Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
– А с запада, – продолжал дьяк Бородатый, – Литва, а за спиной ее круль польский, тамо же и немцы ливонские, а за спиной их свеи.[173]
– И все они, – молвил сурово Иван Васильевич, – как волки лютые, Русь растерзать хотят, по кускам растащить! Мы захотим татар бить – нам в спину ударят ляхи, литовцы и немцы. Будем бить латынян поганых – татары нам в спину ударят.
Великий князь замолчал, а дьяк Курицын поспешно горестно вопросил:
– Как же нам быть, государь? Ведь есть у нас еще вороги и в Новомгороде, и во Пскове, и в Твери.
Наступило молчание. Иван Васильевич хмурил брови, но был спокоен.
– Яз так мыслю, – заговорил наконец он медленно, – два года, а то и более нигде старины не рушить. Содеем хитрые докончания со всеми удельными, а с Михайлой тверским утвердим крестоцелованием все, как при отцах наших было. То же учиним и с Новымгородом и со Псковом. Ты, Степан Тимофеич, сими градами займись, с глаз их не спущай, а Федор Василич глядеть будет за удельными и за татарами. Обое же вместе и латынян из виду не упущайте. – Иван Васильевич злобно ухмыльнулся и, помолчав малое время, продолжал: – О Рязани яз прежде со старой государыней подумаю и с нашим митрополитом.
Великий князь встал и, когда дьяки стали прощаться, молвил им:
– При отце мы били татар татарами, а ныне попытаем и латынян татарами бить. Да и у латынян меж собой рознь есть. Разумеете сие?
– Разумеем, государь, – ответили оба дьяка.
– Новгород и Псков покуда по старине доржать, а потом их сей же самой стариной бить начнем.
– Как же так? – с недоумением заявили дьяки.
– Уразумеете после, – коротко ответил государь.
Дьяки вышли.
Иван ласково положил руки на плечи Юрия.
– Все слышал, брат мой? – сказал он, посмеиваясь. – Все сие того ради дею, дабы успеть полки снарядить. Будешь ты войско по-новому строить. Садись, слушай…
Глаза у Юрия радостно засияли, поблескивая искорками.
– Очи-то у тобя, как у отца были, помню, – неожиданно молвил Иван. – Слушай же, о каком яз порядке для боя думаю. Разум у тобя скорометлив на военные хитрости. Ты поймешь меня враз. На поле у нас всегда было пять полков. Ставили мы их так: за дозорами – «передовой» полк да конный с луками; за ним «большой» полк, а по бокам «большого» «правый» и «левый» полки, да из лучших воев – «сторожевой» полк, дабы всегда в засаде сила была. Ныне же, когда у нас есть судовая пешая рать и могут быть, как у псковичей, свои пушечники, надобно многое в построенье полков изменить. А как? – ты уж сам с воеводами подумай. Наиглавное же надобно все войско из копейщиков, лучников, топорников, сабельников конных и пеших, пушечников и нашу судовую рать нам твердо в руках доржать. Для сего же яз решил всех детей боярских во всех полках под начало наших людей, наиболее хитрых в ратном деле и верных, поставить, выбрать из людей от двора нашего, московского сиречь, у кажного полку – наш воевода будет, как и воевода «большого» полку – набольший, который всем воеводам приказывает.
– Разумею все, Иване! – весело воскликнул Юрий. – Так мы не одних татар побьем, а и латыньство одолеем.
– В тайне сие храни до времени, и воеводы пусть языки не распускают, – добавил великий князь.
– Яз самых верных нам возьму: Стригу, Басёнка, Плещеева, Беззубцева…
– Сие ты лучше меня ведаешь, – перебил его Иван, – токмо не допущай среди них спору о старшинстве и худородии. На места сажай по уму, а не по знатости рода, – яз сие скреплю. Да о кормах подумай, о жалованье, а за непослушание нещадно казни: темницей, кнутом, батогами и даже смертью. Ну, иди, Юрий, притомился яз. Потрудись в сем деле – ты ведь десница моя.
Когда Юрий вышел, Иван Васильевич ослаб неожиданно и лег на пристенную скамью, вытянувшись во весь свой могучий рост. Его охватила тревога, и вспомнил он предсмертные слова отца, что государство-то как конь: не захочет в узде ходить – и сбросит.
– Лягаться вдруг начнет конь-то, – хрипло произнес он вслух, – а яз еще не готов.
Дверь в его покой быстро отворилась, и вошла к нему Марьюшка с пятилетним Ванюшенькой и юной золовкой своей Аннушкой.
– Иванушка, – обнимая мужа, весело заговорила Марьюшка, – а мы хотим по ягоды. Земляники, бают, страсть сколько! Мы с матушкой, с Аннушкой и со всеми сенными девками поедем в заповедную рощу.
В дверях показалась Марья Ярославна.
– Будь здрав, сыночек.
Иван Васильевич встал навстречу матери и поцеловал ее.
– Будь здрава, матушка!
Марья Ярославна и в темном вдовьем наряде, несмотря на сорок пять лет, казалась моложе и была еще красива, только темные глаза ее застыли в печали и даже улыбка не оживляла лица, а сама становилась печальной.
– Вот молодые-то закружили меня, старуху, и яз с ними еду. – Она помолчала, внимательно посмотрев на сына, и добавила: – Ну, Марьюшка, иди собирай все! Спеши – к ужину воротиться надобно. Отпущает муж-то?
– Поезжайте, матушка, поезжайте, – молвил Иван Васильевич ласково, – а яз малость един тут побуду.
Марьюшка порывисто обняла и поцеловала мужа, а он, схватив на руки Ванюшеньку, стал целовать сына.
– Тату, – отбивался тот, – хочу по ягоды, пусти, тату.
Когда все вышли, поднялась и Марья Ярославна. Подойдя к сыну, она нежно положила руку на его голову:
– Что с тобой, Иванушка?
Иван крепко прижал ее руку к лицу своему.
– Тяжко мне, матушка, тяжко! Один яз остался против всех ворогов, и своих, и чужеземных. Как волки, все круг меня зубами щелкают, хоть и по кустам прячутся.
– Ништо, сыночек милой, ништо. Бог-то, как бабка нам баила, за Москву постоит. Да и рука у тобя, сыночек, жильная, железная рука, и разумом Господь не обидел.
Иван глубоко и облегченно вздохнул от ласки матери и вдруг улыбнулся:
– Истинно, истинно, матушка. Вывезу, Бог даст, воз сей тяжкий, вывезу на самую высокую гору! – Он горячо поцеловал руку матери и стал ходить по горнице. – Матушка, а сколь годков сестре Аннушке? – спросил он, останавливаясь. – Яз о Рязани мыслю… Пятнадцатый, ей уж пора из княжон и в княгини. Отец еще о сем мысли имел. Утре зайди-ка ко мне в покой после обеда. Подумаем о свадьбе-то.
Как-то недели через две во время завтрака, когда великий князь беседу вел с Юрием об устроении полков, постучав в дверь покоев, вошел дьяк Бородатый, только что вернувшийся из Пскова.
– Будь здрав, государь, и ты, княже Юрий Василич, – молвил он весело, кланяясь обоим братьям.
– Вижу, вижу уж, – улыбнулся Иван Васильевич, – добрые вести привез. – Он приблизился к дьяку, обнял его и поцеловал.
– Ну, будь здрав и ты. Садись и сказывай…
– Добрые вести, государь, – ответил Бородатый, – совсем смирились псковичи. Немцы нам в сем помогли: воюют исады[174] псковские, жгут избы и полон берут, а новгородцы не шлют Пскову никакой помочи.
– Добре, добре, – усмехнулся Иван Васильевич. – Москва им поможет, а новгородцы-то локти потом кусать будут. К нашей выгоде сие складывается!..
Великий князь рассмеялся и спросил весело:
– А как с грамотой челобитной?
– Грамота при мне, государь, – ответил Бородатый, – и боярин их Офросим Максимыч со мной прибыл. Написали, как яз им сказывал – всё по воле твоей. В передней твоей боярин ждет с дьяками и слугами. Выйдешь ты к ним, государь, сей часец или в иное время позовешь?
– Зови его сюды с дьяками, но без слуг, – распорядился Иван Васильевич.
Бородатый вышел, а государь сказал брату:
– Видишь, Юрий, как яз время веду, все мир оберегаю, дабы ты с подготовкой похода управился.
– Иване, стал яз разуметь, – сказал Юрий, улыбаясь, – что на государствовании, как и на поле, воевать приходится.
Низко кланяясь, вошел в горницу крепкий бородатый старик, боярин Офросим Максимович, с двумя дьяками. Помолившись и поздоровавшись с государем, который принял послов ласково, боярин велел своему дьяку читать челобитную грамоту.
Просили псковичи утвердить на псковском столе князя Ивана Александровича Звенигородского, «который князь Пскову люб» и который уж, после избрания его на вече, прибыл апреля десятого во Псков.
Иван Васильевич челобитье принял и князя утвердил.
Земным поклоном поблагодарил Офросим Максимович великого князя от лица всей псковской его вотчины и потом добавил:
– Еще, государь, бьет челом тобе псковска твоя вотчина: помоги нам немцев побороть – пустошат и жгут, окаянные, многие исады наши, полон берут. Новгородцы же на мольбы наши не дают нам помочи…
Опять усмехнулся чуть заметно Иван Васильевич и, перебив речь посла, молвил:
– Ведаю о сем и, радея вотчине моей, отослал яз июня восьмого в помочь вам воеводу своего, князя Федора Юрьича Шуйского. Чаю, уж пригнал он с полком своим ко Пскову.
