Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Ты знаешь, Ночь,
порою я мечтаю: взять только
палку, палку из плетня, и все ид-
ти, следа не оставляя и не считая
тающего дня. Так проходить поля,
деревни, реки; глядеть, как па-
шут, плачут и живут; и где-
нибудь в тиши глухой просеки
найти случайный временный
приют. Среди берез, совместных
с гордым кленом, спать и не
знать людских простых забот;
спать и гадать по дальним пе-
резвонам, который это праздну-
ет приход.
Я создан так, что мне не надо
дома, ни беспокойных радостей
земных. В них доля счастья слиш-
ком невесома, печали тленной
слишком много в них.

Впилися свечи в ночь дрожащим
жалом, ожили в книге толпы
сладких слов.
Зачем же я над книгой жест-
ом вялым все не протру стекла
моих очков?
Зачем вокруг невидимо тол-
пятся, кого свеча ужалить не
вольна, с кем я хочу глухой
борьбой сражаться, с кем борют-
ся святые письмена?

Хранитель-ангел, гнев, пле-
ненный ими, гнев против них
же ты вооружи; руками твер-
дыми, руками неземными защи-
той меч горящий обнажи!

Но ангелы стоят, сложили руки,
и взгляды их склоненные бледней,
и не встречают полных злобной
муки из тьмы горящих беше-
ных очей.
Таят ли в серце нелюдскую
тайну, что глуби есть: их гордо не
пройти, где слабые, с пути сойдя
случайно, в своих блужданьях все
же на пути...

Отбросив волосы со лба, я шел
вперед, и встретил взгляд...
и заслонил я взоры. Хоть сжался
плотно в злом бореньи рот, но
руки слабые не выдержали спора.
Я прост и слаб, а он – лукав и
зол. Он впился в буквы Божьего
Писанья, желанья в серце смут-
ные привел – и полонили мысли
те желанья.
Где мой покой в лучах ночных
лампад? где топот мой мо-
литвенный в потьмах?! Лег на
порог ужасных стражей взгляд:
огонь погонь в их злых пустых глазах.

Мои глаза еще не претворились
в лучистый чистый творческий
кристалл. Как будто сны, святые
сны приснились, и я от ложа
снов прекрасных встал. Вот до-
неслись грозы сквозь окна звуки,
и мыслей гордый молодой поток
их побороть волнения не мог, и
разлетелся брызгами.
Я руки – кладу на стол; в ду-
ше моей печаль, в душе смя-
тенье, вопли о спасеньи. И знаю
я, поднять глаза – и даль к ним
подползет, а в ней прочту:
терпенье.

Нет, лучше женщина и лучше
подвиг нищий, чем истомлен-
ная и алчущая страсть! Я вос-
питал ее на скудной пище, а
у нее развились губы – в пасть.
Я клал ее на доски и на
камни, чтоб позабыла похотные
сны – ее же зубы, лишь закрою
ставни, улыбкой дерзкой мне
обнажены.

Тебя любил, как сонце любят
травы, как узник свет высо-
кого окна, как отрок блеск неу-
ловимой славы,
за то, что нежно выпила
меня горячим ртом, как выпук-
лую чашу,
за то, что вновь наполнила
вином, пьянящим серце сладост-
ней и краше, горящим новым
медленным огнем.
По твоему просыпанному сле-
ду я в горы шел, и шел не ночь,
не день.
И там, где встала в пламе-
ни победа,– в виденьи зорь рас-
таяла как тень. Еще глаза
сквозь зорю мне сияли и улыба-
лось скорбное лицо,– ты указа-
ла мне оттуда дали, сомкнувшие
всю землю, как кольцо.
По твоему последнему завету
спустился я в тоске молитвы
с гор, чтобы искать любовь свою
по свету, и я ищу внизу ее с
тех пор.
Мне видятся в туманной ве-
ренице – ладони свежие и нежные
глаза,
мне слышатся весны какой-то
птицы, страны какой-то лет-
няя гроза.
Зачем в окне звезда сквозь
сон мерцает, пылятся книги в
полках на стене –
ее слова огнями звезд игра-
ют, и книга книг, она раскрыта мне!
Вот этот миг, преподанный
от Бога, тобой как семя в
серце заронëн.
Здесь разветвилась темная дорога,
распутье скрылось дремлющих времен.

«Ракитовый кустик, зеленый,
кудреватый! кто у нас холост,
кто не женатый?»
Отвечает кустик – кудре-
ватый:– Один ты холост, один
не женатый.
«Не хочу быть спутан тобою,
сводней, хочу быть обвенчан в
церкви Господней; в церкви
Господней – Христовой опеке, не
на день, не на годы – на вечные
веки».
– А и глупый ты, паря! Ты
ищи не моргая: с кем к венцу
и до дома, а и с кем до сарая.
«Говорю я, ракитник, и всегда,
и сегодня: хочу быть обвенчан
в церкви Господней. Для жены
своей белой чистоту сохранити,
чтобы реже печалить, чтобы
больше любити».
– А и глупый ты, паря, неразум-
ный очень: проведут тебя бесы,
отведут твои очи. А добро ж
тебе сказки: ты иди по до-
рожке, прогляди свои глазки,
утоми свои ножки; за невесту –
– лесовку ты прими у просеки,
с нею в церкви венчайся – будешь
счастлив на веки.

–––
Все спит вокруг, но слышу
я из тьмы:
«Я оточила зов призывный,
спустила лук семитетивный:
верней стрелы, острей стрелы
пусть в грудь твою тот зов вопьется...»
(откуда голос раздается?)
«Я опускалась в дол земной,
я подымалась легкой тучей:
там умывалась я росой,
зарей румянилась горючей.
Пускай твой (тусклый) взгляд проснется».
(чей это голос раздается?)
«И ароматным маслом роз,
потоком ласковых волос
густую косу распустила:
пусть тело их твое коснется».
– Кто ты, чей голос раздается?

«Узнав мой шаг, всегда упорный,
зажав сухой зажегкший рот,
меня монах в одежде черной
лукавым Дьяволом зовет.
«Муж, привлекая вечерами
жену, моих послушный чар,
в ласканьях жаркими губами
мне говорил: ты – Божий дар.
«Через меня вы зачинали,
дерзали будущее звать
и потому меня назвали,
мне имя дали люди: мать.
«Я родилась в день первый Евы,
из плоти вырванной с ребром.
Вдувала в серце вам напевы
о счастьи временном земном.
«И в день последний только мира
(когда падут с могил кресты)
я распылюсь в волнах эфира
струей, упавшей с высоты.
«Какая равная мне сила
трепещет пульсом в жилах дня?
«Теперь меня ты знаешь, милый.
Открой же ложе для меня».

– Уйди, оставь. Мой день покойно
тих. Я, как в каменьях, в мыслях
разбираюсь. Покорный духу лас-
ковый жених, его желаньям мед-
ленно склоняюсь. Ты замутишь
источник тихих дней (их ткан-
ный плащ так хрупок и так
тонок). Ты хочешь бабочку пой-
мать мечты моей, чтоб оборвать
ей крылья, как ребенок.
– Я дверь свою закрою на замок;
пусть створки ставен накрепко
сомкнутся, чтоб даже голос твой
войти не мог; чтоб даже взор
меня не мог коснуться.

–––
«Я, побеждавшая рассудок мудрецов,
Я, заглушавшая крик совести – о, слишком! –
я откажусь теперь от гордых слов,
не покорю наивного малчишку!»
Богиня, молвив, топнула ногой...
На зов прислужницы ей зеркало
приносят; в нем брови острые
сошлись прямой стрелой и губы
пухлые заклятья произносят...
От зеркала не отрывая глаз, она
кричит к ногам приползшим
слугам. Гнев как граненый ис-
крится алмаз, и лица слуг полны
тупым испугом.
«Наземной девушки прозрачные
глаза,
Язык и серце мне вы принесите».
Где сонце всходит, ходит где
гроза, кончаются сетей богини
нити. В их паутине радужной
сейчас дрожит и стонет чело-
вечье тело с кровавой раной
вместо рта и глаз; как плод
прозрачное, оно уж омертвело.
И вот на мрамор в полосе лу-
чей уже упали страшные подар-
ки: огонь померкший вырван-
ных очей, которые недавно были
жарки, еще дрожа, как рыба без
воды, упало серце, серце чело-
вечье и с кровью теплой выр-
ванный язык, сменявший крик
раздельной речью.
Поторопись, богиня, заменить
твой взор жестокий этим свет-
лым взором, а то глаза успеют
те застыть предсмертной му-
кой и укором!
Поторопись, богиня, свой язык
сменить на этот, знающий не
много, а то на нем предсмертный
страшный крик, застынет крик
смертельный строго!
И пусть служить тебе твой ме-
дик рад, в грудь вложит сер-
це, трепетное кровью (ведь у
тебя нет серца, говорят), чтоб
обмануть могла любовью.
Вот старший медик ящичек
принес; он руки трет свои само-
довольно... И капли жемчуга
божественного – слез в улыбке
гордой копятся невольно...