Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Пресветлый день настал, настал
и плещет, и плещет воды света
через край.
Свет непонятный, свет нездешний блещет,
и залит им земной – небесный край.
Нет шума листьев, рыка нет волчицы, си-
ницы крика, говора людей; нет: это свищут не-
земные птицы среди дрожащих точащих лучей.
Нет грани неба с черною землею, нет красок
неба, леса и полей –: все залито сияньем предо мною,
дрожащим вихрем пляшущих лучей.
Пространство-царь упал в крови безглавой,
скатился в мрак безвестный и пустой.
Я – вездесущ: миры, лучи и травы – мой от-
блеск только, только отзвук мой.

Ты, тело гибкое, ты, тело молодое, упру-
гое, несущее загар!
Рука с рукой сойди в поля со Мною, пока росы
в полях клубится пар.
Я научу тебя глядеть на солнце, на нивы
спелые в прозрачных гранях дня.
Твои глаза, два светлые оконца, Я претворю
в потоки из огня.
Чужие взгляды медленно встречая, ты будешь
светом тех огней дарить.
Мы ляжем там, у ласкового гая о сокровен-
ном самом говорить.
Я положу тебя на мох зеленый, в листве зеле-
ной, в пятнах светлых дня.
Ты видишь реки, видишь в дымке склоны
и лоно неба, полное огня? В них растворяйся, как
туман плывущий, сливайся в реки змейкой быстрой
вод, от дольних сел и гомонливой кущи взвивай-
ся дымкой редкой на восход.
И буду Я везде-везде с тобою, моих объятий
ты не избежишь ни под землей, ни в небе – над зем-
лею, ни на земле, где нынче властна тишь.

О положи Мне голову в колена!
Уста спокойные Я нынче утром рад к твоим
приблизить – горьким, как измена, к твоим прибли-
зить – красным, как гранат.
В тебя вложу Я в долгом поцелуе, хочу вдох-
нуть тот странный, страшный свет, точивший
Мне серебряные струи там, где лучей земных бес-
цветных нет.
Пусть сердце, вздрогнув, точно конь горячий,
в твоей груди воспрянет, захрапит,
и ты, бессильный, ты, всегда незрячий, про-
зрев, упрешься мышцами в гранит.
Ты будешь есть от светлого посева, ты
будешь пить пчелы небесный мед.
О положи Мне голову в колена, подставь
губам всегда алкавший рот.

Я шел к заре, а за спиной несмело (Я слы-
шал шум неровный и глухой) за Мною кралось шаг
за шагом тело, Меня хватало цепкою рукой.
Я бил его; со свистом разрезала гудящий воз-
дух жалящая плеть. Оно к ногам покорно подползало,
с мольбой гнусаво продолжая петь.
И вот, когда, дрожа в негодованьи, Я бросить ка-
мень был в него готов,– нездешний свет привлек
Мое вниманье и неземные звуки голосов.
Лук неба-края вытянулся красный, с гуденьем
стрелы в мой вонзались взгляд – и голос Мне звучал
в сияньи властный.
«Где брат твой младший, где твой младший
брат?»
И, оглянувшись, Я увидел тело лежавшим навз-
ничь; струйкой кровяной его лицо бесцветное чер-
нело, повиснувшей из складки губ змеей.
Тогда к нему внезапном бледном страхе, в
мертвящем страхе Я к нему припал. Я разорвал
крючки его рубахи – Я голову руками поднимал.

Так Я сидел над телом без движенья, не вы-
пускал из рук его руки.
Над головою в бешеном стремленьи чертили
небо звездные круги.
Шар раскаленный солнца появлялся, мечась
встречался с бледною луной...
Листвою дуб высокий покрывался, и сыпал
листьев дождик золотой.
Снега ложились пухлой пеленою. В дождях
вставали травы и цветы.
А Я еще вперял глаза с тоскою в обостренные
мертвые черты.
Я грел его, Я грел своим дыханьем, вдыхая
жизнь в полураскрытый рот.
...и вдруг прошло по жилам трепетанье, как ро-
пот листьев, рябь вечерних вод.
И миг настал: доверчиво и смело, как к ма-
тери ребенок в полусне, ко Мне тянулось ожи-
вая тело и улыбаясь изумленно Мне.

Откинув голову, ресницы опустив, да, золотые
длинные ресницы, проникнуть Я стараюсь звезд
прилив, пытаюсь вспомнить человечьи лица.
Заботы их, желаний громкий спор и чтó
они зовут в тоске грехами, как тающий при-
чудливый узор, проносится дрожа перед глазами.
Волнений их поющая стрела, что называют
«горе» или «слава» – не детская ли это все игра,
бесцельная и шумная забава?
Я забываю даже имена их увлечений в смене
их столетий.
Вы любите сидеть в саду, когда – играют
возле маленькие дети?
И Я порою чувствую ее – случайную и времен-
ную радость смотреть на их борьбу и торжество
и заблуждений горечь или сладость.
И Я бы их ласкал еще рукой и гладил волосы,
времен разрушив стены, когда бы сон блаженный
золотой не приковал Мои в пространствах члены.

Наш путь в луне, сиянием обвитой; наш путь
в полях, обрызганных дождем.
Он – брат по духу бледный и не сытый; я –
опаленный только что огнем.
Я говорю, что видел я глазами, и голос мой
становится чужим: я растворяюсь, таю над полями,
внезапно Я совсем сливаюсь с ним.
И под луной, в тиши полей бескрайной, все
устремляясь вдаль или вперед, мне кажется,– наш раз-
говор случайный он сам с собой задумчиво ведет.

Я опрокинут точно чаша меда; прозрач-
ный мед с моих краев течет. Мед, сохранявшийся
потомкам в род из рода, с моих краев течет в
пространство мед.
Блеск дней звенящих, плеск ночей беззвучных!
О радость, радость! Нет границ и слов...
Среди лугов сверкающих и тучных, среди
беззвучных горних облаков.

Лишь только ночь отбросила рукою со лба
волос густую пелену,–
Я слышу, голос мне звучит трубою и падает,
вонзаясь в тишину:
«Ты отдыхал в Моих объятьях нежных, из
губ Моих ты пил сладчайший мед и прославлял
Меня в стихах безбрежных, благословлял Меня из
рода в род.
«Так знай, что этот свет и озаренье, чему
тебе названий не сыскать –
«Лишь тусклое ночное отраженье, слежавшая-
ся стертая печать.
«В сравненьи с тем, что ты, в лучах сгорая,
принять еще в восторге осужден –
«все это – только копия плохая и проходящий мимолетный сон».

Как я могу бестрепетно глазами роскош-
ный день – осенний день – встречать, когда мне да-
же тьма дрожит огнями и от лучей мне некуда бежать!
Я, так любивший и впивавший звуки, под
музыку привыкший засыпать, я – не могу теперь
без острой муки простые звуки даже различать.
Аккорды легкие из комнаты далекой мне
скрежетом и визгами звучат.
И слышу я во сне в ночи глубокой: ревет
труба и выстрелы гремят.

Передо Мной стоит вино открыто, обильный
стол и щедрый стол накрыт.
Мое же тело жалко и несыто под окнами
на холоде стоит.
Я звал его войти и отогреться, и при-
коснуться к хлебу и вину; потом увел в покой
переодеться, в свою постель отвел его ко сну.
Но было телу мало ласки этой: оно просило
в дуновеньи сна, чтобы к нему вошла в фату оде-
той – или в парчу – покорная жена.
Я был богат и властен той порою, но это
было в силе не моей: мое богатство было не
земное – из золотых сверкающих лучей.
А на его сверканье и бряцанье, как им ни
сыпь и как им ни звени,– нельзя купить
продажное ласканье – нельзя построить дома для семьи.
Я утешал свое больное тело, Я убеждал за-
быть, не вспоминать. Пока луна в окне моем го-
рела, Я телу песни начал напевать.
И позабыло в ласках неустанных, заботливых
настойчивых моих о снах своих причудливых и
странных и заблужденьях суетно земных.
Теперь в моем покое сон глубокий, сон синео-
кий телом овладел.
Задернул полог Я над ним высокий, и вздох
спокойный с губ моих слетел.