Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Ироды брыдлые, аспиды злобные! — кричит Василий, в очередной раз поджигая затравку сороки, и Егорке кажется, что эти ругательства он уже где-то слышал.

Перерывы на сон были очень короткими. Да и как спать, коли каждую минуту ждёшь нападения? И как в этом кровавом аду кашевары умудряются что-то варить? Однако варят, и стрельцы в минуты затишья подходят по очереди с котелками. А наутро снова — приступ, смерть, дрожащие в дубовых досках стрелы.

Часто стрельцы не успевали заряжать пищали и рубились с идущими на приступ крымчаками бердышами. Егорка смотрел, как ловко они это делают, и думал, что удобная всё-таки штука — бердыш! Он вспомнил слова окольничего про то, что гуляй-город для долгой осады не годится. А они сидят здесь уже больше двух суток! Или, может, двое суток — это не считается за "долго"?

К вечеру третьего дня началось непонятное Егорке движение. Все, кто не был ранен, шли куда-то вправо, следя при этом, чтобы ни бердыши, ни пищали, ни сабли не звякнули лишний раз.

Егорка с интересом смотрел на проходящих мимо людей. Вот стрельцы в красных кафтанах, в зелёных, вишнёвых. Вот в кафтанах из некрашеного сукна. Городовые казаки в стёганках. Все с пищалями да бердышами или саблями. Прошла толпа зверовидных мужиков с топорами и пиками. Двое из них тащили пищали с уже вставленными и зажжёнными фитилями. Прошли нерусской наружности люди в латах и в железных островерхих шапках. Егорка вспомнил, что уже видел их — там, под Коломной, где они с Глебом составляли описание войска Михаила Воротынского. Пищалей у них не было, зато каждый тащил по два, а то и по три длинных пистолета, а на поясе болтались сабли.

— Кажись, Воротынский хитрость какую-то задумал, — сказал Василий.

В гуляй-городе остались только раненые, обслуга пушек и сорок, да ещё отряд Дмитрия Хворостинина. Василий перекрестился:

— Кажется, нашему сидению скоро конец. Только вот неясно, кто кого победит.

Последним в уходящем войске прошёл сам князь Воротынский.

— Там лощина, — сказал Мелентий.

— Ты откуда знаешь?

— Искал, где рыбу ловить, вот и обошёл всё вокруг.

Наступило затишье. Большая часть крымского войска собралась у левой оконечности гуляй-города, чтобы навалиться всем в одном месте и наконец сломить сопротивление упрямых русских.

— Никита, — спросил вдруг Василий, — а Матрёна ушла из Москвы?

— Какая Матрёна? — не понял кузнец.

— Да у которой наш герой… — Он мотнул головой в сторону Егорки. — Гусыню подстрелил.

— Некуда ей уходить. Никого у неё нет. Только двое детей.

— Живы останемся — свататься к ней буду.

— Ну что ж, — спокойно сказал Никита, — сватайся, это дело хорошее.

— Сватом у меня будешь?

— Что ж не быть? Буду. Как выберемся, так сразу и буду.

— Никита.

— Что ещё?

— Ничего. Пищаль зарядил?

— Зарядил, конечно. Как же в бою без заряженной пищали?

— Спокойный ты. Даже удивительно.

— Так что ж с того? Был бы неспокойным — больше крымчаков подстрелил бы, что ли?

— Верно.

Они замолчали.

— А я янычар видел, — прервал молчание Василий.

— Это кто такие?

— Это у турецкого султана вроде наших стрельцов. Добрые воины.

— Ну-у-у-у, — протянул Никита, — не добрее наших.

— Не добрее, — согласился Василий, — да только много их. Да ещё ногайцы. Всех крымчаки в войско собрали. Всех, кого смогли.

Где-то вдалеке гомонили. И не поймёшь кто — то ли стрельцы, то ли татары. За спиной затопали копыта. Егорка оглянулся. Рядом с ним гарцевал на высоком сером коне всадник в богатом кафтане, с саблей в отделанных серебром ножнах. За поясом два заряженных пистолета. Он глянул мельком на Егорку острыми ледышками глаз — как будто шилом уколол — и неспешной рысью пошёл к левой оконечности гуляй-города. За ним по два, по три тянулись другие всадники.

— Сам Хворостинин, — сказал Никита, — я его давно знаю, ещё по Москве. Сабельку ему ковал. А сейчас его в столице и не застать, всё больше в поле со своими орлами летает. Забыл меня, наверное.

Хворостинин ехал вдоль щитов, и его отряд, до сих пор рассредоточенный по всему гуляй-городу, собирался и шёл вслед за ним.

— Чего они там с Воротынским удумали? — пробормотал про себя Василий. — Ну, да скоро узнаем.

Справа, там, куда ушёл с войском князь Воротынский, раздался одинокий пищальный выстрел. Потом, спустя короткое время, — ещё и ещё. И вскоре у Егорки аж уши заложило от частой и громкой стрельбы. Рядом загрохотали пушки. В перерывах между выстрелами он услышал громкий свист. Молодецкий разбойничий свист с переливом, и раздавался он слева, где стоял со своим отрядом Дмитрий Хворостинин.

— Ну, вот и началось, — сказал Василий, — сейчас всё и решится.

Любопытный Егорка выглянул в бойницу. Перед ним разворачивалась последнее действо великой битвы. Стрельцы, казаки и ополченцы под руководством князя Воротынского скрытно обошли по лощине уставшее и сильно поредевшее от безуспешного трёхдневного штурма татарское войско. А с другой стороны ударили всадники Дмитрия Хворостинина. Крымское войско оказалось смято, раздавлено, растоптано. Все, кто пробовал сопротивляться, в короткий срок были порублены, застрелены и исколоты пиками. И как раз в этот миг, когда победа сама валилась в руки русского войска, Ивана Елдыгу нашла татарская стрела.

Егорка сам видел, как выскочил тот на радостях в поле с саблей, неизвестно как ему доставшейся, с криком на искривлённом радостной улыбкой лице. И тут же упал, пронзённый стрелой насквозь. Василий навёл сороку на всадников, которые ещё пытались отбиваться от наступающих стрельцов, и поднёс фитиль к затравке. Над щитом гуляй-города поднялось густое облако белого дыма. Трое всадников выпали из сёдел, остальные развернули коней и поскакали вслед своему отступающему войску.

— Вот и всё, — сказал Василий, — Егор, Мелентий, чистить стволы!

Казаки и конные стрельцы гнали бегущее войско вёрст пятьдесят, вплоть до переправы через Оку. Те, кто остался в гуляй-городе, перевязывали раны, разводили костры для ужина. Князь Воротынский, которому шёл уже шестой десяток, не стал преследовать бегущих, отправив для этого молодого Хворостинина. Трофеи было решено собирать завтра, после рассвета.

Мимо пробежал кто-то из посошной рати, в простой рубахе, в лаптях:

— Боярин Микулинский, боярин Микулинский!

— Эй! — крикнул Егорка, стараясь придать голосу начальственное звучание. — Зачем тебе Микулинский?

— Князь Воротынский требует.

— А-а-а-а, ну тогда ищи.

Тот побежал дальше:

— Боярин Микулинский, боярин Микулинский!

Вскоре мимо прошёл и сам Микулинский, сильно хромая на правую ногу. Егорка покосился на Мелентия: тот увлёкся чисткой стволов и не замечал ничего вокруг. Решив, что товарищ прекрасно справится с этим делом и без него, Егорка отложил шомпол и направился вслед за Микулинским, стараясь в то же время не попадаться ему на глаза.

Чутьё говорило, что не зря, ой не зря Воротынский вызывает к себе боярина. И не о выигранной битве они собираются говорить. Чего о ней говорить — тут и так всё ясно. А неясно с царёвым крестником, этим оборотнем, Петром Ивановичем. Егорка ещё тогда, до битвы, понял, что Воротынский отправит стрельцов в тот городок, название которого нарисовал неграмотный Мелентий. И Егорке до ужаса, ну просто до зубной чесотки хотелось отправиться вместе с ним.

Он издалека наблюдал, как боярин Микулинский подошёл к Воротынскому и они начали о чём-то говорить. Слышно было плохо, но до Егорки долетали обрывки слов: "…не мешкая…", "…полсотни стрельцов…", "…дорогу знаешь…".

Услышанного было достаточно, чтобы понять, что Воротынский приказывает ему прямо сейчас, на ночь глядя, отправиться с полусотней конных стрельцов в тот самый городок, чтобы схватить Петра Ивановича и вернуть царскую либерею в Москву.

Когда Микулинский отошёл от князя, Егорка подскочил к нему и бухнулся на колени: