Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Кто ж тебе позволит из сороки палить? Ты будешь стволы чистить да заряжать. А палить мы с Василием будем.

— Правда, Егор?

У него даже лицо посветлело — так обрадовался, что самому стрелять из сороки не придётся. Егор понимающе похлопал его по плечу:

— Гляди, как это делается.

Он вытащил металлический прут:

— Это шомпол. Им прочищают ствол от нагара и забивают заряд.

Егорка показал, как прочищают ствол, потом добавил:

— А заряжают так: сначала засыпается мера пороха, потом засовываешь туда пулю, а после пули — пыж. И всё это шомполом забиваешь в ствол до самого низа. То есть до казённой части. Ясно? Порох, пуля, пыж. Порох, пуля, пыж. Повтори.

— Порох, пуля, пыж. Порох, пуля, пыж, — послушно произнёс Мелентий, — Егор, а зачем пыж забивать?

— Зачем-зачем. Так надо, — ответил Егорка. — Ты не болтай, а учись шомполом работать.

Мелентий стал послушно ковырять железным прутом в стволе. Не хватало ещё, чтобы он усомнился в Егоркиных воинских знаниях. Хотя с этим вопросом он тоже думал подойти к Василию, но тот всё время был так сердит, так неприступен, что было просто-напросто боязно спрашивать.

Вскоре пришёл Василий. Посмотрел на долговязого тщедушного Мелентия, скривился, буркнув сердито:

— Никого получше не нашли?

Но на Мелентия его недовольный тон почему-то действовал мало.

— Василий, — спросил он, глядя горящими от любопытства глазами, — а зачем в ствол пыж забивать?

— Чего? — не сразу понял тот.

— Зачем пыж забивать? В ствол.

На удивление, Василий посмотрел на него с интересом и ругаться не стал, а вполне спокойно сказал:

— Верно спрашиваешь. Хвалю. В любом деле всегда надо до сути докопаться — тогда и успех будет. Пыж для того, чтобы заряд удобнее в ствол забивать, и для того, чтобы пуля сама собой оттуда не вывалилась раньше времени. Понятно?

Мелентий закивал головой — понятно! А Василий, чуть поворотясь, отвесил Егорке подзатыльник. Не то чтобы очень уж сильный, но обидный:

— А этот-то и спросить не удосужился.

Егорка гордо дёрнул головой:

— А чего спрашивать, я и так это давно знаю.

— Да? И когда узнать успел? — ехидно осведомился Василий. — Неужто когда по гусям метко палил?

— Когда надо, тогда и узнал, — огрызнулся Егорка, — давно уже. Я ж почти год в Москве живу, а здесь стрельцов много. Не у кого спросить, что ли?

Василий посмотрел на него недоверчиво, но спорить не стал и лишь сказал:

— Завтра в обед выступаем в Серпухов. Полк князя Михаила Воротынского из Коломны туда перебрался. С собой брать ложку, кружку и чем ночью накрываться. Котелок на троих я возьму.

Егорка обрадовался. Ну наконец-то он попадёт на войну! Сколько можно быть на побегушках у окольничего. Он человек, конечно, хороший, и много нового и интересного Егорка от него узнал, да только хотелось чего-то другого, настоящего А не бумажки всякие разносить.

На радостях, даже не попрощавшись ни с кем, он бросился в свою каморку — собираться в поход. Хотя чего там собирать-то? Кружку и ложку, как сказал Василий. А чем в походе укрываются — так это кафтаном, а он у Егорки всегда с собой. Вернее, на себе.

Бегом поднялся он на крыльцо и, не заметив, что дверь открылась, со всего маху влетел головой точнёхонько в живот какому-то худощавому боярину в нарядном кафтане. Тот только охнул от неожиданности и даже присел на корточки. Егорка чуть было не покатился кубарем обратно по ступенькам, но всё же с трудом устоял на ногах, согнувшись, в поясе. А как разогнулся и поднял глаза — и обомлел аж: да это же царёв крестник Пётр Иванович! Тот самый, про которого тайно говорили окольничий, боярин Микулинский и отец Алексий. И которому как с гуся вода — то ли так и не рассказали царю про подозрения, то ли тот действительно посчитал, что это завистники оговаривают его любимца.

Рядом с ним на крыльце стоял ещё один немчин, Андрей Володимирович. Видно, они о чём-то разговаривали, когда Егорка таким непочтительным образом прервал их беседу. Пётр Иванович быстро оправился от удара и только слегка кряхтел, морща лицо. Наказывать или даже ругать Егорку он не стал. Его лицо стало каким-то удивительно благожелательным, даже медовым. Он участливо спросил:

— Не ушибся ли ты, отрок?

— Извини, Пётр Иванович, — сказал Егорка, — торопился в каморку. Виноват.

— И зачем же ты туда торопился?

— Завтра выступаем в поход. Надо приготовиться.

— Ты сильно хочешь выступить в поход?

— Конечно, Пётр Иванович. Кто же не хочет? Все хотят.

Второй немчин негромко хмыкнул при этом.

— Ну тогда ступай, ступай, — ласково сказал Пётр Иванович и похлопал Егорку по плечу. Тот сразу юркнул дверь и скрылся в здании.

После чего Петер обратился к Штадену по-немецки:

— Видишь, Генрих, даже такие юнцы рвутся в бой. Он не особо расстроился, что с разбегу налетел на меня. Хотя я мог велеть высечь его. И это было бы в соответствии с местными нравами. Окажись на моём месте какой-нибудь чванливый русский боярин, он так бы и поступил. Но этот юнец выше того, чтобы переживать из-за столь мелких неприятностей. Для него предстоящий поход — главное в жизни. Для всех них это сейчас главное. Мне кажется, ты поторопился отдать победу татарам. И меня это огорчает.

— Ты уже не боишься говорить на родном языке? — спросил Штаден, намекая на слова, сказанные при знакомстве.

— Нет, не боюсь. Тогда я был никому не известным иноземцем, а сейчас царёв крестник. Я православный и поэтому стал одним из них. А вот ты не принял их веру, поэтому остался чужим.

— Ты не стал одним из них, Петер. И при случае тебе на это укажут. Всё припомнят: и ложное принятие православия, и то, что ты пользуешься особой доверительностью царя, не совершив при этом ничего полезного для державы.

— Это возможно, — согласился Петер, — и когда мне начнут припоминать, я постараюсь быть подальше от Москвы.

— Ты уже собрался бежать?

— Генрих, я честно расплатился с тобой за услугу. И, думаю, ты ещё ни разу в жизни не получал так много денег за столь пустяковое дело.

— Это верно.

— Поэтому будь любезен, не лезь в мои дела. Да, кстати. Царь Иван намерен отправить в сражение всех, кто способен держать в руках оружие, оставив совсем незначительный гарнизон для охраны столицы. И думаю, тебе не удастся избежать похода.

— Благодарю, Петер, что предупредил.

— Как видишь, я не забываю земляка, и делаю для тебя всё, что в моих силах.

— Надеюсь, наша дружба продолжится и после того, как мы покинем эту негостеприимную страну.

— Несомненно, Генрих.

Продолжая беседовать, они вышли из кремля.

…Наутро Егорка поднялся рано. Казалось бы — чем до обеда заниматься, коль всё нужное в поход уже собрано? Но вот не спится, в такое утро, и всё. Даже не позавтракав, он отправился к Фроловской башне, где под охраной стражи стояла их сорока. Его все знали в лицо, поэтому препятствовать никто не стал.

Егорка погладил лафет, после чего заглянул и дунул в каждый ствол сороки. Потом достал паклю и начал протирать стволы сверху. Стрельцы у ворот смотрели на него, ухмыляясь в бороды:

— Глянь-ка, — сказал самый молодой, — прямо как девицу обхаживает.

Несколько стрельцов засмеялись, а тот из них, что постарше, сказал:

— Тебе самому неплохо бы так свою пищаль обхаживать. Да ещё и ржавчину с бердыша соскрести. А то десятник тебе задаст.

Стрельцы снова засмеялись, но на этот раз над обескураженным шутником. Очевидно, его оружие и в самом деле не отличалось чистотой. Но Егорка их не слушал, ему было всё равно. Когда он уже заканчивал чистку, услышал над ухом:

— Егорка, привет. Ты уже здесь? А я с утра на реку сходил порыбачить.

Перед ним стоял Мелентий, держа в одной руке удочку, а в другой толстый прут, плотно унизанный рыбой разной величины и разных пород. Тут были и голавли с красными плавниками, и полосатые окуньки, две небольшие стерляди, щука и даже сом. Правда, совсем маленький.