Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Но рядом, в комнатке соседней,
В живых остались два лица
Перед трагедией последней,
Они в нем мужа и отца
Теряют и загробной веры
Они не взяли у химеры!

А час спустя у синагоги
Несли скрипящие носилки
В грязи ухабистой дороги
К свежезияющей могилке,
И, в белый саван спеленат,
Лежит в них отошедший брат,

Защитник верный униженных,
Заброшенных в полночный край,
Отчизны солнечной лишенных
И пальмовых Сиона вай;
Перед пасхальною агодой
Он с вечной встретился свободой.

Он в жизни не хотел отличья,
Ни почестей и ни наград,
Но скромен был до неприличья
Последний нищенский обряд:
Народу мало, речи жалки,
В снегу красноречивей галки.

Так лучше! Чем неприхотливей
Обряд бывает погребальный,
Тем он значительней, красивей,
Тем ярче ангелом опальным
Себя воображает каждый,
Тем больше зарубежной жажды.

И на картине Тициана
Немного лиц, а пафос страшен;
Жены зияющая рана
И труп, цветами не украшен, –
Сильнее выражают смерть,
Чем мира гаснущая твердь.

Вот край могилы. Труп спустили,
Глаза Сионскою землей
До воскресения закрыли,
И глина желтою струей
Полилась… И жены язык
Издал нечеловечий крик.

Ее уводят. Что же? Надо:
Живые мертвым не чета.
И в первый раз читают кадеш
Без слез, как автомат, уста
Застывшего от горя сына…
На фоне вешняя картина:

У тына чахлые коровы,
Сереют хаты, дремлют плавни…
А здесь один лишь холмик новый
Меж сотен холмиков недавних.
А в холмике сосновый кол,
Да ног следы, да частокол.

Так это всё? Венец страданья,
Исканий, жалоб и стремленья?
И сердце, разум мирозданья, –
Как мимолетное виденье,
Как дым, как порванная вервь,
И равен человеку червь?

Нет, нет, не всё! Великой Тайны
Такой нестильный архитрав
Не завершит необычайных,
В безбрежность устремленных глав,
И сердце чуткое давно
Могильное отвергло дно! 

Неописуемость страданья
И безнадежность бытия –
Залог загробного свиданья
И совершенней жития;
Бессмертие души едва ли
Не достоверней всех реалий.

Что наша жизнь? Недоуменье,
Тяжелый, непробудный сон;
Потустороннего знаменья
Лишь саванный дает виссон,
А агонийное прозренье
Для нас начало пробужденья.

Глухонемым и ослепленным,
По грудь погрязшим в муравейник,
Мечом борящимся картонным
Не покоряется келейник,
За хаотичностью реалий
Он гармоничных ищет далей.

Нет объяснения в аорте
И в копошащемся мозгу,
В стихиях, в силах и в реторте
На этом смрадном берегу,
А сердце в тысячу веков
Освободилось от оков.

А сердце чувствует в экстазе,
Что, переплыв за море зол
От воплощения проказы
И грезы уплатив обол,
Оно в предчуянном Эдеме
Зажжется в Божьей диадеме.

Поэты, мудрецы, пророки
В тысячелетиях эскиз
Преображенный и высокий
Бессмертия создали риз,
И путеводные огни
Их людям светят искони.

Не эта черная могила,
Не в глину водруженный кол –
Действительная жизни сила,
И отвратительный раскол
Не оттолкнет от божества
Того, в ком блещет синева.

Чем глубже маятник качнется
Идеи в зверское начало,
Чем затхлей глубина колодца,
Тем легче, тяжкое забрало
Повергнув, пробужденный дух
Взовьется, как лебяжий пух.

Твой сон окончился кошмарный,
Мой милый отошедший друг,
Ты Ангел Божий, лучезарный,
А нас полуденный испуг
Еще гнетет и тайны мука,
Но близится к концу разлука.

Но за кладбища палисадом
Над степью. стонущей едва,
Едва за Адоная садом
Межмирья светит синева.
Мы все проснемся, все! Не плачьте,
Видны над Ахеронтом мачты!

На черных парусах Харона
То близится корабль за нами.
У Божьего мы скоро трона
Сойдемся райскими цветами.
Спасайте из пучины зол
Мечты сияющий обол!

Тебе, о Гипнос, благодетель,
От жизни зачумленных петель
Спасающий, тебе хвала!
Но брата твоего стрела
Иным желаннее была бы:
Она юдольные масштабы,
Амврозией небытия
На очи скорбные лия,
Перерезает уж навек –
И Танатоса человек
Считает величайшим благом!
Но и Тобой, великим магом,
Доволен мученик земной
За упоительный Эвной
Передрассветных сновидений,
Из океанских поселений
Через роговые ворота
По приказанию Эрота
В измученные явью души
Побить слетающий в баклуши.
Хвала смиренному Морфею,
Усопших родичей психею
К нам приводящему подчас,
Хвала Фобетору, экстаз
Дающему безумным страхом,
Хвала Фантазу голубому,
Царящему над жалким прахом
И даже в смертную истому
Забытой Богом стороны
Вдохнувшему благие сны!

Сегодня утром Гипнос милый
Совсем готов был улететь,
Когда Фантазий легкокрылый
Набросил радужную сеть
На микрокосмос мой усталый,
На терний, вышивкою алой
На лбу высоком окруженный,
На образ мира, заключенный
Под этим сводом костяным.
И стал я тем же, но иным,
Исчезла мука пробужденья,
Отчизны мертвой привиденья, –
Остались образов пирушки
И слова детские игрушки!

______________

И вот я снова глупый мальчик,
Повыше Шарика на пальчик,
Но глазки широко раскрыты
Мои: их дивные Хариты
Перед рассветом освятили
У мокрой папочки могилы.
И выглянул я из калитки
Кладбищенской, куда все нитки
Собрал угрюмый чародей
От яви скачущих людей
И взрослых будничный скандал
Великолепно разгадал.
Возненавидев спозаранку
Идей спасительных шарманку,
Я забираться начал в клеть:
У кур учиться, как лететь;
Смотрел я там, как Дон-Петух,
Тряся пурпуровый треух,
Вертит роскошными крылами,
И после сам махал часами
Ручонками над головой
Под псюшек удивленный вой,
Смотрел на беленькие тучки,
И чаще всё махали ручки,
И шире всё через канавки
Я прыгал в прибережной травке.
И все смеялись надо мной:
Смеялся красноносый Ной,
Сосед швейцарец-винодел,
Смеялся сын его пострел,
Смеялись милые родные,
Смеялись куры, как шальные,
И белопузые лягушки
Высовывались из кадушки
И квакали во весь свой рот,
Чудовищный, как у ворот.
И горько, горько было мне,
И в детской с плачем на окне
Спускал я ручкой жалюзи,
И на постель, как был, в грязи
Бросался и рыдал, рыдал,
Пока от слез не засыпал.