Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Как я могу бестрепетно гла-
зами роскошный день – осенний
день встречать, когда мне да-
же тьма дрожит огнями и от
лучей мне некуда бежать!
Я, так любивший и впивавший
звуки, под музыку привыкший за-
сыпать, я – не могу теперь без
острой муки простые звуки да-
же различать.
Аккорды грустные из комна-
ты далекой мне скрежетом и
визгами звучат.
И слышу я во сне в ночи глу-
бокой: ревет труба и выстрелы гремят.

Передо Мной стоит вино от-
крыто, обильный стол и щедрый
стол накрыт.
Мое же тело жалко и несыто
под окнами на холоде стоит.
Я звал его войти и отогреться,
сажал его за трапезу свою; по-
том привел к себе переодеться,
в свою постель отвел его ко
сну.
Но было телу мало ласки этой:
оно еще просило у меня, чтобы к
нему вошла в фату одетой или
в парчу покорная жена.
Я был богат и властен
той порою, но это было в власти
не Моей: Мое богатство было
не земное – из золотых сверка-
ющих лучей.
А на его сверканье и бряцанье,
как им ни сыпь и как ты
ни звени,– нельзя купить продажное
ласканье, нельзя построить дома
для семьи.
Я утешал свое больное тело,
Я убеждал забыть, не вспоми-
нать. Пока луна в окне Моем
горела, Я телу песни начал
напевать.
И позабыло в ласках неустанных,
заботливых, настойчивых моих
о снах своих причудливых и
странных и устремленьях
суетно земных.
Теперь в Моем покое сон
глубокий, сон синеокий телом
овладел.
Задернул полог Я над ним
высокий, и вздох спокойный с
губ моих слетел.

Явился ангел мне во сне сегод-
ня, с мечем горящим –, верно,
Гавриил. Безликий, он принес
слова Господни и в воздухе
мне знаки он чертил –:

«Так жизнь себе ты представ-
лял сокрыто: кольцом сомкнутым», слышались слова:
«Но нынче будет мной тебе
открыто, что жизнь земная ва-
ша такова:

«Конец ее впадает в беско-
нечность... но можешь ли постичь
ты цель его?..»

Я повторял: «Я знаю, это –
вечность. Но где начало этого
всего?»
Он протянул свой меч, ог-
нем зажженный, и мне звучал
слепительный ответ:
«Начало – призрак, вами поро-
жденный, начала в вечном не
было и нет».

Не так давно казалось невозмож-
ным при жизни этой снова свет
найти.
Я был готов уже неосторожно
покинуть все возможные пути.
И вот, когда всего я отдален-
ней был от даров сверкаю-
щих Твоих – еще теплей, свет-
лей и озаренней сошел ко мне,
как радостный жених.
Я солнца ждал со стороны за-
хода, где луч последний в ра-
нах изнемог, а свет внезап-
ный, спавший больше года, зажег
пожаром вспыхнувший восток.

Я – малое и слабое дитя: мне толь-
ко три земных (не точных) года,
и не тверда еще моя нога, хотя
видна уже моя порода.
Лишь только мы останемся
вдвоем, меня учить ходить Ты
начинаешь и обращаться с ра-
дужным огнем.
Потом со смехом ласково иг-
раешь.
И что еще мне знать теперь
дано, о чем уже я больше не за-
буду, так это то, что в тьме
– в огне, равно, Ты будешь сам
всегда со мной и всюду.

Там, где остались наши дни
и мысли, где наш язык, понят-
ный только нам, мои пути дале-
кие исчисли по диаграммам, чис-
лам и кругам.
В моем окне моей спокой-
ной кельи еще застыл, наверно,
летний час, когда в роскошном
сладостном бездельи качала
лодка медленная нас.
Когда рамена белые нагие мы
открывали солнечным лучам, и
прикасались руки золотые к рас-
крытым счастьем, трепетным глазам.
Они так ярки были, эти лас-
ки, что их теперь уже не заглу-
шить.
Среди людей, страстей и дикой
пляски восторгов, равных преж-
ним, не открыть.
Теперь я редко вижу эти све-
ты, туманом дымным города
дышу, но, как тогда, я не ищу
ответа, на жизнь свою отве-
та не ищу.
И знаю я: они еще вернутся
в красе слепящей вящщей и
в лучах. В огне палящем
мне еще проснуться и обратиться,
вспыхнув ярко, в прах.

Набегавшись в своей просторной
детской, забавной книги выслу-
шав главу, он спит теперь с наив-
ной миной детской, спит, гре-
зящий во сне и наяву.
Еще когда они с сестрой моли-
лись, и свежая постель устало-
стью звала, – из темноты гости-
ной доносились рояля тихие и
внятные слова.
Теперь он спит, раскрывши
ротик нежный; ничто его сер-
дечка не смутит, а около – стоз-
вучная мятежно – жизнь бесконеч-
ная стремительно кипит.

Покорно мокнет лес. Ни вскри-
ков, ни роптанья. Ночь барабанит
дождиком в окно. Замолкли мыс-
ли, чувства и желанья. И глухо,
и темно.
В постели тяжело вздыхает
кто-то, слезы заглушая; там
слышится: ох, маменька родная!..
Выходит маленький мохнатый
домовой; он в печке спал и весь
покрыт золой. Он заспанные
глазки трет, сокрыв зевоту,
и принимается лениво за «рабо-
ту». Лампадку осмотрев, крадется
вдоль стены и пробует все щел-
ки, и бормочет – он с ветром
говорит: «Пой песни, пой, смот-
ри!»... Но ветер петь сегодня их
не хочет. В углу дрожит паук
и шепчут на плите, усами по-
водя, большие тараканы. Хозяйство
велико, а времена не те: стар
домовой, и клонят снов дурманы.
Стучится дождь в окно. В пос-
тели тяжело вздыхает кто-то. Кто же там взды-
хает? Подкрался домовой и смотрит на
лицо и сам украдкой слезы ути-
рает. Ах, тяжело быть добрым
домовым! И бережно он сон в гла-
за вдувает; внимательно глядит,
мигая, недвижим, и так же бе-
режно отходит и... зевает.
Пора и отдохнуть. В духовку
он глядит: залез в нее и долго
там молчит – остаток щей
и кашу доедает. Вылазит, на
груди потоки жирных щей, их
вытирает лапкою своей; поче-
сываясь в печку залезает. В зо-
ле, прижавшися к поющему коту,
в мохнатую ныряет пустоту:
сон подбирается, щекочет и лас-
кает, и клонит голову... И вдруг...
шалун!– пугает... и вновь плетет
блестящую мечту.

Спит замок, пышными садами
окружон, и шум морской тот на-
вевает сон. На роге замка есть
опочивальня. И первый луч, сквозь
вечный гул морской, лишь только
день, у окон спальни той. Но окна
заперты, и окон мгла печальна.
В той комнате – ребенок. Це-
лый день – один, безвыходно, под
мерный шаг дозора. Часы бегут,
часов несносна лень. Когда он у
окна,– он жадно смотрит; тень
ложится на черты, и тяжесть в
тайне взора. Он хмурится, ше-
велятся уста; весь сгорбившись,
схватился за решотки, чтоб
лучше видеть сад и небеса, и мо-
ре шумное, и в море парус лод-
ки. Какая мысль тревожит тень
ресниц?.. Но слабость терпкая его
от окон гонит. В углу он слы-
шит только говор птиц, следит
за отблеском.
Когда деревья склонит – вечер-
ний шквал, и, в непокорстве злом,
они встряхнут густыми голо-
вами,– над личиком, разгоря-
ченным сном, виденье матери
склоняется часами... Укутала и
нежно подняла. Сквозь дрему пер-
вую доверчиво он жмется. Качая
бережно, баюкает она; взмах-
нувши крыльями, взвивается –
несется. Путь преграждает
вихрь, кипят внизу валы, в сле-
пящем гневе брызжутся пенóю.
И крылья плавные дрожат немой борьбою.
Редеет утро дня из-за скалы.