Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

И тихо по коралловой аллее
Меж иноков умученных, как встарь,
С крестом сверкающим на голой шее
Шагал неслышно убиенный Царь.

В пробитой пулями Он гимнастерке
И в продранных на пальцах сапогах,
Худой как смерть, измученный и горький,
Но позабывший о своих врагах.

И горностаем мученика раны
Покрыл святые любящий Христос,
И на руках рубинами убранный
Царевича Он трупик бедный нес,

Прекрасного, как полумесяц чистый,
Как ранневешний бледный гиацинт,
Поднявшийся на миг в теплице мглистой
И оброненный в злобы лабиринт.

И грустно, головой поникнув доброй,
Глядит Отец на ангельского Сына,
Подрезанного социальной коброй,
Как стебель нераскрывшегося крина.

И поседевшая от мук царица
Меж дочерей, растерзанных толпой,
Шла, как с Голгофы Мать-Отроковица,
Усыпанной цветочками тропой.

Они в лохмотьях, и следы насилья
Видны у Матери и Дочерей,
Но меж отрепьями трепещут крылья,
В очах, проливших море, – Эмпирей.

Из страшных ран Спасителя стигматы
Лучистые у мучениц видны, –
И с ореолом в Божие палаты
Они идут из Царства Сатаны.

И тихо между рыцарей терновых
С улыбкой грустной шествуют они.
Молитвенно несется из суровых
Героев уст: Боже, Царя Храни!

А за стеной собрались монастырской
Мильоны вытянутых горем шей;
Народ, еще недавно богатырский,
Воров добыча и тифозных вшей,

Восстал из праха с головой повинной
На медный зов святых колоколов –
На сотни верст страдалицы невинной,
Руси, не различить из-за голов.

Мильоны там расстрелянных, сожженных,
Растерзанных, засеченных Чека,
Обобранных дотла, умалишенных,
Уравненных до скотского пайка!

Там без гробов зарытые, там в гробе
Неслыханного жаждущие счастья,
Там палачом обузданная злоба,
Там укрощенное вором ненастье!

Мильоны глаз с раскаяньем и дрожью
Чрез монастырскую глядят стену,
На милость уповая снова Божью,
На прадедов святую старину!

И тихое увидевши сиянье
На лепестками устланном пути,
Раздалось горькое вокруг рыданье
И стон молящий: Батюшка, прости!

И бухнули перед Страдальцем в ноги
И родины поцеловали прах,
Но Он, согбенный и бесслезно-строгий,
На окровавленных поднял руках

Царевича с поникшей головою,
Орленка, пораженного свинцом.
И плачу не было конца, и вою,
И в стену бились ближние лицом.

Но крестным вдруг благословил знаменьем
Своих мучителей Последний Царь.
Ответила забытым псалмопеньем
Ему свободой сгубленная тварь,

Ответили колокола и тучи,
И ландыши смиренные в тени,
И Рыцарей Терновых хор могучий:
– Что б ни было, Боже, Царя Храни!

На голубом безоблачном брокате
Волнует душу лучезарный Феб;
На девятиступенном стилобате
Три ряда арок, стройных как Эфеб.

На конном Медичи искрятся латы,
Младенцы Роббия глядят в Эреб,
Бе многострадные снуют шахматы,
Бе я стою, как убиенный Глеб,

С чудовищно раскрытыми глазами,
С нечеловеческой в душе тоской,
Уставший насмерть проходить низами,

Такой смятенный, жаждущий такой.
Зачем, создатель, продолжать экзамен?
Дай сердцу ущемленному покой!

Здравствуй, воинство зеленое,
Гибкостанное,
Бурями и солнцем упоенное,
Неустанное!
Здравствуй, рыцарство вершинное
Меж ирисами,
Братство Божие невинное
Меж кулисами
Апеннин тяжелотурными,
Холм обставшими,
Первозданными, лазурными,
Мир познавшими
Хаотичными изломами!
Бронею каленою,
Воронеными шеломами
В упоенную
Синеву небес взнесенные,
Стойте, братия,
В ночи страшные и бессонные
От проклятия
Охраните нас, от сомнения
Яви грубого,
От убийцы сновидения
Толстогубого,
От разумного и ползучего,
Объясненного,
От базарного и толкучего,
Оцененного;
Наклоните же ваши копия
И сомкнитеся
Подле Сына верного Утопии,
Слова витязя!

Люблю я скалы и шиповник дикий,
Сухой вереск и златогрудый дрок,
Серьезных коз панические всклики
И муравьев-подножников мирок.

Люблю я туч жемчужных мозаики
И к Тайне гор вознесенный порог,
И звезд алмазовые в бездне лики
Люблю, как первый их любил пророк.

Но слишком ясен взор мой для пророка,
И не могу земную нищету я
Твердить земным страдальцам, как сорока;

Вот почему, как пасмурная туя,
С плющом обнявшаяся в чащах дрока,
Всё забываю я, тебя целуя!

Чудовищные душат орхидеи
Страну долготерпенья и чудес,
Кровавые Россию чародеи
В тропический преобразили лес.

В овечек обернулися злодеи
И занялся пророчествами бес:
Священные удушены идеи
Хитросплетениями адских месс.

Всеуравнительные ворожеи,
Литературные оставя споры,
Ярмами оковали наши шеи

И яд мертвящий пролили нам в поры,
И паруса сорвали с гиблых рей
Служители Антихристовой своры!

Достигнут идеал равенства
В умалишеннейшей из стран;
Антихристово духовенство
Пьет из России смрадных ран!

Всё уравнили по ранжиру:
Мозги, корманы и брюха;
Труду, нелепому кумиру,
Кадят людские потроха.

Но достиженье идеала,
Таков уж, видно, испокон
Среди земного карнавала
Неукоснительный закон,

Рождает муку пресыщенья, –
И между уравненных стад
Уже бушует отвращенье
С тоскою жгучею назад.

Христа блаженный Эмпирей
Недостижим наоборот,
Хоть как ты в облаках ни рей,
Хоть башню выстрой, как Немврод.

В недостижимом Матерь-Вечность,
В несозидаемом покой,
Венца Создателева Млечность,
Не осквернимая рукой.

И только за вратами Смерти
Мы все познаем, может быть,
Зачем из синей звездоверти
Спустилась духа в бездну нить.

Пока последний не вернется
Опальный к Богу серафим,
У Вифлеемского колодца
Мы только жажду утолим.

И прав блаженный Малахия:
Доколе римский папа Петр
Последним мученикам смотр
Не сделает, Христа стихия

Лишь утолит земную схиму,
Как двадцать сотен лет назад;
К Небесному Иерусалиму
Путь пролегает через ад!

Кормили Кесари рабов телами
Виющихся в бассеинах угрей,
И лакомому блюду над столами
Неслась хвала нахлебников царей.

Тарелку с прокаженных смрадным гноем
Святая Сьены мраморной пила,
С неслыханным еще духовным зноем,
И ей неслась такая же хвала.

Тот Рим и та Сиена стали ныне
Прекрасный, но оставленный погост,
Но поневоле пред лицом святыни
Встает вопрос, безжалостен и прост:

Нет Девы Сьенской с прокаженным супом,
Нет перелопавших угрей-обжор,
Так почему же жизнь еще по трупам
Поет симфонии in mi minor!