Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Ты комнату мою собой напол-
нил, скрестивши ноги и согнув
хребёт.
Меня твой взор волнением на-
полнил, мне улыбался твой кра-
сивый рот.
И нежные и розовые губы ла-
донью гладил я тогда своей.
Просил тебя: мне будут слиш-
ком грубы гортани звуки страш-
ные твоей. Меня убьет огромных
губ шептанье, как на скале
гремящая гроза.
Пускай ласкает слух твое
молчанье и говорят мерцанием
глаза.

Приблизь лицо, Тебе шепну
свое последнее наземное желанье:
где зреет плод и бьется
ветвь в окно, земное кончить
там существованье.
А до того, как жизнь Тебе
отдам, пока придет свершенье огневое,
снимать покос и счет вести
плодам, и сыпать в пахоть семя
золотое.
Да будут дни последние тихи,
да будет вечно тихий свет
со мною.
(Приблизь к моим, приблизь гла-
за свои) в полях пустых над гибкою
рекою.

Спусти с небес свои большие руки,
к глазам своим прекрасным
подними, или скажи, что я за
эти муки опять увижу новые
огни.
О, в бороде и мягкой, и пуши-
стой запутаться, согреться
вновь и вновь!
Так, наконец, рассей же вечер
мглистый и вечный день цве-
тущий уготовь.
Я жду, припав к земле сырой
и черной, рукою серце бедное
держу. С гряды тропы теряю-
щейся горной взор воспаленный
я не отвожу.

Гроза с грозой не сходятся со-
гласно: в доспехах звонких с
огненным копьем, сшибаются...
и все кругом безгласно, пока
не грянет с туч на землю – гром.
Так борет день, что утро, тень
ночную; что вечер, ночь стрелой
пронзает день...
Открой рукой историю зем-
ную, свои очки над книгою одень...
И даже те истории страницы,
где пели музы, лютни и мечты,
кричат о споре вечном, точно
птицы, звенят, как в битве копья
о щиты.
Затем, что каждый пивший
от истоков, где зарожденье твор-
ческих начал, по-свойму понял тай-
ный плеск потоков, по-свойму тайну
эту разгадал.
А всякий, кто сходил своей до-
рогой к истокам тем же, в ту
же глубину и видел так же,
может быть, немного, лжецом опас-
ным кажется ему.
Вот почему так часто рифмы
роем стучат, как стрелы меткие
о щит, и ритм стихов, как шаг,
сомкнутым строем, как шаг
солдат в открытый бой, звучит.

Закрыв глаза, я тайных пил
истоков, мне голос там звучал
от горних гроз. Из тех глубин,
от тайных тех потоков взгляд
пораженный людям я принес.
Кто запретит моим словам
и мыслям? А враг уже ко мне из
тьмы идет...
Ты, кто пути, пути мои ис-
числил, Ты только мой сомкнуть
сумеешь рот.
Мой панцырь чист и медь его
сверкает; как сонца диск мой
щит крутой горит; конь подо
мной испуганный играет, взры-
вает пыль ударами копыт.

Нет, больше я не вынесу – я знаю! –
в сиянии распластанного дня.
Я задыхаюсь, серце я сжимаю,
весь обожжонный взглядами Огня.
Откуда мне извлечь такое
знанье! Как охладить дымя-
щийся наряд?!
В крушеньи сонца, полные
сверканья, на дне сознанья медленно
горят.
Пусть даже дни мои не прекра-
тятся, мне не подняться, не на-
браться сил. Глаза мои уже не за-
горятся, и жизнь свою уже я пере-
жил.
Дар золотой, счастливый и
бодрящий в день третий – муж, не
ласковый жених.
Губителен для трав огонь паля-
щий, весной дарящий жизнью но-
вой их.

Слова есть бледные и легкие,
как пух; есть пышные, как яр-
кий хвост павлина; есть тихие,
как лапки старых мух...
Среди последних зов далекий
«сына».
Благословенье «отчее» прими;
да будет мир (не гордый мiр) с
тобою, и выслушай в ответ сло-
ва мои, которые я от тебя не скрою.
Жизнь надо мною вертится,
как шар: то уплывает, тает,
замирает, то, как гроза, как
вспыхнувший пожар, в великолепьи,
в громе налетает.
И дни бегут, и вслед за ними –
ночь; след попадает в след ока-
меневший, стремительных шагов не
превозмочь; потух покой, недавно тихо
тлевший.
Учусь нырять, дыханье затаив,
искать на дне холодный жемчуг
слова, когда ревет крушитель-
ный прилив и раздробить о борт
волна готова.
Под взмахом плетки я учусь
сливать улыбку рта с улыбкою
сердечной. И я уже умею помогать
себе в борьбе с тоской и мукой
вечной.
А если свет приблизит вновь ли-
цо, дарящий свет, слепительный,
дрожащий, не разорвать ничем
его кольцо: не защитит ни ночь,
ни день гремящий.
Но так же, если в правильном
пути опишет круг и скроется
в туманы, – его искать, искать
и не найти, хоть обойти все
веры и все страны. Ни колдов-
ством, под свист змеиных жал; ни
пылью книг зажегкших задыхаясь...
Но вот что я из опыта узнал,
то падая, то снова подымаясь:
равно не надо ослеплятся им, ког-
да лицо не в меру опаляет; рав-
но – тоской, губительной живым,
когда последний отблеск потухает,
но надо знать: все вертится
вокруг – восходит сонце, чтоб
упасть за горы: течет вода,
сомкнув шумливый круг; смыка-
ются и падают запоры...
И каждый день, отметив сон
ночной и отходя потом ко сну
другому, ты ум и тело вялое
омой водой, подобной току клю-
чевому, чтоб, освежонный, ум не
засыпал, не опускались руки без
работы и вечно взор искать не б
уставал в туманной дали зорь
последних соты.

Себя испытывать опасно и нап-
расно: чтó пользы знать бессилие
свое!
Так пали верные в борьбе люб-
ви – несчастно; так пали храбрые,
переломив копье.
Пока еще считает кто-то вре-
мя моих безмолвных и напрасных
дней, посею я души смиренной
семя в слепое лоно плоское полей.
Судьба моя, я знал, необычайна,
что я как гром для душной ти-
шины, но подошла ко мне простая
тайна холодной жизни – силы
прочтены.
Вот где-то здесь на пустыре, зарос-
шем травою сорной, липкой беленой,
оставлю скоро тело недоросшим до
первого свидания с Тобой.

Есть –
это вечер с мудрыми глазами, с
зажолкшею седою бородой, шум-
ливыми – немыми деревами, чахо-
точной прозрачною зарей. В окне,
как в зеркале, цветут густые
вишни; о чем-то в ухо шепчет
ветерок. Есть – тихое вечернее
затишье; мгновенье быстрое – его
наземный срок.
Но от него меня смятенье будит:
шаги людей по звонкой мостовой,
обрывки слов и смех... и это –
будет,
и непреклонен шаг его глухой.
Из тьмы и мглы небытия слепого
оно возникнет в грохоте на миг,
чтобы сказать свое простое слово
и умереть, как день прошедший сник.
За днем и вечер стал пустым
миражем. Где он сейчас, и, полно,
был ли он? Луна стоит в окне
моем на страже, во тьме ро-
ится жизнь вторая – сон.