Жан де Лафонтен - Лисица и виноград (сборник)

С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел.
    «Поистине, роптать ты вправе на природу, –
Сказал он, – воробей и тот тебе тяжел.
Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
        Ты зашатаешься, начнешь слабеть
        И так нагнешься сиротливо,
        Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям и грозам,
        Стою и тверд и прям,
Как будто б огражден ненарушимым миром:
Тебе всё бурей – мне всё кажется зефиром.
    Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой;
        Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья».
«Ты очень жалостлив, – сказала Трость в ответ, –
Однако не крушись: мне столько худа нет.
    Не за себя я вихрей опасаюсь;
            Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
        Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что еще доселе их свирепость
            Твою не одолела крепость
И от ударов их ты не склонял лица;
            Но – подождем конца!»
            Едва лишь это Трость сказала,
    Вдруг мчится с северных сторон
И с градом, и с дождем шумящий аквилон.
Дуб держится, – к земле Тростиночка припала,
    Бушует ветр, удвоил силы он,
        Взревел – и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
    И в области теней пятою упирался.

Когда бы при моем рожденье Каллиопа
    Мне принесла дары избранников ее –
    Я посвятил бы их на выдумки Эзопа;
Во все века обман с поэзией – друзья.
Но не настолько я в почете у Парнаса;
В подобных басенках всегда нужна прикраса,
Которая им блеск особый придает.
Я делаю почин в той области: черед
    За тем, кто более с поэзией знаком.
А все ж мне удалось – особым языком
    Заставить говорить и Волка, и Ягненка,
И мной растениям ниспослан слова дар.
Ужели в этом всем не видите вы чар?
    «Невелика заслуга – побасёнка,
    Лишь годная для малого ребёнка,
Чтоб говорить о ней с подобной похвальбой!» –
Мне голос критика насмешливого слышен.
        Извольте! Род себе я изберу другой, –
Он ближе к истине и более возвышен:
«Троянцы, десять лет в стенах окружены,
        Геройски вынося все ужасы осады,
Успели утомить пришельцев из Эллады.
        Напрасно эллины, отвагою полны,
    Ценою тысячи внезапных нападений
И сотни приступов, и яростных сражений
    Пытались покорить надменный Илион,
        Пока, Минервою самой изобретен
            На верную погибель Илиона,
Там деревянный конь в свое не принял лоно
    Улисса мудрого, Аяксов храбрецов
        С неустрашимым Диомедом,
    Которым он с дружиной их бойцов
    Открыл врата Троянские к победам,
        Предав им, в городе врагов,
    На жертву все, включая и богов.
        Так, утомленные трудами,
        Искусной хитрости плодами
        Воспользовались мастера».

– Довольно! Дух перевести пора! –
Воскликнут критики. – Троянская столица
И конь из дерева, герои прежних дней –
            Все это кажется странней
    И дальше нам, чем хитрая лисица,
        Плененная вороньим голоском
И напевавшая любезности вороне…
        Вам не годится петь в таком
        Возвышенно-геройском тоне,
        Не всякому по силам он. –
        Согласен я понизить тон:
«Амариллиссою ревнивой и влюбленной
            Под кущею зеленой
Алкинн в мечтаньях призываем был,
И мнилось ей: тоски ревнивой пыл
Свидетелем имел собак ее и стадо,
Меж тем как, не сводя с пастушки юной взгляда,
        Услышал Тирс, укрывшись между ив,
К Зефиру нежному из уст ее призыв…»
        Но тут упрек предчувствую заране:
        – Позвольте, рифма так плоха
        И так неправильна, что эти два стиха
        Весьма нуждаются в чекане.

        – Злодей, да замолчишь ли ты?
        Понравиться тебе – напрасные мечты!
        Разборчивый всегда несчастен,
    Затем, что угодить никто ему не властен.

В мучном амбаре Кот такой удалой был,
            Что менее недели
        Мышей до сотни задавил;
Десяток или два кой-как уж уцелели
        И спрятались в норах.
        Что делать? Выйти – страх;
    Не выходить – так смерти ждать голодной.
На лаврах отдыхал Кот сытый и дородный.
Однажды вечером на кровлю он ушел,
Где милая ему назначила свиданье.
        Слух до Мышей о том дошел:
Повыбрались из нор, открыли заседанье
        И стали рассуждать,
Какие меры им против Кота принять.
        Одна Мышь умная, которая живала
            С учеными на чердаках
            И много книг переглодала,
            Совет дала в таких словах:
– Сестрицы! отвратить грозящее нам бедство
            Я нахожу одно лишь средство,
        Простое самое. Оно в том состоит,
            Чтоб нашему злодею,
                Когда он спит,
            Гремушку привязать на шею:
Далеко ль, близко ль Кот, всегда мы будем знать,
А не удастся нас врасплох ему поймать!
        – Прекрасно! ах, прекрасно! –
        Вскричали все единогласно. –
Зачем откладывать? как можно поскорей
        Коту гремушку мы привяжем;
        Уж то-то мы себя докажем!
    Ай, славно! не видать ему теперь Мышей
            Так точно, как своих ушей!
– Все очень хорошо; привязывать кто ж станет?
            – Ну, ты. – Благодарю!
            – Так ты. – Я посмотрю,
            Как духа у тебя достанет!
– Однако ж надобно. – Что долго толковать?
        Кто сделал предложенье,
            Тому и исполнять.
    Ну, умница, свое нам покажи уменье. –
        И умница равно за это не взялась…
А для чего ж бы так?.. Да лапка затряслась!

        Куда как, право, чудно!
    Мы мастера учить других!
А если дело вдруг дойдет до нас самих,
            То исполнять нам очень трудно.

Волк подал просьбу Обезьяне,
    В ней обвинял Лису в обмане
    И в воровстве; Лисицы нрав известен,
        Лукав, коварен и нечестен.
            И вот на суд Лису зовут.
Без адвокатов дело разбиралось, –
Волк обвинял, Лисица защищалась;
Конечно, всяк стоял за выгоды свои.
Фемиде никогда, по мнению судьи,
Не выпадало столь запутанного дела…
        И Обезьяна думала, кряхтела,
А после споров, криков и речей,
И Волка, и Лисы отлично зная нравы,
Она промолвила: «Ну, оба вы не правы;
            Давно я знаю вас…
        Свой приговор прочту сейчас:
Волк виноват за лживость обвиненья,
Лисица же виновна в ограбленьи».

        Судья решил, что будет прав,
Наказывая тех, в ком воровской есть нрав.

Из-за телушки молодой
        Друзья Быки вдруг сделались врагами,
            Сцепились грозными рогами
            И начали ужасный бой.
То видя, в страхе спряталась одна Лягушка.
        – Что сделалось с тобой, квакушка? –
        Спросила у нее подруга, и в ответ
Трусиха молвила: – Предвижу много бед!
            Для нас опасна битва эта.
                    Конец ее таков:
                    Тот из Быков,
            Которому достанется победа,
        Возьмет добычу в достоянье;
Другой же к нам уйдет в изгнанье,
    Чтоб в тростниках сокрытым быть,
        И будет нас давить!
Так поплатиться нам придется
За жаркий бой, что здесь дается. –
И предсказание Лягушки было верно:
Укрыться в тростниках сраженный Бык спешил
                И ежечасно их давил
    Он под копытами по двадцати примерно.

    Не так же ли в делах людских
    Страдают малые за глупости больших.

Жестокую войну
    С Мышами Ласочки имели:
    Кого ни брали в плен, всех ели.
Случилось как-то, Мышь Летучую одну
                    В ночную пору
            Занес лукавый в нору
К голодной Ласочке. – Прошу покорно сесть, –
    С насмешкой Ласочка сказала, –
    Ты Мышь? Тебя мне можно съесть?
    – Помилуй, – та ей отвечала, –
    Не ешь, а лучше рассуди,
        Да хорошенько погляди:
    В своем ли ты уме, сестрица?
    Вот крылья у меня, – я птица!
            Окончилась война
    У Ласочек с мышиным родом,
Но с птичьим уже брань они вели народом,
        И Мышь Летучая опять
    В плен к Ласочке другой попала.
    – Ты птица? Ты теперь летала?
    – За что меня так обижать?
    Я Мышь и из мышей природных, –
    Был смелой пленницы ответ, –
    Похожа ль я на птиц негодных?
    На мне и перьев вовсе нет! –
В другой раз хитростью такой она спаслася,
        И ложь и истина равно ей удалася.