Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений

Сдвинуть вы меня хотите, друже;
Ваши символы – туманные слова.
Вы без мысли не пройдете лужи,
В строгой мысли зреет голова.

Символ что? Под образы любые
Что угодно я вам подведу,
А у вас всё — Логос да София,
С вами вместе – нет, я не пойду.

Ваши доводы – гонимый бурей листик,
Их не хочет ни мой ум, ни вкус;
Есть один душе опасный мистик –
Галилейский плотник Иисус.

Наш разговор оборван часовым:
— Здесь говорить нельзя. Скорее проходите. –
Поежась, ты пошла, не спорить же с таким!
А он вослед кричал еще сердитей:

Повиновение дало ему размах;
Воистину, для счастья нужно мало.
И вырастал он в собственных глазах,
Пока вдали ты пропадала.

Слышу пляски дробный топот
За железными дверями.
Этот – ну в ладоши хлопать,
Семенит другой ногами.
Эй, Тула, Тула – я,
Тула – родина моя!

Ночь длинна, устали стражи,
Подремали сколько надо.
В коридоре свянешь даже –
Невеликая отрада.

Слава Богу, мы не пленны:
Те замкнуты – нам свобода.
Хоть одни и те же стены,
Да иная, знать, природа!

Вот к рассвету близко время.
Оседлай коня-скамейку,
Повод в руки, ноги в стремя –
Догоняй судьбу-злодейку!
Эй, Тула, Тула – я,
Тула – родина моя!

Взгрустнется ль мне, всхрапнется ль мне,
Всегда со мной глаза милой,
Глядят во дни, глядят во сне,
С такой ли грустью да тоской?

Далеко милая моя,
Проехать надо город Псков.
Со мной не разлучилася
Ее горячая любовь.

В тюрьме моей сижу, бобыль,
Никто ж меня не навестит,
Мету полы, глотаю пыль, –
А отделенный-то ворчит.

Приходят дни, проходят дни,
Всегда со мной глаза милой,
Они глядят ко мне одни,
Как я живу с моей тоской.

Заветный час пришел. Восстал народ державный,
По всей стране звучал как бы набатный звон;
Повел плечом едва и пал подгнивший трон,
И красный стяг воздвиг наш победитель славный.

Владык не нужно нам! Брат брату в праве равный,
Вступают в новый путь, увенчанный огнем.
Привет, привет тому, кто битву с древним злом
Несет бестрепетно, как труженик исправный;

Кто может жертвовать и ждать грядущих дней
С терпением и мудростью великой;
Кто кликнул лучший клич: Ленивых не жалей!

И в праведном бою с разрухой многоликой
Кто на полях родных, средь хлеба золотого
Познал великий долг народа трудового.

Рожь готова, рожь поспела, всяк налился колосок.
На рассвете закосили, помолившись на восток.
Головным шел дядя Ваня, шире всех его размах;
Он не станет, не устанет, разойдется просто страх!
Развернулись стройным рядом все другие молодцы.
Вся артель сошлася дружно: загляденье – не косцы.
Знаем дело, знаем время: коли можно надломить
В колоске зерно любое – время матушку косить.
Чтоб вольнее – шапки скинем, венчик ржицы вкруг волос.
Слушай песню в небе синем… Жаворонку довелось
Видеть светлое раздолье нашей Руси трудовой.
Заходи дружней, ребята, вишь, уходит сам-большой,
Дядя Ваня, наш вожатый, голова и быстроход,
Будто шутит, а не косит – будто водит хоровод.

Глубокая ночь. Тишина. И замочная скважина
Еще золотится от лампы – извне.
Душе моей грезилась башня… Этаж за этажем
Она возносилась на синем – во мне.

Прекрасная башня из мрамора чудом не падала,
А только склонилась, как зрелый цветок.
Я видел, как ты поднималась, смертельно усталая,
И слабой никто восходить не помог.

Я грезой приближен к тому, что мне сладостно было бы.
Иль рухнула башня живая во мне?
Замочная скважина ярко мне в сердце светила бы. –
Я спал. И пришла ты во сне.

Сердце бьется шибко, шибко –
Жгучий ветр в лицо дохнул.
В чьих руках я – только скрипка?
Кто струну перетянул?

Кто привел к пересеченью
Двух стремлений, двух путей,
Осенил, как вдохновенье,
Чашу дал и молвил: пей!

Чьею окружен я бездной?
Чьим истерзан я венцом?
Ночью синей, ночью звездной
Встречен Богом? Палачом?

Тишина… Лишь крови шелест.
Слышен дальний чей-то зов.
Я познал святую прелесть
Облетающих цветов.

Я проводил двоих друзей на волю.
Один, весь озаренный, ликовал,
Тюремную позабывал он долю
И милых уж душою обнимал.

Другой – мудрец, – изведав, что в неволе
Он только мыслил, только отдыхал,
Спокойно выходил, как пахарь в поле,
Когда налажен плуг и час настал.

Я, провожая, думал, что друзьями
Дух наградил прекрасными в тюрьме,
Что многие томятся здесь годами

И выйдут ли – Бог весть, и было мне
Предчувствие моей свободы больно:
Из храма так выходишь – мимовольно.

Был у нас такой мальчонок – Бог увел его от нас.
Был удачлив от пеленок – он родился в добрый час.
В Павлов день родился крошка, подсказал, как надо звать;
На крестины пригласили мы писательскую рать,
Не затем, что горды были и любили блеск бесед,
Единил нас златокудрый, легконогий Мусагет.
Вячеслав отцом был крестным – красил розами купель,
Алексей Толстой пел оду, что пастушечья свирель.
Был Кузмин, Верховский, точно лики тех ушедших дней.
Всё собранье олимпийцев, весь венок крылатых фей.
И лилась беседа наша, беззаботна и светла,
В петербургский день морозный Иисусова числа.

Вырастал наш Павел крепким; был спокоен, много спал;
Был веселый, – лапкой цепкой он с медведиком играл,
Любовался травкой малой, синий венчик васильков
Созерцал благоговейно в час весенних вечеров.
Позже, музой посещаем, сочинял порой стихи
И почитывал с охотой про отцовские грехи
(Впрочем, то, что папа-цензор, испытуя, пропускал;
Жгучим эросом младенца греховодник не питал).
Издавал малец газету с гордым именем «Шалун»,
В ней он сказку нацарапал… Рос писатель в нем иль лгун?
Лгун пытливый и правдивый, как поэту надо быть –
Часто строчит день-то целый, позабудет есть и пить.

С революцией настала Павлу новая пора.
Вся семья-то выезжала из широкого двора.
Нужно было осмотреться, становясь на новый путь,
Нужно было с новым веком столковаться как-нибудь.
Деревенское приволье городским сменив домком,
Он узнал малютку Славу с черной коской и глазком.
Славе Павел был представлен. Был он розов и смущен.
Он еще не знал то слово: вероятно, был влюблен.
То ли шалость, то ль стремленье преклониться, полюбить.
Пили рядом чай, варенье предлагал, чтоб услужить.
Убегали в садик малый, в уголке искали тень.
На малютках-креслах тихо ворковали в ясный день.