Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

И был напротив нашей дачи
Меж камышами островок;
О нем наш старый доезжачий,
Уставившись на поплавок,
Такие плел мне небылицы,
Что у неоперенной птицы
Дрожали крылья за спиной,
Что трепетал я, как шальной:
Там тридцать три жили русалки
В венках из плавневой фиалки,
Окрестных сел они красавицы
И от лихой любви трясавицы
Нашли спасение на дне.
Там на жемчуговом коне
Воинственный Царь Берендей
Полки серебряных сельдей
На поле Марсовом столицы
В день Ангела своей царицы
Приветствуемый объезжал.
Там фрейлин милых наряжал
Кружок диковинных принцесс
В воланов кружевенных лес.
В подводном замке Берендея,
Там найдичайшее – идея,
Там найстраннейшее – закон
Для пьющих воду испокон.

И я, ребенок найдичайший,
И я, детеныш найстраннейший,
С прогнившего глядел дощаника,
Как на избушечку из пряника
Глядели Маша и Васюк.
Рыбалки нашего каюк
Туда частенько приставал,
Но вышиб у бедняжки шквал
Из головы фантазий клепку:
За папирос не мог коробку
Он рассказать мне ни о чем.
А я лучиновым мечом
Достать чрез плавни не был в силах.
Когда ж над головой в стропилах
Летучая пищала мышь
И над рекой царила тишь,
Из камышей я слышал плач,
Как будто великан-палач,
Как рыболов шальную рыбу,
Кого-то поднимал на дыбу.
И кто-то звал меня оттуда,
Как верующий в Божье чудо,
А я как бедный крался тать,
Не в силах будучи летать.
И жалостно я ей ручонкой
Махал с лучиновой шпажонкой,
И слышалось мне: – Ой-ой-ой!
Царь Берендей, родитель мой,
За древнего меня леща
Отдаст, когда твоя праща
На смерть не поразит злодея,
Кондотиера Берендея
Полков подводных, мой дружок! –
И я решился на прыжок,
Но только несколько бифштексов
С коробкою имбирных кексов
Решил уплесть, чтоб сил набраться
И в камышах не заплутаться.

Однажды на отцовской вилле,
В день Ангела больной мамаши,
В кружок усевшись, кофе пили
Наехавшие тети Маши,
Эмилии и Жозефины,
А дяди Генрихи и Фрицы,
Пунцовоносы, краснолицы,
Лили громадные графины
В трясущиеся животы.
Но заприметив малыша,
От хохота едва дыша,
Они пораскрывали рты:
«Ай, ты такой-сякой, малыш,
Когда взаправду полетишь!
А ну-ка, ну-ка! Поскачи!
Да нас искусству научи!»
А я, едва дыша от злобы,
Решил уже не делать пробы,
А утерев потоки слез,
Слетать на островок всерьез!

И вот, когда садилось солнце,
Тайком я выполз на чердак,
Где ночью бродит вурдалак,
По рынве в круглое оконце
Всползающий за черепами,
Что вперемежку с обручами
Бочарными и всякой дрянью
Лежали там зловещей данью
Пески зыбящего Борея,
Который выдул из гробов
Безвестных Савву и Андрея,
Разбойников и бурлаков,
Курсисткам нашим на потеху,
Лукерье-прачке на помеху.
Построив из ручонок шоры,
Чтоб угрожающие взоры
Мне черепов не помешали,
Я, как мышонок, тихо-тихо,
Крестясь неистово от лиха,
Чрез паутиновые шали,
Спугнув мурлыкавшую кошку,
Подполз к разбитому окошку
И смело выбрался на крышу.
Приник, прислушиваюсь – слышу
Лишь шелест тихий тополей
И кажущийся плеск килей
Эскадры белых облаков
Да зыбь червонную песков.
И я всё выше полз, всё выше
По воспаленной солнцем крыше,
Пока к ажурному коню
Не всполз по острому гребню!
И с замираньем глянул вниз,
Туда, где, желтовато-сиз,
Журчащих валунов оркестр
Настраивал ленивый Днестр.
И завихрилось, зажурчало
В головке, возбужденной ало,
И через глаз калейдоскоп
Тянулась властно надпись: Стоп!
Но с островочка: – Ой, ой, ой! –
Неслось русалки: «Папа мой
За древнего меня леща
Отдаст сегодня…» Пропища
В ответ какой-то грозный клич,
Я рученьками завертел,
Затем скакнул и, как кирпич,
Куда-то в бездну полетел.

Летел, летел и на песок,
Как семицветный мотылек,
Как лебединая пушинка,
Присел – и ни одна былинка
Не подогнулась подо мной.
Необычайной тишиной
Были объяты камыши,
И лишь чеканные ерши
Из полированных зеркал
Метали веерным хвостом
В слезу расплавленный металл
В развернутый лазурный том
Меланхолической поэмы,
И от прохладной диадемы
Под звук камышного шакона
Природы скорбная икона
Слезой раскаянья рыдала,
Как куртизанка из Магдала
У ног распятого Христа.
И леденящей на уста
Спустилась жути мне решетка,
И вздрогнула от стона глотка,
И, закричав, чрез камыши
Я бросился: «Спеши! Спеши! –
Стучало у меня в ушах: –
В мечеть русалку падишах
Ведет подводную! Скорей!»
И, как звереныш, средь морей
Шуршаще-режущих я бился
И личиком окровавился
Об острых камышей ланцеты,
И звал я, звал! От А до Z’еты
Все перебрал я имена,
Все омуты, как есть, до дна
Переглядел меж камышей,
Но лик не виден был ничей.
И только посреди лужайки
О чем-то всхлипывали чайки,
В гнилом собравшись каюке,
Да по затиненной реке
Качался мирно черпачок,
Должно рыбалка-старичок
Его там обронил намедни,
Да отовсюду из нимфей
Лягушки квакали: «Ха-ха!
Вот выдумал какие бредни
Он про русалок да про фей!
Так высмеешь и потроха!
Ха-ха! Какой малыш-глупыш!»
И в такт зашелестел камыш.
И стало мне так тяжело,
Как будто сажень намело
На грудь мне желтого песку,
Как будто бурную реку
Пустили через трупик мой
Со льдом, вздыбившимся горой!

И я очнулся под обрывом
От нестерпимой в сердце боли,
Грачи неистово по ивам
Тянули жуткие триоли,
А надо мною тети Маши,
Эмилии и Жозефины,
Да дяди Генрихи и Саши,
Как свечевые парафины,
Бледны, испуганы склонялись,
Но не глумились, не смеялись…
И докторенок наш уездный,
Такой пьянехонько-любезный,
Взволнованный и не на шутку,
Склонился ухом мне на грудку,
Затем приподнял красный нос
И буркнул: «Помогай Христос!
Пройти не мог подобный номер!
Чудной, кажись, мальчутка помер!..»

И вдруг мне стало так светло,
Как будто солнышко зажгло
Лампад несметное число
Перед кивотом дорогим,
Где я лежал совсем нагим,
И крылья божие, меня
Всего блаженством осеня,
Заколыхались за плечами,
И я незримыми путями
Взвиваться начал в синеву,
Чтобы спуститься на траву
Элизиумовых рабаток
Средь довихрившихся касаток,
И на груди моей русалка,
Как синеокая фиалка,
Лежала; нежный аромат
Ее дороже мне стократ
Всего, что я перестрадал
Из-за реальности кандал,
И, ожерелье для нея
Из встречных звездочек вия,
Я песнь лучистую пою,
Словесным истину гоню,
И яви не подкрался тать,
И грез не уменьшилась стать,
И научился я летать!

Всё уже смрадная старуха
Чертит волшебные круги,
Всё злобней царственного духа
Вокруг сближаются враги.
Гетера-Жизнь ведет седая,
Давно отвергнутая мной,
Иссохшей грудью припадая
На похоти вселенской гной,
Рабов Антихристовой орды
На келью пасмурного мниха,
Где красоты былой аккорды
Журчат, доплескивая тихо.
Всё легче гибнущее судно,
Иконы, библии за борт
Бросает инок безрассудный,
И кровь ручьями из аорт
Его в гнилое льется море,
Где человеческие крабы
Грызутся в исполинском споре
В еще не виданном масштабе.
Всё уже у него плацдармы,
Всё ближе смрадные круги,
Но не подверженному карме
Не страшны цепи у ноги!
Грааль мистических мальвазий
У воспаленных держит уст
Его возлюбленный Фантазий,
И неувяден алый куст
Пятьнадесятилетней Розы,
Шипами всползшей на алтарь,
Пронзившей сердце серой прозы,
Как паладины Божьи встарь.