Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Передо Мной стоит вино открыто, обильный
стол и щедрый стол накрыт.
Мое же тело жалко и несыто под окнами
на холоде стоит.
Я звал его войти и отогреться, и при-
коснуться к хлебу и вину; потом увел в покой
переодеться, в свою постель отвел его ко сну.
Но было телу мало ласки этой: оно просило
в дуновеньи сна, чтобы к нему вошла в фату оде-
той – или в парчу – покорная жена.
Я был богат и властен той порою, но это
было в силе не моей: мое богатство было не
земное – из золотых сверкающих лучей.
А на его сверканье и бряцанье, как им ни
сыпь и как им ни звени,– нельзя купить
продажное ласканье – нельзя построить дома для семьи.
Я утешал свое больное тело, Я убеждал за-
быть, не вспоминать. Пока луна в окне моем го-
рела, Я телу песни начал напевать.
И позабыло в ласках неустанных, заботливых
настойчивых моих о снах своих причудливых и
странных и заблужденьях суетно земных.
Теперь в моем покое сон глубокий, сон синео-
кий телом овладел.
Задернул полог Я над ним высокий, и вздох
спокойный с губ моих слетел.

Явился ангел мне во сне сегодня, с мечом
горящим –, верно, Гавриил. Безликий, он принес
слова Господни и в воздухе мне знаки он
чертил –:

«Так жизнь себе ты представлял сокрыто:
кольцом сомкнутым», слышались слова:
«Но нынче будет мной тебе открыто, что
жизнь земная ваша такова:

«Конец ее впадает в бесконечность... но можешь
ли постичь ты цель его!..»
Я повторял: «Я знаю, это – вечность. Но где на-
чало этого всего?»
Он протянул свой меч, огнем зажженный, и мне
звучал слепительный ответ:
«Начало – призрак, вами порожденный. Начала
в вечном не было и нет».

Не так давно казалось невозможным при жиз-
ни этой снова свет найти.
Я был готов уже неосторожно покинуть все воз-
можные пути.
И вот, когда всего я отдаленней был от да-
ров сверкающих Твоих – еще теплей, светлей
и озаренней сошел ко мне, как радостный жених.
Я солнца ждал со стороны захода, где луч
последний в ранах изнемог, а свет внезапный,
спавший больше года, зажег пожаром вспых-
нувший восток.
И понял я, что был как молодое, бесплодное
до срока деревцо. В тот день условный солнце не-
земное ко мне склонило доброе лицо.
И я покрылся цветом белоснежным, и аромат
на лепестках его.
И подошел ко мне хозяин нежно, и неизбеж-
но было торжество.

Я – малое и слабое дитя: мне только три земных
(не точных!) года, и не тверда еще моя нога, хотя
видна уже моя порода.
Лишь только мы останемся вдвоем, меня учить
ходить Ты начинаешь и обращаться с радужным огнем.
Потом со смехом ласково играешь.
И что еще мне знать теперь дано, о чем
уже я больше не забуду, так это то, что в тьме
– в огне, равно, Ты будешь сам всегда со мной и всюду.

Там, где остались наши дни и мысли, где наш
язык, понятный только нам, мои пути далекие ис-
числи по диаграммам, числам и кругам.
В моем окне моей спокойной кельи еще зас-
тыл, наверно, летний час, когда в роскошном сла-
достном бездельи качала лодка медленная нас;
когда рамена белые нагие мы открывали сол-
нечным лучам, и прикасались руки огневые к рас-
крытым счастьем, трепетным глазам.
Они так ярки были, эти ласки, что их те-
перь ничем не заглушить.
Среди людей, страстей и дикой пляски вос-
торгов, равных прежним, не открыть.
Теперь я редко вижу эти светы, тума-
ном дымным города дышу, но, как тогда, я не
ищу ответа, на жизнь свою ответа не ищу.
И знаю я, они еще вернутся в красе сле-
пящей вящщей и в лучах. В огне палящем мне
еще проснуться и обратиться, вспыхнув ярко, в прах.

Как бледная травинка под стеной, я врос в Твой
мир, гремящий и большой.
В луче, сжигающем плывущие травинки, однажды
Ты склонился надо мной и улыбнулся мне, Твоей травинке.
В тепле улыбки сладко я заснул.
И в спящего дыханье Ты вдохнул – взволнован-
ного слова вдохновенье.
Крандаш мне в пальцы сонные вложил и сам
рукою нежною водил, законы тайные чертя стихотворенья.
Как взрослым – долг, деревьям – сбор плодов, с тех
пор мне, бледному ребенку, жажда слов; и не по си-
лам были эти муки. В движеньи ветра, беге об-
лаков, во всем мне слышались ритмические звуки.

Спит замок, пышными садами окружон, и шум
морской тот навевает сон. На роге замка есть
опочивальня. И первый луч, сквозь вечный гул мор-
ской, лишь только день, у окон спальни той. Но окна
заперты, и окон мгла печальна.
В той комнате – ребенок. Целый день – один,
безвыходно, под мерный шаг дозора. Часы бегут,
часов несносна лень. Когда он у окна, – он жадно смот-
рит; тень ложится на черты, и тяжесть в тай-
не взора. Он хмурится, шевелятся уста; весь сгор-
бившись, схватился за решетки, чтоб лучше видеть
сад и небеса, и море шумное, и в море – парус лод-
ки. Какая мысль тревожит тень ресниц?.. Но
слабость терпкая его от окон гонит. В углу он
слышит только говор птиц, следит за отблес-
ком.
Когда деревья склонит – вечерний шквал, и,
в непокорстве злом, они встряхнут густыми го-
ловами,– над личиком, разгоряченным сном, Пос-
ланец-смерть склоняется часами... Укутала и
нежно подняла, сквозь дрему первую доверчиво он
жмется, качая бережно, баюкает она; взмахнув-
ши крыльями, взвивается. Несется. Путь прег-
раждает вихрь, кипят внизу валы, в слепящем
гневе брызжутся пенóю. И крылья плавные дро-
жат немой борьбою.
Редеет утро дня из-за скалы.

Давно, когда неясно я мечтал, ребенок блед-
ный – мальчик одинокий, во тьме ночной я чей-
то взгляд встречал, спокойный взгляд, прозрачный
и глубокий, сквозь нервный сон я слышал тихий
шаг, ладонь на лбу я чувствовал неясно. Он мне
шептал, мой Друг, мой тайный Враг, и шопот
тот звучал для слуха властно.
Зачем внимательно глядите мне в глаза?
Он мне велел любить одну однажды. И я решал,
лишь дунула гроза, три дня без сна, без пищи, в
муках жажды: Есть дерево в заброшенном саду:
на дереве висит уже веревка. То преступив, я
к дереву приду... и будет ночь, как сталь, звуч-
на и ковка!..

Ты мне послала их, вечерние виденья. Они
пришли, ступая в тишине. Не чувствуя ни стра-
сти, ни волненья, закрыв глаза, лежал я на спине.
Не свечке спорить с лунными лучами:
сквозь рамы узкие легли лучи в ногах – сталь-
ными белыми и бледными рядами, и отблеск их
в твоих святых глазах.
Как откровенье, вспыхнувшее, Бога в мо-
литвенном дымящемся кругу, молчаньем нежным
ты сказала много, гораздо больше, чем вмес-
тить могу.