём — настолько мала. Всё же он нашёл небольшую тихую заводь, уселся на бережку и, насадив слепня на крючок, забросил удочку. И почти сразу вытащил небольшую рыбёшку. Пескарь! Не огорчившись от незначительно добычи, он снова забросил удочку. Егорка стоял рядом и смотрел на поплавок. Он у Мелентия был полосатым: красные продольные полоски перемежались белыми.

— Интересный у тебя поплавок.

— Из гусиного пера! — похвастал Мелентий. — Белила и краска, которой стрелецкие кафтаны красят.

— Где же взял?

— A y нас в монастыре для государева войска ткани красили. Там и взял.

— А почему полосатый?

— Так лучше видно, когда поклёвка. Можно было сделать полностью красным или белым, но тогда в пасмурную или солнечную погоду менять придётся. Потому что в ненастье красный поплавок плохо на воде видно, а в солнечную погоду — белый. Особенно, если на мелководье ловишь.

— Вижу, вижу, ты не только иконы писать умеешь.

Мелентий довольно улыбнулся, загордившись от похвалы. А Егорка присел, наблюдая за поплавком. Но поклёвок теперь не было, и он стал смотреть в воду. Мелентий стоял чуть в стороне, где глубина была не меньше чем по пояс, а возле Егорки располагалась песчаная отмель. И тут совсем рядом — руку протяни — носом к берегу стоял довольно крупный голавль. Даже удивительно, что такая рыба появилась у истока совсем крохотной речки.

Егорка наморщил нос. А что, если и правда руку протянуть, как учил дед Кузьма? Он покосился на Мелентия. Тот стоял, глядя на неподвижный поплавок. Здешние рыбы не торопились заглатывать вкусного слепня, словно догадавшись, что означает спустившееся сверху дармовое угощение.

Он осторожно шагнул вперёд. Жаль, что нет камня, с которого хватать рыбу было бы удобнее. Кажется, дед Кузьма говорил, что в воду заходить нельзя, иначе рыба испугается и уйдёт, и тогда придётся долго ждать, пока она привыкнет и начнёт считать, что ноги всегда здесь были и никакой опасности от них не исходит.

Голавль стоял, шевеля красными плавниками, не подозревая, какая угроза над ним нависла. Егорка примерился, как удобнее хватать рыбу, повернулся немного, чтобы было ловчее выкинуть молниеносно вперёд и вниз правую руку.

В дальнейшем всё произошло как бы само собой, без Егоркиного участия. Рука, словно действуя независимо от него, будто выстрелила в воду, и он почувствовал в ладони холодную и скользкую упругость голавля. Неощутимо малый миг — и рыба выброшена на берег. Всё это случилось так быстро, что голавль сначала даже не пытался вырываться и начал извиваться уже в воздухе.