Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Князь, — повторил запыхавшийся Василий, — слышали мы ваш с боярином Микулинским разговор про измену. Есть что сказать.

— Говори, — разрешил князь.

— Не я. Мелентий за три дня до нашего выхода из Москвы видел, как царёв крестник разговаривал с кем-то наедине.

— Ты Мелентий? — спросил князь Егорку.

— Я, я Мелентий, — вылез из-за Васильевой спины юный богомаз, — я видел.

— Говори, что видел.

— Я каждое утро хожу рыбу ловить. И один раз видел, как Пётр Иванович на берегу Москвы разговаривал с каким-то человеком, кого я не знаю.

— О чём они говорили?

— Я не знаю. Они на иноземном языке говорили. И негромко, как будто боялись, что их услышат.

— Кто был с царёвым крестником? Как выглядел, во что одет?

— Просто одет, князь, как слободские люди. А у Петра Ивановича и кафтан дорогой, и сапоги сафьяновые. Я тогда ещё удивился, что такой важный боярин говорит с простым человеком. И ещё они хотели поговорить скрытно. Поэтому и пришли на берег Москвы. Там заросли ивняка, со стороны и не видно никого совсем, поэтому они меня тоже не заметили. А мне любопытно стало, я подполз и за ними смотрел.

— Ты кто? — спросил боярин.

— Богомаз из Учалова. Сейчас не знаю, откуда, сожгли ведь Учалово прошлым летом. Просто богомаз.

— Повезло тебе, богомаз Мелентий, что не попался им на глаза. А то, глядишь, и не было бы тебя сейчас с нами.

Егорка почувствовал, как его товарищ не то что задрожал, а просто затрепетал, как осиновый лист. Он, кажется, только сейчас понял, насколько близкой и великой была опасность.

— Куда они потом пошли? — спросил князь.

— Не знаю. Тот, слободской, куда-то вдоль реки вниз по течению, а Пётр Иванович в кремль, наверное.

Воротынский тяжело вздохнул:

— Тебе есть ещё что сказать, отрок? Может, какие-то слова запомнил?

Мелентий напряг лоб:

— Они же тихо говорили, часто оглядывались. Тот, который в простой одежде, держался как старший. Передал Петру Ивановичу какую-то котомку. И ещё он что-то на песке прутиком написал.

— Что написал?

— Неграмотный я, князь.

— Ну ладно, — перебил его Воротынский, — ступай на своё место. Скоро сражение. Готовься.

— Я неграмотный, — повторил Мелентий, — и читать не могу. Но я ведь богомаз.

— Ну и что?

— Я буквы вижу, как рисунки, хоть и не понимаю, что они значат. И начертание тех букв я хорошо запомнил.

— Да ну? — изумился князь. — А ну-ка, нарисуй, что он там писал.

Мелентий подобрал валявшийся невдалеке прутик и старательно вывел на пыльной земле латинские буквы.

Оба — и князь, и боярин — смотрели на получившееся слово молча.

— Вот, значит, как, — наконец сказал Воротынский.

— Бывал я в этом городке, — произнёс Микулинский, — у западных наших пределов. Мал совсем. Туда он, значит, направился. Там его и ловить станем.

— Не до того сейчас, — сказал Воротынский, — вот татар отгоним, тогда видно будет.

— Постой, князь, — непочтительно перебил его Мелентий, — я вспомнил, вспомнил! Уже перед тем, как расходиться, тот, что незнакомый, назвал русское прозвище: Чердынцев. Он сказал — Чердынцев! Это я хорошо расслышал.

— Что ж сразу не сказал? — удивился Микулинский.

— Вот так всегда, — сказал князь, — пока от человека что-то дельное узнаешь, семь потов сойдёт. Всё-таки у Малюты это лучше получается.

— Конные, конные! — закричали где-то вдалеке.

Все, даже Мелентий с Егоркой, сразу забыв о царёвом крестнике, повернулись в сторону степи. В том месте, где небо граничит с землёй, виднелось какое-то движение, поднимались клубы пыли.

— Что ж, встретим гостей.

Князь, казалось, сразу забыл про разговор, отвернулся и широкими шагами пошёл вдоль щитов гуляй-города. Василий, Егорка и Мелентий бегом вернулись к сороке.

— Заряжать? — спросил Егорка.

— Погоди, — ответил Василий, всматриваясь вдаль, — не похоже что-то на татар.

И в самом деле: приближающаяся конница не могла быть крымским войском. Слишком мало всадников — сотня или две.

— Дозор это, дозор! — опять закричал кто-то.

— Наши. С вестями пришли.

Дозорные принесли тревожные вести. Крымчаки обошли русскую рать и уже переправились через Оку. Все вокруг зашумели, засуетились. Забегали сотники и десятники, веля сворачивать гуляй-город и готовить его к переходу. Егорка видел, как в сторону Оки прошёл большой отряд пеших стрельцов, среди которых мелькнул чёрный кафтан и знакомое лицо Андрея Володимировича. Но сейчас было не до него. В щит на колёсах уже впрягали лошадь, а они с Василием переставили свою сороку на повозку, запряжённую старенькой Дымкой, и вскоре длинная вереница щитов гуляй-города потянулась на север, в сторону Москвы.

Шли неспокойно. Стрелецкие и казачьи конные сотни двигались справа и слева, оберегая войско от внезапного нападения. Коноводы стегали лошадей, стараясь, чтобы те шли быстрее. Но они, привыкшие к размеренному ходу, который всегда сопутствует перевозке тяжестей, двигались как привыкли, неторопливо. Егорка порадовался, что не забыл захватить с собой отцовский лук — тот, старый, ещё с сеновала. Пока пищаль зарядишь, много времени пройдёт, а из лука можно сразу стрельнуть. Какая-никакая, а защита.

На утро второго дня пронёсся слух, что три сотни, отправленные вдоль Оки для дозора и охраны, перебиты все до единого. Стрельцы ворчали:

— Долго ль отходить ещё? До Москвы уж вёрст семьдесят осталось. Пора бы и сражение дать.

Князь Воротынский, обходя войска, хмурился, слыша эти разговоры. Стрельцы злы, не ровен час, кинутся в драку раньше времени — не миновать беды. А то, что татары где-то рядом, сомневаться не приходилось. Всё время вдалеке в пределах видимости скакали четыре-пять десятков всадников. Но не нападали — то ли главные силы где-то в стороне были, то ли просто не велено.

Изредка появлялись русские конные дозоры. Старшие, указывая вдаль руками, говорили что-то князю, и тут же уходили обратно в степь. Предчувствие великой битвы заполняло всё вокруг. Егорке казалось, что даже воздух звенит, как натянутая тетива.

Уже вечерело, когда впереди послышался гомон. Егорка влез на телегу и, встав во весь рост, стал смотреть вперёд. Первые щиты обоза уже поворачивали в разные стороны, образуя сплошную стену с небольшими проёмами для пропуска своих войск. Розмыслы [127] бегали вдоль гуляй-города, командуя расстановкой.

— Крепи! — кричали они и сами первые бросались соединять щиты верёвками и железными крючьями.

Василий в этой общей мешанине как-то удивительно быстро нашёл тот самый щит, в бойнице которого стояла их сорока там, под Серпуховом. Вскоре они уже заново установили и закрепили оружие, проверив, удобно ли будет наводить его на цель.

Когда стало смеркаться, гуляй-город был уже установлен полностью. Стрельцы из охранения зорко всматривались вдаль, стараясь загодя разглядеть приближающегося врага. Везде дымили костры — спать натощак не хотелось никому. Кашу доедали уже при свете звёзд.

Егорка старательно вылизал свою ложку, запив кашу водой. Двухдневный тревожный переход давал о себе знать: сильно хотелось спать. Он снял кафтан, свернув его, положил возле колеса и тут же прилёг. Мелентий уже давно спал, ему даже места искать не надо было. Бедолага так устал, что уснул сразу, как только опустил голову на траву. Хорошо, сейчас, в разгар лета, ночи тёплые. Василий ещё возился возле сороки, что-то проверяя.

— Василий, — спросил Егорка, — а где мы сейчас?

— Спи давай, — проворчал тот, — не знаю где. Рассветёт, вот и станет ясно.

Егорка не стал спорить. Спать — так спать. Не зря же в сказках всегда говорят, что утро вечера мудренее. Он закрыл глаза и тут же заснул. Сразу, в один миг…

…Наутро он проснулся от холодной росы. Интересно, почему ночью, когда солнца нет, теплее, чем рано утром, когда оно вылазит на небо? Егорка поёжился и, накинув кафтан, пошёл к костру, который начали разводить кашевары. Посидел, протянув ноги к огню, чувствуя, как тёплая волна от ступней поднимается выше и растекается дальше по всему телу. Кто-то тронул его за плечо. Егорка обернулся. Перед ним стоял невысокий худощавый мужичок в лаптях. Лицо его показалось знакомым, но и только. Имя, прозвище и где они могли познакомиться, начисто выветрилось из памяти. Столько всего произошло за минувший год, и неудивительно, что забыл.