Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Звук облаков, когда они толпятся, сочатся
звонким медленным дождем –
мне от него ни спать, ни оторваться моим
несчастным несравненным днем.
Я слышу капель звучное паденье; я, как рас-
тенье, влагу жадно пью; дробящееся в каплях отра-
женье, как откровенье, на сердце коплю.

Над нами – небо, небо – под ногами; на грани
их бездонный челн скользит.
Два солнца смотрят яркими глазами, как
облаками легкий челн повит.
В том мире, сказочном, в который мы попа-
ли, тень двойником дрожит в кругах весла.
И мы летим в невидимые дали, как звонкая
поющая пчела.
Бьют крыльями дрожа вокруг стрекозы.
Плывет кувшинки сорванный цветок.
Ленивые медлительные позы твержу сквозь сон,
как заданный урок.
Сюда выходят ветру отдаваться, в воде плес-
каться толпы белых жен, когда на дне жемчу-
жины искрятся и звоном солнца город окружен.
Когда же мы проплыли хороводы, в заре встре-
чая месяца восход, зеленый остров, увенчавший во-
ды, нам открывает светлый поворот.
Там, обнаженные, обвившись виноградом, за
облаком ползущим мы следим, в своих мечтах
и снах безмолвных рядом, пока наш день разве-
ется, как дым.
И лишь когда толпясь плывут из дали
навстречу лодки города дома,– что в глубине
прочли и угадали – рассказы наши слышит
полутьма.

Слова есть бледные и легкие, как пух; есть
пышные, как яркий хвост павлина; есть тихие,
как лапки старых мух...
Среди последних зов далекий «сына».
Благословенье «отчее» прими; да будет
мир (не гордый мiр) с тобою, и выслушай в от-
вет слова мои, которые я от тебя не скрою.
Жизнь надо мною вертится, как шар: то уп-
лывает, тает, замирает, то, как гроза, как
вспыхнувший пожар, в великолепьи, в громе на-
летает.
И дни бегут, и вслед за ними – ночь; след
попадает в след окаменевший, стремительных
шагов не превозмочь; потух покой, недавно тихо певший.
Учусь нырять, дыханье затаив, искать на дне хо-
лодный жемчуг слова, когда ревет крушительный
прилив и раздробить о борт волна готова.
Под взмахом плетки я учусь сливать улыбку
рта с улыбкою сердечной. И я уже умею помогать
себе в борьбе с тоской и мукой вечной.
А если свет приблизит вновь лицо, дарящий
свет, слепительный, дрожащий, не разорвать ни-
чем его кольцо: не защитит ни ночь, ни день гре-
мящий.
Но так же, если в правильном пути опишет
круг и скроется в туманы,– его искать – искать
и не найти, хоть обойти все веры и все страны.
Ни колдовством, под свист змеиных жал, ни пылью
книг зажегкших задыхаясь...
Но вот что я из опыта узнал, то падая, то
снова подымаясь:
равно не надо ослепляться им, когда лицо не
в меру опаляет; равно – тоской, губительной жи-
вым, когда последний отблеск потухает.
Но надо знать: все вертится вокруг – восхо-
дит солнце, чтоб упасть за горы: течет вода,
сомкнув шумливый круг; смыкаются и падают
запоры...
И каждый день, отметив сон ночной и отхо-
дя потом ко сну другому, ты ум и тело вялое
омой водой, подобной току ключевому, чтоб, осве-
женный, ум не засыпал, не опускались руки без
работы и вечно взор искать не уставал в туман-
ной дали зорь последних соты.

Гроза с грозой не сходятся согласно: в доспехах
звонких с огненным копьем, сшибаются... и все кру-
гом безгласно, пока не грянет с туч на землю гром.
Так борет день, что утро, тень ночную; что
вечер, ночь стрелой пронзает день...
Открой рукой историю земную, свои очки
над книгою одень... И даже те невинные страни-
цы, где пели музы, лютни и мечты, кричат о
споре вечном, точно птицы, звенят, как в битве
пули о щиты.
Затем, что каждый пивший от истоков, где
зарожденье творческих начал, по-свойму понял тай-
ный плеск потоков, по-свойму тайну жизни разгадал.
А всякий, кто сходил своей дорогой к истокам
тем же, в ту же глубь и тьму, и видел так же,
может быть, немного, лжецом опасным кажется ему.
Вот почему так часто рифмы роем стучат,
как пули меткие о щит, и ритм стихов, как шаг, сом-
кнутым строем, как шаг солдат в открытый бой, зву-
чит.
Закрыв глаза, я тайных пил истоков, мне
голос там звучал от горних гроз. Из тех глубин,
от тайных тех потоков взор пораженный людям
я принес.
Кто запретит моим словам и мыслям? А враг
уже меня безмолвно ждет...
Ты, Кто пути, пути мои исчислил, Ты только
мой сомкнуть сумеешь рот.

Копье как жало в воздухе сверкает, на сбруе
медь что солнца диск горит; конь подо мной
испуганный играет, взрывает пыль ударами
копыт.

Есть –
это вечер с мудрыми глазами, с зажегкшею
седою бородой, шумливыми – немыми деревами,
чахоточной прозрачною зарей. В окне, как в зер-
кале, цветут густые вишни; о чем-то в стекла
шепчет ветерок. Есть – тихое вечернее затишье;
мгновенье быстрое – его наземный срок.
Но от него меня смятенье будит: шаги
людей по звонкой мостовой, обрывки слов, звонки...
и это
будет,
и непреклонен шаг его глухой. Из тьмы и
мглы небытия слепого оно возникнет в гро-
хоте на миг, чтобы сказать свое простое
слово и умереть, как день прошедший сник.
За днем и вечер стал пустым миражем.
Где он сейчас, и, полно, был ли он? Луна стоит
в окне моем на страже, во тьме роится жизнь
вторая – сон.

Коснись рукой, с нас пыль стирая нежно, за-
тепли свечки жертвенный огонь. Мы пропоем
о том, что неизбежно, мы пронесем в чудесный
мир, как конь.
Дыханье ровно, ровно сердца тленье, да
возле медных медленных часов какое-то чуть
слышное движенье: наверно, бал мгновений и
часов...
И постепенно, верно, но украдкой дух – от-
несет к границам полусна.
Твои глаза отяжелеют сладко и овладеет
телом тишина.

Приблизь лицо, Тебе шепну одно последнее
наземное желанье:
где зреет плод и бьется ветвь в окно,
земное кончить там существованье.
А до того, как жизнь Тебе отдам, пока
придет свершенье огневое,
снимать покос и счет вести плодам, и
сыпать в пахоть семя золотое.

Теперь я не один, но с кем-нибудь: со зве-
рем, дышащим в лицо дыханьем теплым, ще-
кочащим горячей шерсткой грудь, когда в ночи
грозой сверкают стекла;
и только день омытый расцветет, я
раскрываю миру света веки – все, что живет,
что движется, зовет: деревья, звери, птицы,
человеки – мне начинает вечный свой рас-
сказ, давно подслушанный и начатый не раз;
и даже хор мушиный над столами, следы, в
песке застывшие, вчера... Мне говорят без-
душными губами все утра свежие, немые ве-
чера.
Их исповедь движения и слова мне кажется
к шагам моим тоской. Спуститься сердце малое
готово к ним неизвестной разуму тропой.
А иногда я думаю тревожно: когда скует
бездвижье и покой, и будет мне страданье не-
возможно,– увижу ли сквозь землю мир живой?
Какие грозы мутными дождями мое лицо слезами
оросят, когда в земле под ржавыми гвоздями
ласкать земное руки захотят?