Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Я древний храм. Безжалостное время
И человек преступной пятерней
Царапают мне паросское темя,
И выжигает мне метопы зной

Полуденный немеркнущего солнца, –
И раскрошился царственный фронтон,
Что окровавленного зрел Колоннца
И дочери-сестры невинной стон.

Я периптер дорийский на вершине
Червонным дроком крытого холма,
А подо мной бесплодные пустыни
И океана синяя кайма.

Две сотни раз сменялись поколенья,
И вереницей долгою века,
Как корибанты, с хриплым песнопеньем
Неслися вдаль, как вечная река.

Но никогда еще Дианы жрицы
И Аполлона пастырь не всходил
Во глубь моей мистической светлицы
В пьянящих облаках своих кадил;

Но никогда святое Аллилуйя
Через меня к далекому творцу,
Как звуковая, мечевая туя,
Не поднималась к звездному венцу.

И храм, и бог, и песнь, и пророки –
Цветы пустыни, желтоликий дрок;
И их целует в пламенные щеки,
Кто навсегда остался одинок;

Кто только истины своей минутной
Чуть-чуть в словах предвидит волшебство;
Кто, уходя из жизни многотрудной,
Улыбки детской ведал торжество.

Руина я, руина в желтом дроке,
Маяк, оберегающий моря, –
И только Музы строгой и высокой
Молилась тень под сенью алтаря;

Да ласточек стрельчатые короны
Со щебетанием мне нижут грудь,
И плющ по обезглавленным колоннам
Всё выше к небу пролагает путь.

В безбережном просторе вод
Меня благословил Господь
Незапятнимою мечтой
Невоплотимости святой,
Которую не сотворил
По слабости среди могил
Мой нерасчетливый творец,
Алмазно-радужный венец
Надвинувший на горький лоб,
Но зла не водворивший в гроб.
И я, открыв алтарь зениц,
Влюбился в белоснежных птиц
Неукоснительный полет,
И в Розы пурпуровый рот,
И в колокольню над селом,
В ее торжественный псалом;
И я поклялся никогда
Лицеприятного суда
Не быть слугою, а нести
Святым невольником мечты
Фантазии и нищеты
Недонесенные кресты.
И я, как ты, мой брат, Христос,
Носил с утеса на утес
Венец завороженных роз,
И не угас Хризостомос
Под натиском враждебных сил
У окровавленных могил,
Меж злобных поросячьих рыл,
И не угаснет никогда
До гласа Страшного Суда,
До торжества, до торжества!

У меня небылицы
Украшают столицы
Беспредельных империй;
И дворец суеверий,
И чертоги фантазий
Не чертенок чумазый,
И не сам Люцифер,
И не ратники сфер,
Шестикрылая братья,
От людского проклятья,
От хихиканий злых,
От глупцов головных
Охраняют: цветы
Без шипов и без яда –
У пустыни ограда,
Через пропасть мосты.
Да, цветочки простые,
Но зато голубые,
У меня часовые, –
И никто не прошел,
И никто не прочел
У поэта скрижали
Ликованья, печали!
И у библий раскрытых,
Красотою залитых,
Вдоль коралловых литер
Проходил лишь Юпитер
В ореоле лучей…
Я ничей! Я ничей!
У границ часовые
У меня голубые;
Голубые ж глаза,
Что твои небеса:
Только рыцарь креста
Их целует в уста!
А наемник простой
За чертой, за чертой!
Только Розу одну
Навсегда в синеву
Пропустили вчера
Часовые царя,
И навстречу они
Ей подъяли в тиши,
Как войска на картинке,
Золотые тычинки,
И лазурным венцом
Королевну потом
Увенчали…

Визави друг от друга
И поэта лачуга,
И дворец богача
На уступах плеча
Исполинской скалы,
Кружевные валы
Как свободная стая
Альционов встречая,
Беспечально стояли,
Голубые скрижали
Изучая Эвксина.
Но дворца-исполина
Украшали газоны
Эйхиверий фестоны,
Хризантемы и астры
И богов алебастры;
А в ионийской ротонде
На лазоревом Понте
Афродиту Милоса
Без перстов и без носа,
Украшая дворец,
Заострожил купец.
У лачуги поэта
Поскромней этикета
Церемонный устав:
Не Венера на страже
Из Милоса и даже
Не квартальные в будке,
Стародавние шутки,
Но Фемиде родня:
Мой привратник – свинья!
Из Вестфальи германка,
Воспитаньем хохлуша,
Для голодных приманка,
Здоровенная туша!
Сколько хлеба сожрала!
Два вершочечка сала,
Да колбасок фестоны,
Фрикандо, салтисоны
Из нее под Сочельник
Сотворит он, бездельник
И владелец берлоги
Псалмопевца убогой!
Нежно-розовый цвет,
Нет особых примет,
И кругла, как аббат,
И молчаньем мудрец,
И лавровый венец
Как захрюкает ей
За величье идей,
За гражданскую цель
Положи на постель!
Ах, бродячее сало
Мне привратницей стало!
Пустяки! У меня,
У поэта, свинья
Спозараночку голым
Стало жизни символом,
Но воздушные замки
Не Вестфалии самки
Караулят поэту:
В белый мрамор одета
Афродита Милоса,
В голубое с утеса
Покрывало глядит.
У купца же в душонке
И Вестфальский синклит,
И родимой сторонки,
И текущего дня
Матерая свинья!

Ах, завистливы боги
И жестоки подчас,
Как разбойник с дороги
Столбовой. В тарантас
Дребезжащий души
Топоры и ножи,
Только радостно взвизгни,
Только хрюкни светлей,
Запузырят и жизни
Запаленных коней
С олимпийским поличным
По келейкам отличным,
По кишкам разместят!
Там насмешник Сократ,
Обстоятельный Кант,
Там тщедушный Атлант
Будет скоро мечты,
Там исчезнешь и ты,
Матерая свинья!
На свинячий Олимп
Чрез желудочный лимб
Ты должна вознестись
В заповедную высь,
Где Священный Кабан,
Повелитель свиней,
Приготовит вам жбан
Золотых трюфелей!

Свершено! Поутру,
День забрезжил едва,
По мелодий ковру,
Пробудясь, голова
Начинала мячи
Золотые со сна
Перебрасывать слов
И созвучий мечи
Рассыпать. И волна
Песнопенья вокруг
Заплескалась, но вдруг
Умолкает язык:
Отвратительный крик
В подорожную пыль
Повергает мне быль
Паутинную слов!
Омерзительный рев!
Предагонийный страх
Исстрадавшийся прах
На подобное forte
Иногда сподобит.
Словно нож по аорте,
Словно шкуру скоблить
И срывать со святого
Принялися ab uovo!
И, словесные пяльцы
Обронивши, я пальцы
В оглушенные ушки
Погрузил, но старушки
Я услышал смешок:
– Закололи, сынок!
Закололи спросонья
Мы девицу Хавронью!
Сколько чистого шмальца,
Сколько хлебного сальца,
И печенки, и почек:
Уж горшочков и бочек
Мы наполнили ряд! –
И так хищно горят
У старушки глазенки,
Словно куцый скелет
И сморчочки-печенки
Никогда для котлет
Не назначены были
Червячонку в могиле.
А за стенкою хрящ
И костишки дробят.
Я, в шутовский свой плащ
Завернувшись, назад
Не взирая, пошел.
Окровавлен был пол,
И висели кишочки,
И лежали кусочки
Неповинных мощей,
И с десяток чертей
Из девичьего мяса
Мастерили колбасы.
Я бежал без оглядки,
Но подсчитывал, гадкий,
Сколько сальных рублей
На прелестницы сало
Обменять мне скорей,
И решил, что немало.