Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Дельно, — похвалил Петер, — хотя нашей поклаже здесь всё равно недолго лежать.

— Кто знает, — ответил Афанасий, — дед мой всегда говаривал, что малое следует хранить как большое — и всегда в прибытке будешь. А он в жизни кое-что повидал. В молодости по заморским странам с товаром ходил. Да что и говорить: ушлым человеком был мой дед. И дотошным. Он-то и положил начало нашему купеческому роду.

— И чем же ты торгуешь здесь, в этом маленьком городишке? — спросил Петер. — Сомневаюсь, что от этого будет хорошая прибыль.

— Здесь торговля малая, — согласился Афанасий, — да только мои приказчики далеко ходят с товаром. И в Москве торгуют, и на Белом море. Вот как бы не война с татарами — и с ними торговали бы. Но ладно, война — не навсегда же. Торговля главнее войны. Вот отобьём татар, наверное, в Москву переберусь. И в Крыму мои приказчики будут сидеть.

Петер ничего не ответил купцу. В словах и действиях этого человека он видел одни лишь противоречия. С одной стороны, тот связывает свою дальнейшую жизнь с Русским царством, с другой — помогает ему вывезти за московские рубежи эту великую ценность — древнюю либерею. И в этом, кажется, есть какая-то тайна. А может, всё проще и нет никакой тайны? Недаром же Чердынцев говорит, что торговля главнее войны? Может, для него всё это — только удачная торговая сделка?

В это время в подвал спустились стрельцы с последним сундуком. Петер тщательно пересчитал — все! На двадцати четырёх подводах было по три сундука, на шести — по два. Восемьдесят четыре сундука стоят здесь, в подвале дома купца Чердынцева в этом маленьком городке у западных пределов царства Русского. Что ж, свою задачу он выполнил. Теперь остаётся ждать польских и литовских солдат. Да постараться, чтобы самого под горячую руку не зарубили.

Внезапно наверху послышался гомон, потом затопали сапоги, и в подвал бегом спустился Наум:

— Выходи, царёв крестник, беда пришла!

— Какая беда? — спросил Петер.

От осознания честно выполненного дела он расслабился и сейчас желал бы только одного — поскорее заснуть. Но Афанасий воспринял слова Наума по-другому:

— Говори, что случилось, ну!

— Татары.

— Что? — нахмурился купец.

— Сейчас прибежали от ворот, говорили, видели десятка два или три татар.

— Три десятка — мелочь, — сказал Петер, — мы их легко побьём.

— Да только ускакали они. Говорят, хорошо видели, полнолуние же сегодня. Вышли из лесу, покрутились перед крепостью и обратно ушли. Как бы большой отряд не привели.

— Вот не было печали, — нахмурился Афанасий, — ну, пошли, сами поспрашиваем, что там со стены видели.

Наум стал подниматься наверх, а купец придержал Петера и негромко сказал:

— Поклажу твою надобно сохранить. Если татары возьмут город, пропадёт.

— А что делать? Как сохранить?

— Я недаром самую дальнюю комнату в подвале выбрал. Татары до утра не появятся, и мы с тобой за ночь должны заложить её камнями. У меня тут, внизу, они всегда припасены.

— Ты что — предвидел, что ли?

— Что предвидел? — удивился Афанасий.

— Что комнату с книгами замуровывать придётся.

— Ах, это, — усмехнулся купец, — нет. Я просто дедовы заветы хорошо помню.

Глава 18

Москва — Серпухов — Молоди

— Государь! Гонец с важным донесением!

Иван Трофимович Челяднин быстро вошёл, почти вбежал в царскую светлицу без поклона. Другому бы подобная дерзость не сошла с рук, но окольничему, которого царь ценил за большие знания, преданность и честность, такая вольность в не терпящих отлагательства случаях разрешалась. Но надо отдать должное — негласной привилегией Челяднин не злоупотреблял, и если позволил сейчас появиться без положенных придворных церемоний, значит, дело действительно было срочным.

Царь пребывал в меланхолии: город стоял почти пустым, и лишь в кремле было какое-то движение. После долгих месяцев напряжённого труда всё вокруг как будто остановилось, и заняться было нечем. Только и оставалось, что дожидаться известий от Воротынского, потому что почти всё войско отправлено на юг от Москвы. Ночью ушёл в Волок Ламский обоз с книгами. К тому же царь не выспался. Он сидел, скрючившись, на высоком стуле, резьба на спинке которого изображала невиданных зверей и ветви деревьев.

— Государь, только что гонец от каргопольского воеводы. Срочное известие.

Царь медленно поднял голову:

— Что сейчас может быть срочного из Каргополя? Не до немецких гостей нам сейчас.

— Не о торговых делах говорю, государь. Измена.

При слове "измена" царь подобрался, выпрямился и стал похож на хищную птицу, завидевшую вдалеке добычу.

— Говори.

— Каргопольский воевода пишет, пойман лазутчик, и во время дознания говорил он интересные слова.

Царь встал и выпрямился во весь рост:

— Ну говори, говори, не тяни.

— Пишет, что шотландский купец по имени Макдугал направлялся в Москву, но остановился в Каргополе по болезни и в бреду начал говорить на латыни всякое, из чего стало ясно, что приехал он сюда по делам не купеческим, а тайным. У воеводы тамошнего есть люди, знающие языки, поэтому такой и был приставлен прислуживать больному. Допросить его сразу не было возможности, так как находился он в бреду. А как отпустило, был подвергнут допросу, и вот что выяснилось.

— Ну? Только быстро говори.

— Никакой это не купец, а иезуит и должен он в Москве найти некоего иноземца, также иезуита, который прибыл давно для выполнения тайного задания. И выполнять все его приказания.

— Иезуиты? — переспросил царь. — Напомни, Иван, кто это?

— Псы Рима. Хитрые и жестокие псы.

— А имя-то, имя пёс этот, Макдугал, назвал?

— Назвал, государь. Зовут того иезуита, к которому он направлялся, Петер.

Царь откинулся на стуле и тяжело задышал. Глаза его стали мутными, из уголка рта показалась струйка слюны. Руки судорожно вцепились в подлокотники. Казалось, ещё немного, и он упадёт в приступе падучей.

— Петер, — едва слышно произнёс Иван Васильевич.

— Осторожней надо быть с иноземцами, государь, — сказал окольничий, — да и не проявил твой крестник себя ничем. Поторопился ты. Давно хотел тебе сказать.

— Чего же не сказал?

— Как же тебе скажешь, если ты сразу бы велел меня из приказа гнать? Хорошо, если б не сослал. Уж больно ты немцу благоволил. А так я на своём месте успел немало доброго для державы твоей сделать.

— Тебя не сослал бы. — Царь, почти справившись с волнением, лишь тяжело дышал. — Иван, сколько у нас в Москве стрельцов осталось?

Челяднин видел, что царь уже не выглядит ошеломлённым, как в первый момент после получения страшной вести, и вновь стал деятельным.

— Сотня в кремле да сотни полторы на заставах.

— Хватит и сотни на всё. Сейчас же десяток конных отправь в Волок вдогонку за обозом. Пусть немчина приведут в Москву. Уж я с ним поговорю. Остальных стрельцов — в Серпухов, к Воротынскому. Там ни одна пищаль лишней не будет. Всё, ступай.

— Государь, и того, что осталось, мало. Тысчонка крымчаков прорвётся к Москве — во второй раз спалят, беззащитную-то.

— Нечего тут палить, всё спалено уже. И судьба Москвы решается там, на южных подступах. Где я тебе ещё стрельцов возьму? И так все или в Ливонии, или с Воротынским ушли. Нет больше полков, нет! А коль Воротынского побьют — смерть всем. И державе русской смерть.

Царь помолчал немного и добавил:

— Да и про крестничка моего надо бы в войско сообщить. Авось встретят.

Окольничий поклонился и вышел из светлицы, столкнувшись в дверях со Штаденом. Царь, провожая взглядом окольничего, заметил немца.

— Андрей Володимирович! — закричал он, темнея лицом. — А ну, иди сюда.

Штаден, поклонившись, вошёл.

— Как племянник твой поживает?

— Какой племянник? — смутился Штаден.

По виду царя он понял, что тому известно всё и теперь вся дальнейшая судьба его, Генриха фон Штадена, зависит от того, как он себя поведёт сейчас, в этой сложной и очень опасной ситуации. И выйдет ли он отсюда сам или выведут, заломив руки за спину, стрельцы, а может, осерчав за обман, царь в гневе просто прикажет убить его прямо здесь, в светёлке! Нет, сейчас надо быть предельно осторожным и выдержанным. Жизнь ему ещё нужна — как же без неё?