Василий Сумбатов - Прозрачная тьма: Собрание стихотворений

Что в мире черством и суровом
Согласья дружеского краше?
Не обрывай жестоким словом
Жемчужных четок дружбы нашей.

Мы с тихой нежностью низали
Их зерна – радости мгновенья,
На нитке нет узлов печали,
Разлада или раздраженья.

Не обрывай. Будь осторожна.
Низать – один лишь раз дается.
Связать разорванное можно,
Но узел – узел остается.

Часы, что я провел с тобой,
Мой друг задумчивый и кроткий,
Перебираю я, как четки,
С молитвой нежной и простой.

На каждый чае – одно зерно,
Слезой омытое разлуки, –
И сколько радости и муки
В одном зерне заключено!

Пусть счастье было кратким сном, –
Его я вновь переживаю
И зернам счет веду, хоть знаю,
Что четки кончатся крестом.

Как сыплются песчинки дней
В клепсидре жизни струйкой серой!
Как мало их осталось в ней,
И столько в каждой ясной веры,
Что нет движению конца,
Что в должный миг всегда готова
Рука премудрого Творца
Перевернуть клепсидру снова.

И, краткий вниз свершив полет,
Песчинка средь других ложится
И ждет, когда придет черед
В движенье новое включиться,
Чтоб в этом новом череду
Опять катиться – без заботы
О том, в каком она ряду,
Среди кого, какой по счету.

Когда смотрю на капли дождевые,
Я знаю – тайны жизненные им
Известнее, чем мудрецам земным,
И слушаю я речи их живые.

Они твердят: «Послушай! Мы, как ты,
Проходим испытанья, превращенья,-
Зачем ведешь ты времени счисленье,
Раз с ним в одно и ты, и мы слиты?

Всё той же быстрой неустанной птицей
Летят над миром миллиарды лет, –
Ни прошлому, ни будущему нет
Ни меры, ни отличья, ни границы.

Всегда вперед, свершая вечный путь,
В кругу замкнутом время-жизнь стремится,
И неоткуда будущему влиться,
И некуда прошедшему свернуть».

Встречает у кладбищенских ворот
Старушка-грусть и по могилам водит,
И каждый раз всё новые находит.
Быть может, недалек и мой черед.

На кладбище от кипарисов тень,
Как серая медлительная лава,
Стекает к центру, подвигаясь справа
И полукруг обходит каждый день.

В тени все краски смутны и легки,
Но солнца кисть, просунувшись сквозь ветки,
Вдруг на картине делает отметки –
Расплавленного золота мазки,

И вспыхивает ангела крыло,
Иль скромный крест, иль скорбная фигура,
И уж не так всё безнадежно хмуро,
И на минуту на душе светло.

Но на минуту лишь. Потом опять
Потушит тень сияющие блики,
И меркнут ангелов печальных лики,
И грусть такая, что не передать.

Виденье светлое забытой были,
Которой отклика сегодня нет!
Ей было только восемнадцать лет,
Когда ее здесь в склепе схоронили,

И много бурных страшных лет теперь
Прошло с тех пор, как нет ее на свете…
Но кто же здесь сидит на парапете?
Кто отворил в холодном склепе дверь?

Она! Она! Волос спустились пряди
На грудь ее, задумалась она,
Грустит слегка, но грусть ее ясна, –
Сны юности сменяются во взгляде.

Чисты, нежны прекрасные черты,
В них горести, страданья – нет ни тени!
Легли красиво руки на колени,
Сплелись красиво тонкие персты.

Здесь смерть не кажется обычной драмой, –
В ней ласка есть и теплый мягкий свет,
И светел милой девушки портрет,
Живящий белый выщербленный мрамор.

Ей – восемнадцать лет, и вдруг – конец!
Ее душа из мира отлетела,
Но юную живую прелесть тела
Сберег нам Антокольского резец.

Ахматова, Иванов, Мандельштам, –
Забытая тетрадь «Гиперборея» –
Приют прохожим молодым стихам –
Счастливых лет счастливая затея.

Сегодня я извлек ее со дна
Запущенного старого архива.
Иль сорок лет – еще не старина?
И уцелеть средь них – совсем не диво?

«Октябрь. Тетрадь восьмая. Девятьсот
Тринадцатого года…» Год заката,
Последний светлый беззаботный год.
Потом – не жизнь, – расправа и расплата.

Тетрадь – свидетель золотой поры,
Страницы, ускользнувшие от Леты.
Раскрыл, читаю, а глаза мокры, –
Как молоды стихи, как молоды поэты!

И как я стар! Как зря прошли года!
Как впереди темно, и как пустынно сзади!
Как жутко знать, что от меня следа
Никто не встретит ни в какой тетради.

Тяжелый странный год: в нем не было весны,
И лето в нем на лето не похоже,-
Где дождь, где снег идет, и небеса темны,
И холодно, и каждый день – всё то же.

Тяжелый странный год. Быть может, он беду
Пророчит – голод, мор, конца начало?
Но розы в третий раз цветут в моем саду,
Чего в другие года не бывало.

Цветут не как всегда – спешат раскрыть бутон
И сразу начинают осыпаться.
Как будто знает куст, что сгинуть обречен,
И пред концом спешит покрасоваться.

Тень всё прозрачнее в лесу,
И уж золотятся вершины,
И лижет с веточек росу
Дневных лучей язык змеиный.

Уже проснулись муравьи
И, глазки лапкой протирая,
Из дырок на шоссе своих
Повысыпали черной стаей.

Дорога – в бисере росы, –
Ну как же не остановиться,
Не освежить водой усы,
Перед работой не напиться?

Потом – все врозь – уже бегом –
Разведывать, искать добычи!..
Зашевелилось всё кругом,
И нарастает гомон птичий.

И ветер – парень разбитной,
Охотник до игры спортивной –
Тропинкой побежал лесной,
Насвистывая марш наивный,

И дятла слышен мерный стук,
И солнце, яркой белкой рыжей
Легко скача с сука на сук,
К земле спускается всё ниже.

Непришедшее письмо…
Пуст с утра почтовый ящик,
Но глядишь в него всё чаще.
Видишь марку и клеймо, –

Отопрешь, – лежит реклама!
На душе – и злость, и грусть, –
Позабыли? – ну и пусть!
Ну, не пишут! В чем же драма?

– С глаз долой – из сердца вон! –
Вдруг пословицу вспомянешь.
Но – в окно не раз заглянешь, –
Не идет ли почтальон?

Прошла и взглянула случайно
В душевную скучную прозу
И странную грустную тайну
Оставила в ней, как занозу.

Прошла. Навсегда. Безвозратно.
А тайна и ложна, быть может,
Но боль от занозы приятно
И чувства и мысли тревожит.

Я вел по уличке старинной,
Каких немало Рим сберег,
Где из подвалов запах винный
Зовет прохожих в кабачок.

Подросток смуглый и кудрявый
Проехал на стальном коне,
Видавшем виды, и лукаво
Мигнул и улыбнулся мне.

Шутя он вез свой груз тяжелый –
Бидон железный с молоком –
И напевал мотив веселый,
И быстро скрылся за углом.

И вдруг мотив там оборвался, –
Его сменили лязг и крик,
И из-за дома показался
Громадный грязный грузовик.

Шофер сидел белее мела,
Дрожала на руле рука…
В канаве пыльной розовела
От крови струйка молока.