Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

На олове небес сверкали письмена, за даль-
ний лес спустилось солнце в тучи..
В его лучах, как в золоте, листва, и те
лучи, как золото, горючи.
Твоя нога ступила на поля.
Рукой поспешной панцырь одеваю, ногой
ищу поспешно стремена – Тебе навстречу
смело выезжаю.
Чеканится на небе каждый лист.
Мое копье Твой нежный взор встречает.
В траве густой источник свежий чист.
Рука копье ненужное бросает.
Ты, улыбаясь, панцырь снял с меня, со слад-
кой речью рядом сел со мною и вдаль глядел,
в ту даль мечтой маня, меня касаясь смуг-
лою рукою.

Рукой дрожащею касаясь влажных стен,
в слезах восторженных, в грозе святых созву-
чий, к земле припал и не вставал с колен,
и мысли яркие неслись, как в бурю тучи.
Но Ты мой дух смятенный пожалел, Ты
пощадил мой слабый робкий разум и вывел вон.
Восток зарей светлел и вдруг сверкнул
отточенным алмазом.
И показал мне Книгу бытия: от Юга
к Северу развернуты страницы; в глубь не-
ба ветер вел их письмена, и прорезал их
взлет далекой птицы.
Сквозь грани неба яркие лучи за строч-
кой строчку пламенем сжигали и, растопив
печатей сюргучи, их тайный смысл в гла-
за мои вжигали.

На полпути я посох отложил и в сумер-
ках шепчу, склонясь, молитву:
«Помилуй, Господи, и дай мне новых сил,
благослови на подвиг и на битву.
«Я – оглашенный. В мраке видел свет,
в подвале душном ветер пил из щели. Но
сколько надо сил, борьбы и лет, чтоб стены
пали, пали и... истлели».
И мне ответный голос Твой звучит:
«Ты волю мне вручил, огнем сгорая. Вот
Я даю копье тебе и щит и на борьбу
тебя благословляю».

Свирель, поющая в Твоих устах,
трость, наклоненная от Твоего дыха-
нья – я, заблудившийся в долинах и лесах,
в лесах и дебрях своего желанья.
С простых дорог, запутанных клубком,
меня подняло в воздух Дуновенье,
и облистали молнии, и гром – мне воз-
вестил момент преображенья.
К подножию отброшенный грозой, лежу
в лучах, ветрах и ароматах.
Твое лицо склонилось надо мной, а дни
Твои торжественны и святы.

Под взгляд твоих очей я подхожу в печа-
ли: чтó ты такое, жизнь? Ряд безвозвратных
лет? Твои сосцы нас горечью питали, и
ты для нас была скупа на свет.

...Пир гаснет свадебный. Восторженной
рукою ведет невесту бережный жених, и
взор ее склонен в огне слезою, и шаг ее и тре-
петен и тих...
...Опасливо на вечер опираясь, старик
считает звонкие кружки, он их ссыпает,
страстью задыхаясь, рукой дрожащей в тонкие
мешки...
...С улыбкой, алой гордостью дрожащей,
смиряет муж горячего коня, играет саблей
острой и блестящей...
Но жизнь идет, не замечая дня.
Гроб приготовлен, вырыта могила, и точит
крест привычная рука. Чья первая застынет
в мышцах сила, захлопнет гроб сосновая
доска? Любовь ли юноши отсрочит миг рас-
платы, богатством ли подкупит жизнь ста-
рик? и не смягчит ни горе, ни заплаты; не
защитит ни плач, ни острый штык!

Я подхожу к тебе в немой печали; ты
мне даешь печальный свиток лет. Твои
уста мои лета считали, и в свитке лет
непредреченных нет.
Увы рожденному в мучениях женою! Зачем,
неопытный, свой дух я усыпил. И дух мой спал,
повитый душной мглою, и видел сон, а
мнилось мне – я жил!

Мне Гамаюн поет лесные песни,
сквозь дрему шепчет в золоте листва; за
сказкой сказку краше и чудесней в дупле бор-
мочет старая сова. Прилег на грудь ласкающей
Утехи. Мне чешет волосы Утеха и смешит,
льет мед в уста, бросает в рот орехи.
Мой звонкий щит в густой траве за-
быт.
Но видно мне, чья шерсть между корнями,
чьи лапы свесились в костер для темных чар;
чей смех звучит над спящими ушами – кто
сторожит часами мой кошмар! И знаю я, чего
он ожидает: в последний миг он явится – в
огне.
И мне унынье сердце наполняет, и от него
уже не скрыться мне.
Ей Господи! Как кратка радость была, как
сладко там, куда меня зовешь!
Но – бросить лес, мед выплеснуть... Где сила?!
А Ты на бой и в холод свой ведешь.

И в песнях дня я слышу голос смерти!
Что дышешь, солнце, душно, как гроза?
Не верьте солнцу, бледные, не верьте, скры-
вайте в страхе слабые глаза!
На мох сожженный вдруг споткнется тело,
дрожа в жару от яда жал его – которое всю жизнь
о счастьи пело и не успело сделать ничего.
И вот, когда повеют сладко крылья и ангел
в туче вспыхнет с вышины, собрав клубком
последние усилья, ты не нарушишь крикомй ти-
шины: он жертве солнца не протянет руку, пода-
рит только полный муки взгляд; небытия в
бреду ты примешь муку и в мир живой не
вырвешься назад.

...Море черное мой парус окропляло, кида-
ло с ревом в доски корабля.
Земля далекая из далей вырастала, из мра-
ка вечера – желанная земля.
Вот косо врезался челнок в песок прибреж-
ный; волна умерила, пенясь бессильно, бег. Из-
за скалы, с другой скалою смежной, я видел свет,
сулящий мне ночлег...
Святой старик с поблеклым ясным взором
перед огнем вином меня поил, постель стелил
движением нескорым, и ворох трав мне сладкий
сон сулил...

«Помилуй, Господи!» как громы прозвучало.
«Помилуй, Господи» ворвалось в чуткий сон.
Во тьме ночной – одной лампады жало. В
глуши ночной – над слухом вздох и стон.
Я спал и вот в испуге пробудился. Дышало
сено солнцем и травой; под образом старик еще
молился, касаясь пола белой головой.
Из духоты я дверь открыл наружу – лампа-
да тени двинула к углам. В мое лицо дохнула
ветром стужа, пахнула стужа ветром по ногам.
Слух обманулся в буре дальним криком; всо-
сались в ноги вязкие пески; мелькнул во мгле
огонь коварным бликом, и сердце-конь вздыбилось
в сонь тоски...
И вот, когда, с предсмертным страхом спо-
ря, борол я море, гнавшееся вслед, мелькнула в мра-
ке жизнь моя: и горе, и мимолетный тусклой
жизни свет. В смятенной памяти то вспыхи-
вали лица, то обрывались мысли и стихи. Над
головой моей носились птицы и воплощались
в этих птиц грехи. Острее стрел их клювы
рвали тело, больней плетей хлестал по слуху
крик...
В ударах ветра смерть – я слышал – пела,
и брошен был мне миг, последний миг...

Упал на слух тугою плетью голос:
«Всю жизнь твою Я был тебе Господь, и
без Меня не выпадал твой волос... но без Меня
твоя грешила плоть. Святые ангелы на черные
скрижали списали в страхе ряд грехов твоих.
Закрой лицо в смятеньи и печали, прослушай
списки ангелов святых».
Что голоса звериные и птичьи, звучали хоры внешних голосов:
«Свят, свят Господь! во веки, вне различья:
на пастбищах – в пожаре облаков!
«Как книга весь перед Тобой открытый
до тайников забытых детских дней, стоит
дрожащий, бледный и несытый в мутящем вихре
страха и страстей.
«Пустыню дел развей бесплодным свитком –
там звери воют, роют в ней песок, она пьяна
холодных змей избытком, ее трава сочит смертель-
ный сок...
«Вот взмахом наших крыльев обожженный,
он к исчервленной памяти приник, ждет, чтоб
из тучи, громом возмущенной, Ты показал смер-
тельный людям Лик».
И вздрогнул мрак до пропасти бездонной
от самых горних туч и звездных жал. Подернул
ум туман тупой и сонный... И был я сброшен
вниз с высоких скал....

Над бурным морем ангелы летели, скрес-
тив в руках горящие мечи. Их голоса, как зов
трубы, звенели, глаза точили светлые лучи. «По-
милуй, Господи» печально затихало.
«Помилуй, Господи» – как чайки дальний стон...
В рассветной мгле лампады блекнет жало.
В рассветной мгле – тяжелый вещий сон.