Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна
Именно в таком краю немцы разрешили русское самоуправление. Солдатам вермахта было приказано считаться с населением, и они выполняли приказ, словно не принадлежали армии, которая зверствовала в соседних областях. Им даже приходилось воздерживаться от грабежей и сидеть рядом с русскими на киносеансах.
Республика быстро разрослась, вобрав полмиллиона человек, у нее появились свои вооруженные силы, здравоохранение, газеты и образование. Перед войной в главный поселок и его окрестности переехало немало выпущенных по амнистии бывших ссыльных. Так что специалисты были местными.
И тут же рядом в лесах тайно жили другие люди: партизаны, а еще те, кто называл себя партизанами, на деле оказываясь уголовниками или дезертирами. Бойцы РОНА, Русской освободительной народной армии, входя в деревни, тоже изображали из себя партизан, чтобы найти сочувствующих и расправиться с ними. Жестокость была такой же, как в Соловушках. Людей сжигали вместе с домами.
Случалось, настоящие партизаны выходили из леса, чтобы присоединиться к РОНА. А солдаты РОНА, в свою очередь, переходили к партизанам. Крестьянам приходилось кормить и тех, и других, и немцев. В самом начале, когда народное движение еще принадлежало стихии, это можно было бы назвать продолжением русской гражданской войны. Если бы не немцы…
Театр располагался в двухэтажном здании бывшего техникума. Внутри было душно от натопленных печек, пахло старыми духами и немецкими сигаретами. В зале сидело местное руководство, интеллигенция, служащие и разношерстная группа офицеров РОНА с Георгиевскими крестами на рукавах.
В центре сцены висел на фоне свастики портрет фюрера с подписью: «Гитлер освободитель». С одной его стороны был прикреплен лозунг: «Труд создает благосостояние». С другой – флаг и герб новой республики.
Торжественное собрание началось гимном. Заиграл оркестр, и все встали.
Земля и воля – кто только не обещал их русским. Песня исполнялась в советских театрах еще до войны. Один из ее авторов был лауреатом Сталинской премии.
Слово взял немецкий майор, назначенный присматривать за самоуправлением. Он поздравил собравшихся с тем, что они честно строят в своем краю Новую Европу. После него бургомистр перечислил особо отличившихся жителей республики и объявил, что они получат в подарок коров. Снова заиграл оркестр, усилив торжественность момента.
Выступали с речами служащие управы, учителя, врачи. По большей части люди немолодые. Мужчина в добротном старомодном костюме с жилеткой, дама, у которой на плечи была накинута потрепанная рыжая лиса с одним стеклянным глазом – каждый нашел теплые слова в адрес Третьего рейха и фюрера.
И при этом очень по-русски трещали березовые поленья в печках, и попахивало родным дымком, и лица говоривших отличались славянской мягкостью. Но почему-то и эти русские, и их праздник выглядели ненастоящими. Даже валенки, стоявшие на полу гардеробной, казались театральным реквизитом.
Начался сборный концерт. Конферансье, он тоже отвечал за пропаганду, произнес очередное благодарственное слово вождю Германии. Пекарская и Полотов отыграли Офелию и Гамлета. «Я не любил вас… Что ж, я заблуждалась». После них выступили Семилетовы со своими поющими пуговицами. Их музыкальная буффонада очень понравилась залу, но Капитолина раскланивалась с бледным, ничего не выражающим лицом. Артистка Семилетова не хотела смотреть в глаза своим благодарным зрителям.
В комнатке, где она и Пекарская переодевались после концерта, радио трещало об успехах люфтваффе на Восточном фронте. Новости закончились, и зазвучал «Чубчик» [15]. До войны вся страна заслушивалась этой полузапретной эмигрантской песенкой. Голос певца был очень искренним.
Вздохнув, Капа кивнула на радиоприемник.
– Вот этого Лещенко точно простят после победы. За один талант простят…
Она помолчала и вдруг сказала:
– Дина Борович погибла.
Кокетливая Дина из их фронтовой бригады после выхода из окружения попала в поселок Осинторф и быстро поладила там с немцами. Они до такой степени оценили ее талант, что решили не замечать, что она еврейка, и разрешили выступать где угодно. У нее даже появился личный грузовичок с охраной. Но это не спасло Дине жизнь. Устроив засаду, партизаны расстреляли и Борович, и ее автоматчиков.
Капитолина простонала:
– Не могу я больше для них выступать, не могу! Уже целый год мы этой мерзостью занимаемся… Перед немцами было легче играть, чем перед этими… Анна Георгиевна, вот скажите мне – вы тоже заметили? Что у них во внешности что-то общее есть. Пыльные они какие-то. Наверное, держали свои вещички в нафталине, дожидались… Нет, не в одежде дело! Просто они кажутся слугами. Аккуратными и сытыми слугами.
Она говорила о русских участниках праздника.
– Мы тоже так выглядим? – спросила Анна.
Капитолина исподлобья посмотрела на нее. Из радиоприемника продолжал петь Петр Лещенко:
– Да все мы тут предатели. Со злом разве можно договариваться? Чуть уступишь, даже по мелочи, потом только хуже будет… Вот я комсомолка. У меня брат – летчик. Что я ему скажу? – в голосе девушки почувствовались слезы. – Нет, уйдем мы с Ваней. К партизанам.
Ее наивная смелость встревожила Анну.
– А как вы их найдете?
Думая о партизанах, она всегда вспоминала того парня с повязкой на голове, убежавшего из колонны пленных. Ей хотелось верить, что он не погиб. Но в лесу было проще встретить смерть, чем партизан.
– Другие как-то находят, – неуверенно сказала Капитолина. – Я весточку вам пришлю.
Худенькая, со школьным бантом, Капа была совсем не похожа на героя, но Анна поняла, что Семилетова не передумает.
Праздник продолжился в буфете, туда переместилась вся поселковая интеллигенция. Гости пили шнапс и коньяк – кто маленькими, кто большими глотками. Среди них, предлагая тосты за фюрера всего немецкого народа, вальяжно разгуливал один вернувшийся из эмиграции князь.
Финк с усмешкой посмотрел на сборище.
– Не хватает только главного электрика с бутылкой минеральной воды и колотым льдом на столике. Чтобы ладошки охлаждать… Отцу нации пить, курить и спать с женщинами не пристало.
Антрепренер стоял у окна, играя своей незажженной сигарой и с любопытством поглядывая на улицу: там у входа в театр девушка в модном приталенном пальто кокетничала с немецкими солдатами.
– Друзья, видите вон ту очаровательную фройляйн? – спросил Финк у Анны и Полотова. – Как вы думаете, чем она зарабатывает свой хлеб?
Не торопя их с ответом, он взял спички, стал раскуривать сигару.
Пекарская всегда гордилась своей проницательностью. Она внимательно посмотрела на девушку: на ее ярко накрашенные губы, на короткие волосы с простой укладкой (несколько заколок на ночь, и жиденькие волны готовы). Ничего особенного в этой русской девушке не было. Анна решила, что она служит машинисткой в канцелярии.
– Машинисткой? – насмешливо переспросил Финк, склоняясь над неровным огоньком сигарной спички. – В канцелярии?
Пекарская снова задумалась.
– Ну, хорошо. Допустим, она – учительница в школе.
Финк хохотнул.
– Учительница? В школе?
И нацелил задымившую сигару на Полотова.
– А вы что скажете, Даниэль?
– Думаю, она находит себе кавалеров среди солдат, – жестко ответил Полотов.
– Не угадали, дорогие мои. Не угадали… Я только что узнал, что эта фройляйн – главный местный палач. Никто из солдат не захотел, а она сразу…
Финк рассказал ошеломленным актерам, что камера смертников в окружной тюрьме вмещает ровно двадцать два человека, если они будут стоять, прижимаясь друг к другу. Когда набиваются эти двадцать два – среди них старики, женщины, дети, всех ведут к оврагу, где их расстреливает из пулемета эта девушка. Выполнив работу, она снимает с мертвых женщин приглянувшуюся ей одежду, приводит ее в порядок и с удовольствием носит.
