Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Среди шеломов пиний – Колизея
Румян тысячеарочный овал,
В воронке адской, с зевотой глазея,
Стотысячный палач добушевал.

Всё надоело. Схватки гладиаторов
И абордаж аренных навмахий,
Кормление рабами аллигаторов
И коней аравийских бег лихий.

«Зверей! Зверей! Зажечь живые факелы!
Еретиков! Поганых христиан!
Давно уж варвары в кругу не плакали,
Давно не видели мы рваных ран!»

И бледные, перебирая четки,
Глядя в лазурь, они вошли в арену.
И львиные уже из-за решетки
Горят глаза, и рты роняют пену.

Вот подняли решетку бестиарии,
Вот хлест бичей – и вырвалась гроза,
Но ей влюбленного навстречу карие
Глядят архиепископа глаза.

Умолкшая к стене прижалась братья,
А он, седой, высокий, словно кедр,
Из глаз сияющий до самых недр,
Раскрыл широко так свои объятья,

Из-под цепей роняя аметисты,
И зашагал на разъяренный рык:
«Я каюсь зрелый, вы – мой жернов чистый», –
Как колокол, звонил его язык.

И молнии рыкающим зигзагом
К нему со всех примчались сторон
Под вой разбуженных исподним магом
Людских гиен и волков и ворон.

И первую в свои объятья львицу
Он принял, как влюбленный мотылек,
И в желтую смешались небылицу
Тела кошачьи и крови клубок…

_________________

А в полночь у кустодов Колизея
За горсть монет антиохийский гость
Купил для братии, благоговея,
Несъеденную Теофора кость.

Поскрипывают голые платаны,
Как такелаж разбитых кораблей,
Плюют жемчуг студеные фонтаны.
Пустынна площадь, словно мавзолей.

Продребезжал с холодными Сант-Эльма
Огнями желтополосный транвай,
И электрические ярко бельма
Меж судорожных потонули вай.

На Пьяцца Донателло кипарисы,
Нахмурившись, в кладбищенском овале
Дрожат, – и с монологом за кулисы
Спешит уставший в плотском карнавале,

Но не уйти, не обновиться в келье
От пустоты мятущейся душе!
Томит ее идейное бесцелье,
Гнетет ее земное экорше.

Многострадальной родины повсюду
Мерещится могильное чело,
И меж ветвей повешенного Иуду
Действительности вижу я назло.

И страшно мне от мыслей изъязвленных,
От гениальной нашей нищеты,
От вечных тайн, душой не преломленных,
И от земных пророчеств пустоты.

Полынь во рту и желчь в разбитом сердце,
Душа исполнена любви и злобы.
В лавровых листьях и в каиенском перце
Мои мечты покоятся в утробе

Далекого российского Бедлама,
И не воскреснуть им уже вовек:
Довольно уравнительного хлама
Перестрадал Мессия-Человек!

Трудолюбивые собрали пчелки
Не утоляющий крылящих мед,
Разбитой головой, как перепелки,
Устали мы стучать о небосвод.

Вот почему я убежал в кулисы
И голову тебе склонил на грудь:
Будь верным стражем мне, как кипарисы,
Что в голубую вознеслися жуть!

Пришла весна необычайно ранняя,
С загадочной улыбкою, как сон,
И от ее влюбленного дыхания
Порвался всюду снеговой виссон.

И я, как зверь, покинувший берлогу,
Вздохнул с красавицею в унисон
И псалмопевно обратился к Богу,
Видением полнощным потрясен

Антихристовых легионов в раже
Над трупом нищей матери моей;
Вакхическою ножкою весна же
Плясала меж очнувшихся полей,

Роняя из душистого подола
На черную канву свой маргерит,
И журавлей угрюмая гондола
Над ней в лазури призрачной парит.

Но сердце кто-то исполинским квачем
С звериным хохотом мое смолит,
И я с беспомощным склоняюсь плачем
Меж погребенных идеала плит.

Да вечная меня отроковица
Подснежников букетом приманила,
Иероглиф стрельчатая мне птица
Прочла в душе, примчавшаяся с Нила.

И за кудесницею босоногой
Как марафонский я бежал гонец
По трупу родины моей убогой, –
Пока меж пней свалился наконец.

Лежал, лежал я, кажется, там долго
В глубоком сне, как будто наяву,
И слышалось мне, как плевала Волга
Тела усопших в мертвую траву.

И много, много наслоилось трупов
Меж камышей по шепотливой плавне,
Но скрежета не слышал я заступов,
И небеса не раскрывали ставни.

Но вдруг откуда-то поднялись крики,
Бессчетные затеплились огни.
Торжественной, молитвенной музыки
Раздался лад: Боже, Царя Храни!

И поднял я, как отходящий инок
Подъемлет голову к Святым Дарам,
Чело измученное из былинок –
И замер, Божий озирая храм.

Божественный свершила вдруг природа
По вешней воле в мире ренессанс,
И живопись земли и небосвода
И Санцио не устрашится станц.

Сережками покрылись золотыми
Берез атласных трепетные ветки,
Подснежники невинные под ними
Благоухают, нежные как детки.

Кораллом бледно-розовым и белым
Покрылись яблони вокруг и вишни,
Пичужек хорам радостным и смелым
В них поселиться повелел Всевышний.

А меж благоухающих, воскресших,
Монистами украшенных ветвей
Пожаром солнечным горят чудесным
Благовествующие маковки церквей.

И всюду вдруг в покрове изумрудном
Зашевелилась теплая земля,
И поднялись с единодушьем чудным,
Устами тихо божество моля,

Из-под муравы рыцарей сраженных
Изрешетенные свинцом тела,
Вокруг Корнилова в кольцо сплоченных
Под знаменем Двуглавого Орла.

Деникина и Колчака и Врангеля
Умученные встали офицеры,
Все те, что верили в России Ангела
И ради чистой поплатились веры,

Все те, что были распяты в Бедламе,
Растерзаны когтями адских сил
Из-за любви к Непостижимой Даме,
И Танатос их нехотя скосил.

И выстроились вдоль они дороги,
Как в Царские выстраивались дни,
И в хор слились молитвенный и строгий,
Забытый хор: Боже, Царя Храни!

И тихо по коралловой аллее
Меж иноков умученных, как встарь,
С крестом сверкающим на голой шее
Шагал неслышно убиенный Царь.

В пробитой пулями Он гимнастерке
И в продранных на пальцах сапогах,
Худой как смерть, измученный и горький,
Но позабывший о своих врагах.

И горностаем мученика раны
Покрыл святые любящий Христос,
И на руках рубинами убранный
Царевича Он трупик бедный нес,

Прекрасного, как полумесяц чистый,
Как ранневешний бледный гиацинт,
Поднявшийся на миг в теплице мглистой
И оброненный в злобы лабиринт.

И грустно, головой поникнув доброй,
Глядит Отец на ангельского Сына,
Подрезанного социальной коброй,
Как стебель нераскрывшегося крина.

И поседевшая от мук царица
Меж дочерей, растерзанных толпой,
Шла, как с Голгофы Мать-Отроковица,
Усыпанной цветочками тропой.

Они в лохмотьях, и следы насилья
Видны у Матери и Дочерей,
Но меж отрепьями трепещут крылья,
В очах, проливших море, – Эмпирей.

Из страшных ран Спасителя стигматы
Лучистые у мучениц видны, –
И с ореолом в Божие палаты
Они идут из Царства Сатаны.

И тихо между рыцарей терновых
С улыбкой грустной шествуют они.
Молитвенно несется из суровых
Героев уст: Боже, Царя Храни!