Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Урча на ножках черных из угла,
он поедает, черный Бог тепла,
как в древности, разорванные части
древесных тел.
В его квадратной пасти,
еще к словам высоким не привык,
ворочается огненный язык;
и черною коленчатой трубою
повиснул хвост его над тишиною,
протянут в воздухе,
гудит, дрожа, теплом.

Дом молится, отходит, тает дом.

Волнуется, течет, шумя над нами,
тепло, струясь по комнате кругами,
в окне, где пласт полярных хрусталей,
вдоль косяков, вдоль стен – пыльца огней:
там иней свил сверкающие гнезда,
седой, иглистый, леденящий мох.
Но пышет тьмой чугунный черный Бог,
и тает мiр – текут огни и тени
вдоль стен, вдоль лиц – прозрачные ступени.

И обнажается,
волнуясь и дыша,
оттаявшая
смертная
душа.

Дрожит и стонет, напрягаясь, дом
под старой ношей тьмы и тяготенья.

Я изменить не смею положенья –
жена уснула на плече моем.

Тот мир, что людям кажется шатром,
в ничто распылен рычагом творенья
и мчится мимо огненным дождем,

и с ним, боясь покоя, замедленья,
спешат стальным точильщиком жучком
часы-браслет на столике ночном.

Моей любовью первою был Бог,
второй, земной – жена, еврейка Ева,

и жизнь моя была проста без гнева,
и будет духом мой последний вздох.

То потухая над землею слева,
то возникая справа над землей,
сменялось солнце мраком и луной.

И точно песнь теперь передо мной
прошедшее: от детского запева
до этой ночи, обнаженной тьмой...

Все стало просто на моей земле.
Огонь, что был еще вчера крылатым,
дрожит, шипя над примусом пузатым
и отражаясь в лопнувшем стекле.

Всю ночь следит недобрым ликом тень –
гигант, стоящий молча у подножья.
И стал трудом немилым – радость Божья –
наш золотой, всегда весенний день.

Здесь, в четырех стенах глухих часов,
где стеснено и тело, и дыханье,
я раскрываю жизнь мою в молчанье,
не находя скупых, житейских слов.

К окну вплотную подошла луна.
Плечо к плечу, бедро к бедру без сна
лицом в подушку мы с тобой лежим.
Вся наша жизнь луной освещена.

Жена моя, почти всю ночь не спим,
и вспышки слов и мыслей легкий дым
летят над нами в отсветах окна.
Куст наших душ горит неопалим.

Не ночь, когда брачуются тела,
но эта ночь нам свадебной была –
ночь встречи встреч, трепещущих огней
в телах, еще не выжженных дотла.

Единоборства ночь. Среди ночей,
луной томящих воды и людей,
той ночи лунной комнатная мгла
нас сочетала тайною своей.

Из тьмы ночной иная тьма сейчас
возникнет – сон глухонемой и нас
бесчувственной разделит немотою.

Еще под жаркой сонною рукою
ты вся живая, близкая горишь –
еще тобой полна глухая тишь.
Еще шевелимся, бормочем, называем
друг друга шепотом, целуем и вдыхаем
волос и кожи запах золотой –
любовный мед, сгущенный тишиной.

Но дышат ребра, мерно округляясь.
Наш час родной плывет, дрожа, качаясь,
над бездной сна... колеблется наш кров,
укрытый нами от дневных часов,
от суеты томительной недели –
шатер гнезда горячего постели.

Беспамятством, огромной пустотой
подменит сон наш мiр, наш дух живой...
И пролежим сплетенными тенями,
пока растет, клубясь вдоль стен, над нами
неумолимый медленный восход.

Там наш клубок горячий расплетет
холодный луч. Колена и запястья
разлучит дня крикливое ненастье.
И будет кровь, суставы, голод мой
тоской, тоской, трепещущей тоской.
Спеша по улицам шагами деловыми,
бесчисленно, безмолвно только имя
из губ сухих я буду выдыхать
и звать тебя, и снова звать и звать.

Пока опять горячими лучами
в конце пути дневного над камнями
взойдет луной единственный наш час,
все искупающий, что с нами и что в нас.

Не научившись быть вполне земным,
я не умею быть еще жестоким.
Мои слова оглушены высоким,
неуловимым, тающим как дым.
На этот кров – наш тесный шаткий дом –
не ринутся слова мои обвалом,–
хотят светить прозрачнящим огнем,
возвышенным в униженном и малом.
Горевшее то тускло, то светло,
косноязычное от сновидений тело,
ты никогда справляться не умело
с тем, что в тебе клубилось и росло.
И ямбами, напевными стихами,
чем до сих пор молились только мы,–
как рассказать о том, что нынче с нами,
о этих камнях и шатре из тьмы,
о радости дыхания ночного,
о непрозрачном, теплом и простом,
о близости телесной, о родном...
Как низвести в мир скудной жизни слово!

Наш ранний чай, что мы с тобою пьем,
размешивая с утренним лучем,
над тенью уличной бездонной щели,
и за окном, на камне городском
напоминанье – яблони и ели...

И белая тяжелая луна,
плывущая над пустотою сна,
касаясь краем каменным постели,
и в непрозрачной пустоте окна –
прозрачные безвесные недели...

О, наш воздушный, наш непрочный дом,
где между дверью, зеркалом, окном,
ломая руки, бродит жизнь со страхом,
стоит в окне, боясь взглянуть назад...
и где идет вдоль стен бесшумным взмахом
обойный непрерывный листопад.

В тех местах, где близки к людям
небо и земля,
ничего мы не забудем –
ты и я.
Обойдем поля, эфирной
чистотой дыша,
там, где скотий ангел мирный,
тихая душа,
рот целует шелковистый
у коров...
Посетим опять ветвистый
мир лесов.
Упираясь в дно речное
с челнока,
отплывем опять с тобою
в никуда.
Вновь впадет в закат дымящий,
раскалясь, река...
односложное, горящий,
вновь воскликну – да:
да – в пространства, мир дорожный,
в будущее – да.

Это только сон тревожный,
это – никогда...
Здесь, в камнях изгнанья, гнева –
знай, до боли знай –
только сниться может, Ева,
обретенный рай.

Что в том, что тесно дышим, спим, живем –
ты рядом, здесь и – нет тебя со мною...
Ты наяву томишься древним сном –
пустынной древнею тоскою.

Мы думаем, что разорвали нить
заклятий, в вечном вознесенных,
и что любовь двух обнаженных жизней
победой над веками может быть.

Но вот, в крови твоей жила тоска –
тоскою кровь густела в род из рода,
потоком огненным лилась через века
от каменистого исхода.

И разрушаются ее огнем
два сердца человеческих – два мiра;
наш дом, трепещущий любви и мира,
колеблется, неискупленный дом.

Испив изгнанья медленной отравы,
несытый, падший, оскорбленный дух,
я так хочу, где пахнут сладко травы,
свой преклонить к земле и жизни слух.

Но плоть земли закована в бетоны,
пороховой гремит над жизнью гром.
На камне люди высекли законы,
из камня люди выстроили дом.

И я, создавший это все, из рая
сошедший в мiр скитальческих веков,
напрасно, землю к небу призывая,
бросаю в камни зерна вечных слов –

от слова властной первозданной воли,
ветхозаветной тайны мировой,
до этой книжки маленькой о боли
и о несытой радости земной...