Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений

Романы Эркмана и Шатриана
Читаем здесь. В них прелесть простоты,
И выступают как бы из тумана
Народные незримые черты.

В них жизнь дана вне позы и обмана:
И сельские смиренные цветы,
И горечь слез под грохот барабана,
И сердца заповедные мечты…

Блюдет один из пленных книги эти,
Тюремный шкаф кой-чем снабжает нас.
Забудешь всё. Вдруг вскрикнешь: «вот те раз…

Странички нет! Граждане – те же дети:
На папироски дергают листки,
Чтоб табачком забыться от тоски».

Когда они пришли, ты рисовал безделки,
В которых был намек на строгий ход судьбы:
Блужданья моего там намечались стрелки
И Года старого увечья и горбы.

Когда они ушли – от острой переделки,
Как Астероиды – след мировой борьбы,
Ютились ящики, бумаги, скарб наш мелкий,
А я уже шагал на внятный зов трубы.

Душа смятенная клянет свои основы…
Но, зодчий храма, знает: нет, ты не в плену,
Здесь тайна некая, бродило жизни новой.

В солнцевороте том угадывай весну,
И ты поймешь, мой сын (пускай немного позже),
Кто, мудрый, замесил нам в этот хлебец дрожжи.

Есть паразит, приносящий в укусе
Немочь лихую, нередко и смерть.
Верит ученый в науку и трусит,
Смел неученый: он верит лишь в твердь.

Злой паразит заповедному служит,
Правит им ход неуклонный планет.
Кто о небесной планете не тужит,
Должен о тифе не слишком скорбеть.

Он не напрасно тебя посещает;
Вот отчего неученый правей:
Верит в планиду и бодро шагает,
Смерть ли он встретит – братается с ней.

Вот посмотри: на снегу бросил платье,
Голый сидит и снежком себя трет:
Надо быть чистым, – и это занятье
Я во дворе наблюдал… О, народ!

Много ты тайн недоведомых чуешь,
В этом святая твоя красота.
Пасхой Христовой ты смело целуешь
Хоть и проказу – устами в уста.

И ничего! Так наступит на змея
И скорпиона, кто прав и велик.
Кто через зло перейдет не робея,
Тот уж не носит цепей и вериг.

Он бледен и в тенях зеленых. Уходят
В орбиты глаза.
Протянуты руки вдоль тела
Поверх одеяла.
Что скажешь ему,
Посетитель?
Помнешься
И бросишь тоскливую глупость,
Что, дескать, напрасно
Горькую долю тюрьмы
Усложнять…
Что люди лихие
Не могут понять…
Довольно.
Он слушает? Нет. Забылся? Ни слова…
Ему не смешно и не нужно.
Довольно!
Его лихорадит. Уходят
В орбиты глаза
На лице исхудалом.

Клонится к западу ясное, красное.
Вышли и мы в коридор
В длинном окне посмотреть
Солнце прекрасное,
Желтый по стенам узор.
Бледные лица друзей,
Тех, кому здесь посветлей.

Ходим мы кучками, речи не вяжутся…
Всех-то нас тянет к окну
То ли себя пожалеть,
То ль помечтать про «такую бы лестницу»,
Про старину,
Иль посмеяться, кто в смехе успел
Выковать щит от томительных стрел
И дразнящих…
Лучей,
Тихо скользящих
По лицам людей.

К раббину Риво некто приходил,
Глася: «Назначено мне дело злое;
Мне говорят, чтоб меч я обнажил
На человека. Но мерзит кривое,
А повелевший смертью мне грозил,
Когда ослушаюсь. Рабби, больное
Утишь мне сердце, совесть развяжи,
Что ныне делать, ясно расскажи».

И отвечал учитель: «Сам подумай
О крови брата – иль твоя красней,
Чем кровь его? Пускай злодей угрюмый
Убьет тебя – ты крови не пролей.
Ждет смерть тебя иль жизнь в юдоли шумной,
Не изменяй завету: “Не убий”».
Так говорил смятенному Рабби.

Убийство Каин изобрел
(Был человек-кремень),
И кроткий Авель отошел,
Как гаснет вешний день.

А кто решил людей согнать
От четырех дорог?
Кто первый изобрел острог?
Кого мне поминать?

Иль имя это сам Господь
Скрывает от людей?
Ведь Каин убивает плоть,
И душу – этот змей.

Еще охотнее сравнишь
С косматым пауком…
Он опозорил слово дом:
Ни дна ему, ни крыш!

Пусть он витает в пустоте,
Не ступит на порог,
Кто черной послужил мечте,
Кто выдумал острог!

Поднявшись на этаж второй,
Ты подойдешь к окну без рам,
Где сквозь решетку ветр живой
Несет не воздух – фимиам;

И вольный виден кругозор:
Площадка бега и за ней
Пустынных домиков узор,
Дымки, а там – простор полей.

И восхищенный ловит взгляд
Вид идиллический. Вдали
На лыжах четверо ребят
Цепочкой резвой протекли.

Вот сняли лыжи. На снежки.
Меж ними бой уже кипит;
Они задорны и легки,
И верно каждый победит!

Над ними веет ветерок
И тот же ветерок в окно
Несет порхающий пушок,
И место мне в игре дано.

Бальзам надежды он на раны пролил,
В железный век мечтал про золотой,
Гласил о Том, кто исцелит все боли
И успокоит мир с его тоской.

Душа, влекомая к земной юдоли,
Томилась неключимою рабой.
Он с ней заговорил о светлой воле,
О синем, что сияет над землей.

Живя с природой, чуткий и пытливый,
Он изучил крылатую пчелу
И возрождений символ дал нелживый.

Садовому искусный ремеслу,
Привил ты Риму черенок Мессии
И дал Психее пару новых крылий.

Сам к нам пришел ты незваный, непрошеный,
Вымел нам камеру, щи разогрел.
Строгой судьбой в эти стены заброшенный,
Нес ты уж месяцы грустный удел.

Стал ты нам другом, спокойный и сметливый.
Мы тебе хлебца давали, кто мог.
Круглый лицом и улыбкой приветливый,
Утром приходит, несет кипяток…

Было нас двое и двое к нам прибыло.
Ты помогаешь и всем четырем.
С ласкою тихой блюдешь ты, что б ни было.
Как без тебя мы отсюда уйдем?

Ждешь ты амнистию. Грех твой не маленький:
С поля бежал – и добрел до тюрьмы.
Месяцы ждешь ты, солдат неудаленький,
Месяц с тобой дожидаемся мы.

Ты говоришь нам в часы откровенности:
«Вы хороши мне и я вам хорош».
Труд твой за хлеб, а безмерные ценности –
Ласку твою – бескорыстно даешь.

Жизнь не оставит нас в нашем томлении;
В этом покинутом солнцем мурье
Осуществляем семьей восхождение
К миру гармоний, что строил Фурье.

Чтоб видеться (в тюрьме тоска — не голод),
Ты, пленнику, приносишь мне обеды,
Усталая пересекаешь город,
И наши через щель не веселы беседы.

А по ночам божественная дева,
Пока я сплю, незримо ждет у ложа.
Проснешься – «Здесь ты?» – «Здесь!» Глядишь налево:
Окно во тьме. Но ты и так пригожа.

Твой голос – свет душе. Не надо утра.
Чем сердце ты, богиня, удостоишь?
И вот начнет торжественно и мудро.
Я тихо вторю ей: нас в мире двое.

Ты прежде забавляла — учишь ныне,
Я познаю, чем мир стоит и движим.
Как человек, подобный мерзлой глине,
Восходит ввысь – про то мы строки нижем.

И ритмы мира, музыку вселенной
Несешь ко мне и сыплешь из корзины
Твои цветы, и я ликую, пленный,
Вознесенный на снежные вершины.

Пока ты здесь в ночи и озаряет
Мне щелку милый взор в дневную пору,
Я не томлюсь… Печаль моя витает
Как облако по синему простору.