Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Здравствуй, Егор, — сказал мужичок.

И тут нахлынуло: Сергиева обитель, "ах ты шлында", бегство в Москву. А ещё раньше — село во владениях боярина Бельского, валяльная мастерская, и своё холопское состояние, которое уже начало забываться. Это же Елдыга!

— Здравствуй, Иван.

Егорка, стараясь казаться спокойным, не на шутку разволновался. Успел ли Иван рассказать кому-то, что он, Егорка, холоп боярина Бельского? Сейчас, может, никому до этого дела нет, а вот после сражения, если в живых останешься…

— Не бойся, Егор. Я никому ничего не расскажу.

И замолчал, стоя в нерешительности.

— Присаживайся к костру, погрейся, — пригласил его Егорка.

— Благодарю.

Иван присел у костра и протянул к пламени ноги в рваных лаптях. От обувки повалил пар. Кашевар куда-то отошёл, и никто не мешал им говорить.

— Вовремя ты ушёл из села. Через день татары всё пожгли.

— Повезло мне.

Они помолчали.

— Семью мою увели. И меня увели. Но я по дороге сбежал. А вот своих спасти не смог.

Егорка вспомнил жену Елдыги — тихую, скромную бабу, боящуюся слово сказать против крикливого мужа. И детей его. Со старшим, Дмитрием, они даже дружили, пока отец в кабальное холопство не попал. Потом просто не до того стало.

— Дмитрия тоже увели?

— Да.

— Жаль. Всех жаль.

— Прости меня, если сможешь.

— За что же мне тебя прощать? — изумился Егорка.

— За всё. Это же я тогда вашу валяльную мастерскую спалил.

Егорка посмотрел на него круглыми глазами:

— Ты? Зачем?

— Завистливый я был. А у отца твоего всё всегда получалось, за что бы ни взялся. Видел я, что быстро он долг боярину выплатит и при его-то мастерстве сразу разбогатеет. Горько мне стало, что я такой никчёмный. Вот и спалил со злости.

Егорка не знал, что и ответить на это.

— Но, видно, Бог меня наказал, коль всю семью татары в полон увели.

На этот раз молчание было более долгим.

— Битва всех рассудит, — наконец ответил Егорка, — а я тебя прощаю, хоть и горько мне.

Елдыга опустил голову.

— И потом, в Сергиевой обители, хотел я всем про твоё холопское состояние рассказать, да Бог меня уберёг от нового злодеяния. Попал я на отца Алексия, тот и отправил тебя в Москву. А потом долго мы с ним говорили. Не буду я тебе передавать, о чём. Это только моё и его, и Бога.

Он снова затих. Лапти уже высохли.

— Простишь ли второй мой грех?

Егорка кивнул. Видно, здорово допекло Елдыгу, если решил облегчить душу перед битвой.

— А здесь ты как оказался?

— В Сергиевой обители набирали посошную рать [128], вот я и пошёл. Ни дома, ни семьи, и душа изломана. Что мне терять? Вечером, когда гуляй-город ставили, тебя приметил. Вот поговорить решил.

Подошёл кашевар с двумя полными вёдрами воды.

— Расходись, сейчас кашу варить будем. И травяной отвар для бодрости.

Елдыга встал.

— Теперь можно и идти. Прощай, Егор.

А Егорка сидел и не знал, что и думать. Вроде много гадостей человек в жизни сделал. Наверное, не только ему, но и другим. Но злости на него почему-то не было. Получил он за всё сполна. Да и битва предстоит нешуточная, она-то и расставит всё по местам. Кто прав, кто виноват.

Егорка тряхнул головой. Прочь, прочь грустные мысли! От них кровь киснет, руки опускаются, а голова становится тяжёлой. В сражении это ни к чему. Он подошёл к повозке, возле которой стояла Дымка и с задумчивым видом жевала только что сорванную траву. Василий о своей любимице не забывает!

К нему подошёл Мелентий. Оказывается, он уже давно проснулся и даже успел сбегать на речку порыбачить. На прутике у него висели три голавля и окунь.

— Торопился, вот мало и наловил, — оправдывался Мелентий, — но ничего, на вечерней зорьке ещё схожу.

Егорка только усмехнулся. Неизвестно, доведётся ли им встретить вечернюю зорьку.

— Я как с речки шёл, — продолжал тот, — этого встретил, немца. Андрея Володимировича.

— Кого? — удивился Егорка.

— Андрея Володимировича. Шёл куда-то.

— Так он же со стрельцами в дозор уходил, а их всех побили до смерти!

— Не знаю, — развёл руками Мелентий, — он вместе с каким-то воеводой был, говорил ему что-то.

Подошёл Василий с охапкой травы.

— Молоди, — сказал он.

— Что? — не понял Егорка.

— Деревушка, что там виднеется, Молоди. До Москвы вёрст пятьдесят. Стрельцы говорят, князь Воротынский больше отходить не хочет. Здесь биться будем.

Глава 19

ЗЛОДЕЯНИЕ

Июль 1572 года, западные пределы Русского царства

Когда Афанасий и Петер подошли к городским воротам, там уже собралось много народу. Даже удивительно, как быстро в ночное время разнеслась весть, что рядом с городом видели татар. Горожане и казаки явились вооружёнными, чтобы отразить нападение.

— Ну, ребятушки, — произнёс Афанасий, — докладывайте, кто и что видел.

Вперёд выступил среднего роста мужик с чёрной клочковатой бородой, одетый в штаны из дерюги, новые лапти и льняную рубаху. Несмотря на ночную прохладу, верхней одежды на нём не было.

— Я видел, Афанасий Никитич.

— Рассказывай, Васенька, рассказывай.

Васенька, смущаясь и запинаясь, заговорил. Оказывается, всадников видел только он один. Вышли из леса, близко к городу не подходили, покрутились недалеко от опушки и скрылись. Вот и всё.

— А не ошибаешься ли ты, Васенька? — ласково спросил Афанасий, который, как понял Петер, был не только купцом, но и городовым головой, или ещё каким-то начальником.

— Вот те крест, не ошибаюсь, Афанасий Никитич, — перекрестился мужик, — как всё было, так и рассказал.

— Ну хорошо, хорошо. Ступай на стену, смотрим во все глаза.

Чердынцев поискал глазами в толпе начальника городовых казаков:

— Дмитрий, ты что прячешься? А ну, иди сюда.

Тот подошёл и встал рядом, положив ладонь на рукоять сабли.

— Ты, родной, своих воинов отправь отдыхать, но только чтобы в случае опасности все сразу на стены лезли, без промедления.

Он молча кивнул головой и собрался уже идти выполнять приказ, но Чердынцев остановил его:

— Постой, куда ты спешишь? Спешить потом будешь, когда татары придут. Слушай ещё. Сегодня ночь такая — люди пусть спят, им завтра работы будет вдоволь, а вот нам глаз не сомкнуть. Ты человек начальный, вот и полезай на стену, а как только басурмане покажутся — сам беги своих казаков будить. И чтобы без промедления. Смотри, если что не так — передо мной ответишь. Теперь ступай.

Когда он ушёл, Чердынцев огляделся по сторонам и крикнул:

— Наум, ты где? Иди-ка сюда!

И когда сотник протиснулся сквозь толпу, сказал:

— Ты сейчас своих спать укладывай да и сам укладывайся. Вам с дороги хорошо отдохнуть надо. А в Москву потом пойдёте, как от татар отобьёмся.

Вокруг зашумели:

— А нам-то, нам что делать?

— Тихо! — прикрикнул Чердынцев. — Всем спать. Завтра отдохнувшие нужны будете. А если татары раньше времени подойдут, сторожа в било [129] ударят. Оружие держите под рукой.

Толпа начала расходиться. Вскоре остались только некоторые горожане, которые полезли на стену — наблюдать.

— И мы пойдём, — сказал Чердынцев Петеру.

Они направились в сторону купеческого дома.

— Сейчас стрельцы улягутся, а мы с тобой кладкой займёмся. Сможешь камни таскать? А то ведь тоже с дороги.

— Смогу, — ответил Петер, — мои годы молодые.

— Это верно.

Наум, который ушёл от городских ворот раньше них, уже размещал своих стрельцов на ночлег. Уложить сотню человек во дворе дома — дело непростое, но Наум справился с этим легко, да и бойцы его привередливыми не были. Кто лёг на телеги, кто под них, а кто разошёлся по надворным постройкам. Некоторые же, натаскав сена, завалились спать прямо на земле, положив шапки под голову.