Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

Егорка осматривал и трогал сороку со всех сторон, как будто бы раньше вдоволь не натрогался, заряжая, а потом чистя её.

— А остальные сороки куда?

— Сейчас мы их на колёса поставим, а кто из них палить будет — бог весть. Без дела стоять не будут. Отвезём голове, а он уж решит, кому отдать.

Пока Василий с Кириллом крепили на тележки остальные сороки, Егорка вертелся возле первой, которую он уже считал своей. Залез ещё раз шомполом в стволы, проверил крепление, свободно ли она крутится туда-сюда и легко ли её наклонять и поднимать…

Когда Егорка пришёл на следующее утро, то увидел, что возле сороки сидит какой-то незнакомый парень. Огненно-рыжий, одетый в обычные холщовые штаны и рубаху, на ногах лапти. По виду немного старше Егорки, да и ростом повыше. Но каким же он был худым! Егорке его даже жалко стало. Он, наверно, не то что пищали, и сабли не подымет.

— Ты кто такой? Чего здесь крутишься? — насупив брови, спросил Егорка, стараясь придать голосу грозное звучание.

Парень смутился, даже глаза в сторону отвёл. Сразу видно — принял его за начальника.

— Я… Мне сказали, что я…

Он замялся.

— Ну, говори, что тебе надо, — сказал Егорка, сдвинув брови ещё грознее, хотя, казалось, дальше уже некуда.

— Мне сказали, чтобы я помогал здесь.

— Где?

— Сказали, сорока… кажется.

— Кто сказал?

— Кирилл.

Егорке внезапно стало его жалко. Сразу видно, человек для военного дела совсем не годится. Ему бы где-нибудь в покое найти занятие — проку больше было бы. Но, видно, совсем плохо у нас с людьми, если даже такого решили на войну отправить.

— Как звать-то?

— Мелентий.

— А я Егор.

— Я знаю, мне сказали, что ты у меня наставником будешь.

Егорка аж загордился: надо же, никогда наставником не был, а тут вдруг стал!

— Ну хорошо, научу тебя, что сам умею. А ты откуда взялся-то, Мелентий?

— Из Учалова.

— Учалов? Это где? Что там?

Внезапно у Мелентия задёргались губы. Он попытался что-то ответить, но не смог произнести ни слова внятно. На его глаза навернулись слёзы, которые он попытался незаметно смахнуть. Егорка озадаченно посмотрел на него:

— Экий ты нежный. Что случилось-то, говорю?

— Случилось, — еле слышно произнёс Мелентий и разрыдался, уже не скрываясь.

— Хочешь угадаю?

Мелентий затряс головой, но как-то непонятно: то ли хотел сказать "да", то ли "нет".

— Жил ты поживал свободным человеком, а потом пришли татары, всё сожгли, всех, кто был с оружием, убили, а остальных увели в полон. Так?

— Да.

— У всех так. Но никто не плачет. Для того мы и здесь, чтобы больше такого не было.

Мелентий вытер глаза и произнёс, всхлипывая:

— Я уже не плачу.

Егорка почесал затылок:

— Слушай, а ты раньше кем был? Ну, до того, как татары пришли? Что не из крестьян — сразу ясно. Крестьяне такими плаксивыми не бывают. Не до этого им, работать надо. Да, наверно, никто не бывает.

— Из крестьян я, — сказал Мелентий.

— Да? — удивился Егорка и развёл руками. — Ну, тогда даже не знаю, что и сказать.

— Только меня ещё в малолетстве отдали в монастырь к богомазам в учение.

Богомазов Егорка за всю свою пятнадцатилетнюю жизнь ещё не встречал. Даже когда жил в Сергиевой обители, видеть не доводилось. Нет, наверное, были там монахи, которые иконы пишут, да только не угадаешь ведь — то ли это богомазы, то ли нет. Они ведь, когда встретишь их в храме или в трапезной, от обычных людей ничем не отличаются. А тут вот довелось увидеть.

— Ты знаешь, Егор, как иконы пишут?

— Нет, откуда? Я ведь шаповал. Если захочешь узнать, как войлоки валяют — обязательно расскажу.

— Как-нибудь потом. А иконы… Это ведь только вам, со стороны, кажется, что всё просто: взял доску, намалевал — вот и икона.

— Мне не кажется, — вставил Егорка.

— Ну, тебе не кажется — другим кажется, — встрепенулся Мелентий, заговорив на знакомую тему, — а там ведь всё имеет значение. Сначала надо доску выбрать, и ещё не каждое дерево на это пойдёт. Из Царьграда раньше греки привозили иконы — так там всё больше на кипарисовых досках пишут, а у нас — на липе да ольхе. Можно ещё на лиственнице, но на ней часто смола выступает. Из-за смолы не берут и ель с сосной. Но мало дерево подходящее выбрать, надо ещё и доску как следует подготовить.

— Как?

— Сначала высушить. Но не на печи, а просто на воздухе. На печи доска сохнет быстро, но почти всегда трескается. А на воздухе под навесом вода из неё уходит медленно, и доска получается прочная, звонкая. Но это не быстро. Доска вот хоть и не толстая, лучше её полгода, а то и год подержать.

— Что, и зимой на воздухе сушить? Много ли так насушишь?

— Нет, зимой в избе, только не в самом жарком месте.

— А потом что?

— Потом, когда доска хорошо просохнет, начинаем готовить основу. Для этого сначала делаем небольшое углубление, мы его ковчегом называем. Потом варим из муки клей и наклеиваем на доску льняную тряпицу. Тщательно так наклеиваем — чтобы складок не было и чтобы полотно плотно к доске пристало. Потом опять сушим.

— Долго сушим?

— Нет, на этот раз день-два. А сами в это время готовим левкас.

— Что готовите?

— Это по-гречески. Берём рыбий клей, который делают из осетра или стерляди, добавляем немного льняного масла и перемешиваем. А потом добавляем к этому мел. Получается левкас.

— А рыбий клей как делают?

— Это я не знаю. К нам в монастырь его привозили из Нижнего Новгорода. Говорят, из плавательных пузырей, которые в щёлоке вымачивают. Так вот, этот левкас наносим на высушенное полотно, что наклеено на доску. Тут тоже не всё так просто. Наносить надо тонким слоем, да чтоб везде он был одинаковой толщины. Как один слой высохнет — наносим второй, и так несколько раз.

— Надо же, сколько всего.

— И это ещё не всё. Потом левкас надо ещё так сгладить, чтобы неровностей не осталось. Для этого хорошо подходит пемза.

— Это что такое?

— Пена вулканическая.

— Что? — Егорка с интересом посмотрел на Мелентия.

— Её из дальних стран привозят. Это когда огнедышащие горы извергают из недр своих расплавленный камень, некоторые капли попадают в воду и сразу застывают. И получается каменная пена. Она лёгкая, даже в воде плавает.

Егорка, раскрыв рот, слушал Мелентия. Про огнедышащие горы и пемзу он слышал впервые в жизни.

— Так вот, левкас сначала обрабатывают пемзой, а последний, верхний, слой многие мастера просто разглаживают рукой. После этого доска готова к писанию лика.

— Ишь ты, — только и сказал Егорка, — а я и не думал, что ты так много знаешь. Мастер уже, наверное?

Мелентий вздохнул:

— Нет ещё. Но обязательно стану, как татар отгоним.

— Их сначала отогнать надо, — ответил Егорка, — а для этого учись палить из сороки.

Юный богомаз боязливо поёжился:

— Егорка, я не смогу, наверное.

— Сможешь, — уверенно сказал Егорка, — это не сложнее, чем иконы писать.

— Да я никогда к воинской жизни склонности не имел. Мне живое существо жизни лишать никак нельзя. Я даже курицу зарубить не могу. В монастыре рубили, так они без голов по двору бегали, как вспомню — плохо становится. Руки потом дрожат, и сон нейдёт. Я после этого целый день кисть в руках держать не мог. Отец Борис как увидел такое, запретил мне в птичнике появляться. Говорит — лучше краски растирай да левкас замешивай.

Егорка озадаченно почесал затылок:

— Да-а-а-а… Даже не знаю, как ты воевать будешь. В бою ведь смерть всегда рядом ходит. И не захочешь, всё равно увидишь.

Не знал он, конечно, как в бою бывает, с чужих слов говорил. Но уж больно хотелось в глазах Мелентия выглядеть бывалым воином.

— Егор, — с надеждой заглянул тот к нему в лицо, — а может, я просто туда смотреть не буду?

— А как же ты воевать будешь?

Мелентий вздохнул:

— Как-нибудь. Я помогать буду. А из сороки палить я не смогу.