Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

О положи Мне голову в колена.
Уста спокойные Я ныньче утром рад
к твоим приблизить – горьким, как измена,
к твоим приблизить – красным, как гранат.

В тебя вдохну Я в долгом поцелуе,
хочу вдохнуть тот странный, страшный свет,
те неземные огненные струи,
которым равных в мире этом нет.

Освобожденный от земного тлена,
ты будешь пить пчелы небесный мед.

О положи Мне голову в колена,
подставь губам всегда алкавший рот.

Лишь только ночь отбросила рукою
со лба волос густую пелену,–

я слышу, голос мне звучит трубою
и падает, вонзаясь в тишину:

«Ты отдыхал в Моих объятьях нежных,
из губ Моих ты пил сладчайший мед
и прославлял Меня в стихах безбрежных,
благословлял Меня из рода в род.

«Так знай, что этот свет и озаренье,
чему тебе названий не сыскать –

«лишь тусклое ночное отраженье,
слежавшаяся стертая печать.

«В сравненьи с тем, что ты, в лучах сгорая,
принять еще в восторге осужден –

«все это – только копия плохая
и проходящий мимолетный сон».

Над миром – звезд сияющая сила
протянута в сверкающую нить.

Беседа ночью с сердцем (разбудило
и, радуясь, хотело говорить): –

«Проснись! Ты разве в тишине не слышишь,
как шелестят по небу облака,
как тень от них, клубясь, скользит по крыше...
не слышишь, поступь чья недалека?

«По ослепленной от луны дороге
он близится бесшумно, и горят
его глаза – так смотрят только боги.
Я знаю этот вдохновенный взгляд.

«Уже так было некогда со мною...

«Вот тень его скользнула на крыльцо –
вот на порог он наступил ногою,
и озарила тьма его лицо.

«Теперь он здесь. Он молча наклонился
– меня он ищет теплою рукой.

«И наконец ты, вздрогнув, пробудился –
ты слышишь, кто-то говорит с тобой».

голос:

Встань, как лежишь в постели обнаженный,
стань против зеркала, пока горит луна,
чтоб Я тебя увидел, заключенный
в тебе – твоя святая глубина.

Я из тебя давно смотрю бесстрастно
на мир широкий и свободный Мой.

Теперь в тебе все мирно, все согласно;
теперь в тебе божественный покой.

Я много раз в веках босой ногою
сходил на прах душистых нив земных;
Я проходил невидимо толпою
и отмечал избранников Своих.

Я был для мира как сырая пища,
как непонятно говорящий гром.

Мир строил Мне роскошные жилища,
скрепляя камни кровью и трудом.

Себе дворцов из камня Я не строю,
не наполняю пеньем и огнем.
Но если ты найдешь зерно живое,
знай,– в нем, ничтожном, мой священный дом.

Я сжег зарей в небесных безднах тучи
и синий мрак пролил на дно озер.
Преобразил для нашей встречи кручи,
и лунный шар, и дымный кругозор.

Сквозь рябь теней – ночных бегущих полос,
сквозь сонную, сквозь тлеющую лень
встань, выйди в мир на Мой зовущий голос
и слей с Моей свою земную тень...

От взмахов сердца тяжких тишина
размеренно качалась и дрожала.

Плыла по небу черная луна –
огнем мерцавшим небо полыхало.

Я пробуждался медленно от сна.

Потом я понял, двинув головою,
что я лежу, как вечером я лег,
обласканный усталостью дневною,
и вижу лампы дно перед собою
и освещенный лампой потолок.

Я вспомнил все: я замирал в постели,
полз по стене широкий луч луны;
в окне деревья темные шумели;
качалась лампа мерно, как качели,
и пролетели надо мною сны.

Во сне я видел отраженье взгляда,
Господень голос – слышал я – звучит;
и было сердце непонятно радо:
пока не пала сонная отрада,
все било в ребра звучные, как в щит.

Пусть это было сонною игрою,
я встал от сна, я одеваюсь. Ночь
толпится в небе облачной грядою.
Я выхожу один во тьму, точь-в-точь
как в дни, когда взволнован был женою.

Бездонной ночью у камней земных,
когда, хрипя и кашляя, утих
мир человечий,– я, один не спящий,
я обращен лицом к росе горящей
на небе пыли золотой Твоей.

За поколенья тварей и людей
я говорю Тебе: зачем же слава
коснулась только этих слабых рук?

Взгляни, до звезд, огромна и кровава,
ложится тень земных позорных мук.
Вот, сквозь ночное душное молчанье
я слышу крик, проклятья и ворчанье –
то, бредя, стонет недостойный прах.

А я, его случайная частица,
качаюсь сладко на Твоих руках,
и надо мной порхает дух, как птица.

От суеты, не знающей любви,
их пробуди божественным волненьем,
их опрозрачни тем же озареньем
и голосом таким же позови...

Из губ за словом вылетает слово
и исчезает в сонной темноте.

Разбросаны вдоль края голубого
на недоступной тучам высоте,
все так же звезды зреют, созревают
и, повисая в черной пустоте,
безмолвие ночное отражают.

Я прохожу под этой тишиной
по округленным камням мостовой –
по каменным кускам земного хлеба,
которые Ты подал людям с неба.

Ты добр, но Ты пристрастен. Ты богат,
но скуп. Твой дорогой наряд
не крылья – камни на людские плечи.
И непонятны и случайны речи,
в которых души посвящаешь их.

Не знаю я Твоей небесной тайны.
Твои подарки, может быть, случайны,
и верно, в шутку, от избытка сил
Ты, разлетевшись пылью в небосклоне,
мир этот в тьму пустую уронил
и зачал дух в слепом зверином лоне.

И я, другим бессильный передать
Твой дар, Твой отблеск славы – благодать,
непостижимую тоску по внешнем свете,
я их верну Тебе, восторги эти,
чтоб стать, как все, слепым и злым опять.
Но до конца в хранилище сознанья
Твои составлю неземные знанья,
что Ты в меня вдохнул однажды Сам.
И, от земного скрыв непониманья
Твое названье, с телом по кускам
я незаметно людям их раздам.

Прости мое земное отреченье,
что я Твоей любви не перенес.

В последний раз приди, как дуновенье,
коснись моих развеянных волос.

Взгляни: взлетает над землей высоко
гряда как дым прозрачных облаков.

Мне будет здесь теперь не одиноко,
и возвратиться к тленью я готов
без горечи, без вздоха и упрека.

Вот новый трепет ощущаю я
внимательно, склонясь, вчитаться в просинь
лица земного, в круге бытия
вступающего в мертвенную осень.

Есть знак для сердца в этой синеве:
кружа, садится мертвых листьев стая
и смотрит ночь, по шелестам ступая,
на гороскоп созвездий. К тетиве
натянутой тумана припадая,
осенний ветер целится стрелой
в грядущий белый незванный покой...

Жизнь терпкая, насыщенная кровью,
зовет Меня с мерцающих небес,
зовет Меня и гневом и любовью
скатиться в бездну черную за лес;

принять ее напрасные волненья,
испить ее томительную страсть;
своей крылатой огненною тенью
к ее позору гордому припасть.

Чтоб в этой черной и зловонной пашне
Мне умереть простым льняным зерном,
но расцвести своей тоской всегдашней:
кусочком неба – синеньким цветком.

Чтоб искупить божественные клятвы,
родясь короткой радостью земной,
и в день кровавой и томящей жатвы
окончить подвиг незаметный свой.