Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Странно. Дрянно. Руки. Ноги.
Шар горящей головы...
Муравейник и дороги
От него среди травы,

Что приводят в муравейник
Лучший, худший иль такой же.
Странен даже сам келейник
Замурованный... Постой же,

Да постой же! Ведь вертячка
Жизненная от болезни,
Каторжника это тачка,
Шар от кандалов железный.

Всё, что важно, вне меченья
Лихорадочного духа,
Всё, что важно, песнопенья,
Всё, что важно, легче пуха.

Что же важно? Слово важно,
Важна тишина, покой!
Важно всё, что не продажно
И чего не взять рукой.

Важно, что не достижимо
Даже звуковой волной,
Важно, что непостижимо,
Тучи важны за стеной,

Волны важны в океане,
Вечер важен золотой,
Важен в сказочном пеане
Ты, усопший и святой!

Что не важно? Ты не важен,
Ты, шумливый и живой,
Ты, что так отменно важен,
Ты с логичной головой.

Ты, как представитель массы,
Ты, законник и мудрец,
Ты, плетущий выкрутасы
Для пасущихся овец!

Ты, ученый, наглый боров,
Эгоцентрик и пророк,
Ты, родившийся для споров,
Ты, казнящий за порок.

Всё, что не мертво, не вечно,
Всё крикливое вокруг,
Всё, что слишком человечно,
Всё, что ужас и испуг.

Это всё совсем не важно,
Суетно и без цены,
Это всё швырнуть отважно
Можно с башенной стены

Или в пропасть из-за борта
Мысленного корабля,
Вышмыгнувшего из порта, –
Это злая всё земля!

Напротив моего окошка
На фоне облаков платан
Качается всегда немножко,
Сгибая женственный свой стан,

Как будто с дружеским приветом,
И тысячи его листов
Хотят беседовать с поэтом,
Что их понять всегда готов.

Красавец женственный глубоко
Ушел корнями под ручей,
Над ним раскинулся широко
Готический шатер ветвей.

Днем, как Сиенская Мадонна,
Блестит на фоне золотом
Он по лазури небосклона,
Став белым к вечности мостом.

Чернеет он меж кипарисов
Ночной порой, как верный страж,
На каменных домов кулисах,
Глядя на звездный экипаж,

Кружащийся в провалах неба,
Медведица над ним Большая,
И Млечный Путь, и к утру Вега,
И Андромеда золотая.

И часто из людского ада,
Вживаясь мысленно в платан,
Как легендарная дриада,
Уйдя в лазурный океан,

Я растекаюсь и качаюсь,
Я шелещу среди ветвей,
Я с родником в земле купаюсь
Среди личинок и червей.

И, звезд приветствуя круженье
Сребристым трепетом листов,
Я превращаюсь в сновиденье,
Я к вечности словам готов!

Всё небо шаль атласная,
Лазурная, прекрасная
На голове у Вечности,
Сияющей от Млечности
Своих путей загадочных,
Бесцельно лихорадочных,
А на фате лазоревой,
Сверкающей от зарева,
Как козочки ангорские,
Кудрявые, заморские,
Стада пасутся снежные
Полдневных тучек, нежные,
Манящие, неспешные,
Прозрачные, безгрешные,
И я гляжу внимательно,
Неспешно созерцательно,
Теряя ощущение
Земного притяжения,
И растворяясь мысленно,
И размножаясь численно,
Я в синеве планирую,
И формы их копирую,
И становлюсь негаданно
Легок, как клубы ладана,
И ничего не нужно мне,
И всё вокруг содружно мне,
И с ощущеньем сладостным
Я становлюся радостным
Лучом из ока Вечности
Иль мотыльком, с беспечностью
По цветикам порхающим,
В лучах небесных тающим.

Неаполь. Вечером. Толедо.
Следы голодного обеда
На лицах жителей видны.
Солдаты сыты лишь одни,

Солдаты из-за океана,
Всё янки, бриты, обезьяна
Чумазая кой-где меж них,
А где солдаты, там и лих.

Из грязных, смрадных переулков,
Где люди в каменных шкатулках
Живут, как мертвецы в гробах,
Где мощи сушатся рубах,

Смотрите, крадутся мальчишки,
Классические всё подонки,
Эфебы Джемито из бронзы,
Что жарятся весь день на солнце,

И тащат за рукав героев,
Купающихся здесь в помоях,
И с ненавистью на глазах
Им шепчут с личиком в слезах:

«Как арбузы у мамы груди,
Все поражаются им люди,
Сестричек грудки абрикос,
Чисты они, как сам Христос!

Идите, чужестранцы, в гости,
Там карты есть, вино и кости,
Запрета нет для вас ни в чем,
Теперь у нас публичный дом!»

И в пролетарские палаты
Заморский гость идет богатый
На груди бедных матерей,
На грудки крошек дочерей.

Италия! Мученица наша,
Горька твоя из века чаша;
За мнимого величья час
Ты распята на крест, как Спас!

Какая тихая агония
В больницы мертвенном саду!
Пятисотлетняя павлония
Склонилась тихо на гряду.

Вокруг певучие аркады
Филипповых учеников,
В квадрате облаков громады
Без очертаний и оков.

Больных глядят из окон лица
На великана смерть в саду,
Испуганная сверху птица
Кричит, как грешники в аду.

Его, наверно, Марко Поло,
Что первый посетил Катай,
Привез для Папского престола
Иль в новый флорентийский рай.

Он видел в годы Возрожденья
Перед мертвецкой, как тела
Анатомировал Мантенья,
И подле страшного стола

Стояли два Архистратига
И Леонардо с бородой,
И тайны открывалась книга
Пред живописцами порой.

Он видел новые Афины,
Перерастя дворцы вокруг,
Он видел города руины,
Паденье, рабство и испуг.

Он созерцал, он цвел багрянцем,
Он ничего не зная знал,
Но, утомленный долгим танцем,
Он меж аркадами упал.

Он видел смертные страданья
Бессчетных смертников вокруг,
Он – самый тихий сын созданья,
Не зная, что такой испуг.

Она стояла у окошка,
Внизу пустынная дорожка:
По ней явиться должен сын.
Солдат немецкий лишь один

Из-за угла глядит в окошко.
Ей жутко от него немножко,
Она спускает жалюзи...
От страха мысли не в связи...

Но немец заприметил руку,
Поднял невиданную штуку...
Пальнул. Попал. Как спелый плод,
Распался череп, за народ

В стольких страдавший госпиталях,
При жизни кровяных деталях.
Усталый разлетелся мозг,
Как одуванчики в мороз.

Профессор-муж собрал осколки
И мозг разбрызганный... Иголки
Употребил, кривой ланцет,
И страшной раны словно нет.

Запахло сулемой, карболкой...
И мертвая лежит уж пчелкой
Преставившейся на столе
Под образами в уголке.

Два сына пали на колени,
Бледнее полуночной тени,
Недоуменные, без слез.
Букеты появились роз.

Неумолимые мортиры
Громят соседние квартиры,
За окнами бои вокруг.
Молчанье в комнате. Испуг.

Зачем всё это? Правый Боже!
Вопрос является всё тот же.
Увы! наверное, сам Бог
Ответить на него б не смог.