Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Грустно это.

Давид прищурился:

— Слышал я, что лютеране да кальвинисты тоже кричат, что турки лучше, чем папа [79].

— Не ведают они, что творят.

— А индульгенции? — Давид презрительно сморщился. — Как убедить государя принять новую веру, когда католики творят такое непотребство?

— Это в прошлом, — ответил иезуит, — папа запретил индульгенции [80].

Давид выдохнул:

— Хоть какая-то хорошая весть.

Иезуит допил сбитень:

— Много ли в окружении царя истовых приверженцев православной веры?

— Хватает. Но это пока.

— До прихода татар?

— Да! — Давид в сердцах хватил кулачищем по столешнице. — Только и остаётся, что на окаянных надеяться. Как побьют наше войско, так сторонников у царя и поубавится. И ведь непременно побьют! Войска мало, пороху мало. А может, и к лучшему, что мало? Через поражение, через смерть придут люди к пониманию, что вместе лучше, чем порознь. Вот тогда и настанет наше время. А уж я-то государю нашепчу, что делать.

Он на мгновение остановился, задумался, понизил голос:

— А кто знает, может, тогда государь уже другой будет? А Фёдор Иванович [81] — умишком-то мя-а-аконький. Ему что ни посоветуешь — всё сделает. А если уж правильные люди в окружении будут…

Давид замолчал и посмотрел на иезуита:

— Вот так-то, божий странник.

Он снова налил себе и гостю сбитня. Выпив, глянул на иезуита:

— Серебра отсыплю, сколько скажешь. Татар летом ждём. А там — наше время грядёт.

Брат Гийом покидал дом Давида [82], пряча за пазухой увесистый кошель, плотно набитый московскими мечевыми [83]монетами. Он торопился на Красную площадь. Подходило время обедни, когда Петер должен был появиться в Покровском храме…

…На Красной площади вовсю шёл торг. Малые и большие купцы одной рукой крестились, слыша колокольный звон, а другой отпускали товар. Брат Гийом прошёл мимо торговых рядов, не обращая внимания на зазывал. Он решил войти в храм и отстоять обедню, чтобы наверняка не пропустить Петера, если тот действительно ежедневно приходит сюда.

Он скользил взглядом по многолюдью площади, не находя в толпе молодого терциария ордена иезуитов, притворно принявшего чужую веру ради торжества истинной Церкви. И только у самого входа в храм он заметил знакомую фигуру, одетую в богатую русскую одежду. Хотя брат Гийом разговаривал с Петером лишь один раз, да ещё раз, ещё раньше, видел в Реймсе, он прочно сохранил в памяти его манеру держать себя, жесты, поворот головы. Поэтому узнал сразу.

Петер раздавал нищим милостыню. Дождавшись, когда он, перекрестившись на входе, уже собирался войти в храм, брат Гийом подошёл ближе и произнёс негромко, чтобы его голос слышал только Петер:

— Pater noster, qui es in caelis.

Глава 10

ОГРОМНАЯ ЦЕННОСТЬ

Москва, начало весны 1572 года

Петер уж три месяца жил в Москве. Быть царским крестником оказалось приятно и нехлопотно. Любые прихоти его исполнялись быстро, и нужды он ни в чём не знал. Только приходилось ежедневно видеться с царём, вести с ним долгие беседы да выполнять различные поручения. Впрочем, тоже необременительные.

Однажды царь предложил ему возглавить отряд "государевых людей", взяв под начало наследников именитых боярских семей. Но Петер уже достаточно пожил в Москве, чтобы понять, что эти одетые в чёрное люди уважением не пользуются и вызывают лишь страх и тщательно скрываемую ненависть. Причём у всех сословий. Да и ссориться с влиятельными боярами ему не хотелось. И так на него стали посматривать искоса: иноземец, выскочка, а у царя в любимчиках. А если возьмётся командовать старинными боярскими родами — тут только ходи да оглядывайся: не зарежет ли тебя кто в тёмном углу?

Нет, раздражать бояр без надобности Петеру не хотелось, не для того он здесь. Главное — выполнить свою миссию, а что там дальше будет — то Бог ведает. Для успеха дела он был готов поссориться хоть со всей Москвой, но без особой необходимости этого делать не стоило. Поэтому от предложения царского отказался, сказав:

— Зачем это, государь? Я и так люблю тебя, как родного отца. И даже больше, ведь ты — мой отец перед Богом. Я готов выполнить любое твоё поручение и сложить свою голову, если тебе это будет надо.

Лицо его при этом было настолько честным, а голос звучал так искренне, что царь едва не прослезился, что Бог послал ему такого верного подданного. И оставил при себе для выполнения особо важных поручений.

Петер долго думал, как навести царя на разговор о либерее, не вызвав подозрений. А то, в самом деле, все вокруг готовятся к татарскому набегу — куют бердыши, льют пушки, обучают войсковому строю неопытных ополченцев. Какая там либерея, не до того сейчас! Но, зная интерес царя к обустройству жизни в Европе, решил сыграть именно на этом.

Однажды, когда Иван Васильевич был в хорошем расположении духа, они беседовали, сидя за столом в царской светлице. Государь интересовался, чем Петер занимался до того, как решил заняться торговлей. Вот тут-то Петер и понял, что настало подходящее время подвести царя к обсуждению нужной темы.

— В детстве я был учеником хранителя либереи, — сказал он, — а книжное хранилище находилась в нашем университете, который основан, основан…

Петер на мгновение задумался и сказал:

— Он основан от дня сегодняшнего примерно четверть века. Там изучают медицину, богословие, каноническое и гражданское право, а также различные искусства. В либерее той есть труды по многим предметам, которые необходимы для постижения наук. Есть и древние рукописные свитки, и книги, напечатанные совсем недавно. И всё это в таком большом количестве, что несведущему человеку разобраться невозможно. В мои обязанности входило составление списков, которые именуются каталогами, внесение в них новых книг и наведение порядка на полках, чтобы можно было легко найти нужный фолиант [84]. Но такая жизнь показалась мне скучной, и я сменил её на полную опасностей и приключений жизнь торговца, а теперь стал твоим крестником и как верный подданный готовлюсь отразить нападение татар.

Иван Васильевич задумчиво чесал шею под бородой, глядя немигающими глазами перед собой.

— Либерея, говоришь? Фолиант?

— Да, государь. Там были не только фолианты, но и книги другого формата — in quarto, in octavo. В Реймсе многие состоятельные люди хранят дома различные книги, и не только богословского содержания. И я, признаться, был очень удивлён, что твои бояре не имеют столь полезной для души привычки.

— Бояре, бояре, — раздражённо сказал царь, — моим боярам только бы людей мордовать. Верных слуг из них с полсотни едва наберётся, а остальные…

Он разочарованно махнул рукой и замолчал, насупившись. Молчал и Петер. Насколько он успел изучить нрав царя, сейчас надо было выждать немного, а потом разговор сам перейдёт в нужное ему русло. Так и оказалось.

— Знаешь, Петруша, — хвастливо произнёс царь, — а ведь либерея и у меня есть. В подземелье храню. Да такая, что твоя с ней не сравнится. Там ведь приданое бабки моей, Софьи. Была она дочерью последнего византийского императора да привезла в Москву тридцать телег книг и свитков, спасённых из горящего Царьграда. А за время, что прошло с тех пор, мои послы из заграничных странствий привозили и новые книги. В Казани стрельцы спасли из пламени татарские учёные книги — так всё туда же сложили. Был у меня басурманский поп учёный, умел читать и по-русски, и на многих восточных и южных языках. Начал было разбирать казанскую добычу да на русский переводить, да помер. Отравили, наверное, — уж это у нас умеют [85].