Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

И очи зорких часовых
Заметили,
И дружно им полки ответили
На изумленный крик.
– Христос Младенец, братцы,
Ушел от святотатцев
И к нам явился в стан
Из басурманских стран! –
И вот креста знаменьем
На сотни верст вокруг, с необычайным рвеньем,
Вдруг осенились пагубные рвы;
И не осталось ни единой головы
Необнаженной,
Непреклоненной;
И отовсюду коренастые,
Как дубы, – мощные, – скуластые, –
Квадратные, – широкие, –
И светлоокие,
От бури погрубевшие,
От боя закаленные,
Герои серые сбежались
И на колени опустились.
А вместе с витязями серыми
Стояли генералы с офицерами,
И очи всех горели, словно свечечки,
И слезы, словно речечки,
Бегут, бегут, бегут...
И молвил кто-то тут:
– Христос благословил
Нас, братцы, у могил!
За дело правое мы бьемся,
И только победив, вернемся
Мы к нашим матерям,
К могилкам, к алтарям.
Кто за отчизну пал – довольно жил;
Его Христос Младенец отпустил! –
И слово пробежало по рядам:
 – Христос, Христос явился к нам! –

Да, он явился к вам, герои,
Хоть осудил преступные устои
Чужой и вашей стороны.
Он никогда благословить войны
Не смог бы, но Он верит свято,
Что вы, не ведая зачем, на брата
Безумного пошли войной.
Он верит, что неведомой рукой
Добра, со злом зачем-то обрученным,
Ведомы вы, что жизнью обновленной
Закончится последняя война...

Ах, нет, не верит Он и в это:
Его душа бесчисленные лета
Страдала на Голгофе, – и нашла
Покой за рубежом добра и зла.
Он осуждает вас, как и врагов
Жестоких ваших, но из ваших слов,
Из ваших душ возможно много
Создать грядущего, живого; –
Те мертвы, души их нарывы:
Столетние приливы и отливы
Убили в них загробное стремленье,
Не приведя к земному очищенью.
Вот почему Он вас благословил
С мечом в руках среди чудовищных могил,
А между тем по бледному челу
Его скользнула мысль: Ах, не противьтесь злу!

Заслышав ликованье
В обычно тихом русском стане,
Насторожился враг
И, злобно протянув кулак,
Открыл огонь и двинулся в атаку...
– Скорее по местам, встречать собаку!
К орудьям, к пулеметам! Пли! –
Заколыхалась грудь земли;
И снова грохот, стоны, крики,
Остервеневшие и злые лики,
Глаза обезображенные,
Штыки, по рукоятку всаженные,
Тела безглавые,
Персты кровавые,
Распотрошенные желудки...
Закрыв печальное чело Малютки
Я побежал в соседний лес;
И скоро за деревьями исчез
Неописуемый позор.

Бежал я долго, но повсюду взор
Встречал следы ужасных разрушений:
Десятки, сотни выжженных селений,
Разграбленных и мертвых городов,
Лесов поваленных да взорванных мостов.
Нет больше
Измученной, несчастной Польши;
Поляки и евреи,
Чтоб не носить ярма еще потяжелее
И от бесчестия и голода спасти
Детей и жен, кто мог уйти,
Со скарбом жалким убежали
Из места скорби и печали.
А кто остался, словно лист осины,
Дрожа, в мучительной пустыне
Лежал, приникнув ухом к матери земле,
Чтоб убежать при новом зле...
Бежал и я всё прямо без оглядки,
Пока не добежал до первой хатки
Мужицкой, где услышал речь
Родную, чтоб напиться и прилечь.

А! вот он, край родной, убогий,
Многострадальный древний край,
Еще не ведавший своей дороги,
Но приводящий душу в рай!
Худые, бедные избушки,
Что, словно дряхлые старушки,
Спят у извилистой речонки;
Убогий храм, печально, звонко
В нем черный колокол звонил.
Ряды поросших лебедой могил
И ручки беленьких березок;
Дорога пыльная; повозок,
Визжащих на весь лес,
С десяток, да гнилой навес
У постоялого двора.
Зато червонные моря
Вокруг колосьев пригибались,
И облака им поклонялись,
И ширь и Божья благодать
Вокруг, – и то, чего не рассказать
Убогим этим языком.
Ну, словом, то, что отчий дом
Дает заблудшемуся сыну,
Что выпрямляет спину
И раненую душу в бой
Ведет с превратною судьбой.
Был праздник, но покой необычайный
Царил в селе, – и не случайный
То был покой. Обычно пьяный
Разгул, неистовство, поганый,
Крикливый говор, сотни драк
Бывали в праздник. А теперь кабак
Царев зачем-то заколочен,
Как будто бы в острог заточен
Прикованный к цепи Зеленый Змей.
Не видно плачущих детей,
Не слышно воя битых баб.
Лишь подле золоченых глав,
У царских врат и у налоя,
Смиренно на коленях стоя,
Застыли тени бабушек и жен.
Молитвы слышны, вопли, стон,
И сотни исступленных уст
Твердят: Иисус! Иисус! Иисус!

И пастырь древний в ризе старой,
В высокой, золотой тиаре,
Седой как лунь, на алтаре
Читает письмена на просфоре,
Твердя заупокойные молитвы
За многих, многих павших в битве
Героев серых; рыцарей сивухи
Еще вчера, – сегодня трезоруки,
Сердца и жизнь отдавших за свободу
Родного края и народа.
И льются слезы, льются жаркие
На восковые свечи яркие;
И с образов святой синклит
На плачущих Марий глядит
Глазами черными громадными.
И жутко-жутко многострадные
В покое неразгаданном,
Окутанные синим ладаном,
Глядят они на небо звездное,
Что в куполе. И очи слезные
Святых молят кого-то о пощаде
И о заслуженной награде
Для этих исступленных жен.
Печальный поминальный звон,
Лампады, пенье, духота теплицы
Преображали лица
Рабынь Господних, что без меры,
Поддержанные верой,
До дна испили чашу жизни,
Без жалобы, без укоризны,
Трудясь в поту лица за тех,
Кто за отчизну смертный грех
Свершает, не забыв Христа.
Мне словно чистая мечта
Заколыхала душу вдруг;
И я вошел в священный круг
И с ношей светлой к золотым вратам
Стал пробираться по рядам.

– Позволь мне, батюшка, Младенца
Христа, Спасителя Вселенца
Явить твоим смиренным чадам!
Пусть приобщатся на земле усладам
Небес хоть на одно мгновенье,
В награду за великое смиренье.
– Кто ты такой?
 – Не спрашивай, Отец!
Рассказ мой был бы долог, наконец,
Не важно это: сам
Узрев, падешь к Его ногам.
– Яви Его!
 И снова я открыл
Благовещенного тобою, Гавриил,
Марии трепетной в краю далеком
Для исцеленья душам одиноким.
Он засиял, и тысячи Марий
Подобно тем, которых Медный Змий
В пустыне спас, простерли длани,
Как утопающие в океане,
И сотни языков слились в один язык, –
И исступленный крик
Под сводами пронесся
И до Мистерии святой разросся...
И очи бедные, слепые
Еще недавно, словно звезды золотые,
Горели...
И в этот миг
Душою исцеленною постиг
Я край долготерпенья,
Его убогие селенья,
Его святое назначенье,
Его грядущую судьбу...

Пойдем! – сказал мне пастырь ветхий, –
Пойдемте все, и женщины и детки,
Во Киев стольный крестным ходом.
Явим перед алкающим народом
Испытанную нами благодать!
Бери, Христова рать,
Кресты, хоругви расписные,
Бери котомочки худые,
И, что есть мочи, с колокольни бедной
Звоните. Пусть толпой несметной
Валит на богомолье
Через леса и пахотное поле
Народ крещенный,
Христом одушевленный.
Запойте: Иже херувимы!
И через край, Христом любимый,
Идем... Ну, с Богом в путь! –
Кресты, хоругви на дороге
Затрепетали радостно и строго, –
И тронулся молящийся народ
В необычайный крестный ход.
Я открывал его, неся
Христа Младенца, рядышком плелся
Старик священник, дряхленький и белый.
За нами колебался крест тяжелый
И лес хоругвей, а промеж стволов
Его: волна седых голов,
Согбенных старцев, бабушек, детей
И овдовевших матерей!
Как пчелы желтые, горели свечи,
Как мотыльки, взволнованные речи
Неслись к грудастым, сонным облакам,
И пенье замирало по полям.
Сперва нас было мало,
Но весть крылатая опережала
Наш мерно льющийся поток,
И отовсюду ветерок
Навстречу нес нам колокольный звон,
И отовсюду узенькие тропы
Вливали к нам алкающие толпы.
Мы стали мощною рекой,
Мы стали чащею лесной,
И наша песнь, как океан,
Когда он солнцем осиян,
Когда он бурей опьянен,
Когда он до неба вспенен,
Тысячеустно
Неслась и радостно и грустно
Из края в край родной земли,
Где мы в цепях, где мы в пыли
Искали Бога...