Юрий Мандельштам - Собрание стихотворений

Когда свершу я будничное дело,
И на страницах будничных газет
Узнаешь ты нахальный и несмелый,
И непохожий на меня портрет, —

— Ты будешь плакать, ты проплачешь ночи,
Смотря в унылый лондонский туман,
Ты будешь памятью моей морочить
Доверчивых и строгих англичан.

Тебя твой муж утешит небылицей
И поцелует на ночь, не спеша,
А про себя поэтам подивится:
«Ведь, главное, не так уж хороша!»

Но что за дело мне? Меня не тронет
Твоя печаль — о, я не буду знать.
Когда луна блеснет на небосклоне,
По — прежнему я стану вспоминать

Лучи густые солнечного света,
Мистраля раскаленную струю,
Далекий остров, море, запах лета,
Твою любовь и нелюбовь твою.

Гомеровским стихом священным,
Античной, строгой красотою
Еще полна душа Елены,
В веках не позабывшей Трою.

А голова Софии мудрой —
А ней глубоко таится знанье
И посыпает белой пудрой
Упорных мыслей сочетанья.

И всех прекрасней и нежнее,
Как позабытых стран равнины,
И сердце радовать умеют
Любовь и скорбь Екатерины.

Но даже их я променяю
На случай радостный и странный.
В любви внезапной забываю
Тоску, и мудрость, и обманы.

Часами ласково и дико
Я славлю северное имя,
О счастьи думаю великом,
Не замечаемом другими.

Я предугадываю встречи —
— Ведь у влюбленных столько дела —
И долго вспоминаю вечер,
Когда душа стрелой запела.

Моя веселая измена!
Предчувствую: тебе единой
Простят София и Елена,
И скорбная Екатерина.

Моя смерть Вам должна быть страшной:
Вы со мною вместе умрете,
Оттого, что с собой на память
Ваше имя тогда возьму я.

И другие Вас будут видеть,
И другие, как прежде, будут
Тем же именем называть Вас,
Что и я повторял когда-то.

Но наверно и Вы поймете,
Что Вы стали совсем другою
И что с Вашим именем вместе
И любовь навсегда унес я.

Неполный месяц, желтый и смешной,
И редкие зарницы за спиной.
Казалось, ночь июльская была
Из тонкого, волнистого стекла.

Неясная печаль из далека…
Как больно сжалась теплая рука!

Какая грусть на площади ночной!
В угарном и безрадостном весельи
О чем-то горьком, как июльский зной,
Скрипят неугомонно карусели.

А в комнате беспомощный рояль
Дрожит и стонет под рукой неровной,
И жалуется душная печаль,
Прикрытая усмешкой хладнокровной.

И только там — на белом потолке, —
Где тихо бродят ласковые тени,
Нет ни упорных мыслей о тоске,
Ни медленных, назойливых сомнений.

Хор за стеною пел
Странные песни.
Молился монах:
Знал я сомненье и медленный страх.
Боже, прости мне, что темной тропою
Я не решался идти за Тобою!
Боже, прости!
Дай мне порою на дальнем пути
Слышать победное: «Лазарь, воскресни» —
Сладкий удел.
Хор за стеною пел
Странные песни.
Молился солдат:
Плотью одетый прошел я сквозь ад —

Боже, прости мне убийство и ропот!
Боже, прости!
Дай мне порою на трудном пути
Музыку слышать нежней и чудесней
Огненных стрел.
Хор за стеною пел
Странные песни.
Молился поэт:
Боже, прости мне, что в сумраке лет
Очи смотрели и слушали уши,
Руки сплетались и грешные души.
Боже, прости!
Дай мне, о Боже, на скорбном пути
Счастья тревожней и муки безвестней,
Образов слаще и звуков прелестней —
— Тайный предел.

Хор за стеною пел
Странные песни.

Веселый мальчик в светлом костюме.
Первые клятвы — в который раз.
Сладкое песенное безумье
Прозревающих радость глаз.

А этот — отмеченный скорбным знаком,
В живую душу облекший грусть,
Взрастивший полынь упорным злаком,
Горечь свою затвердив наизусть.

Или такой: за случайной утратой
Вечной любви тугое кольцо.
— Как не любить чужое когда-то,
Озаренное новым светом лицо.

Сызнова каждый раз непривычно
Сердце свое раскрывать во мгле.
Если слово друг теперь безразлично,
Что мне еще свершать на земле?

К тебе прихожу с утра,
Играем вместе в игру:
За другом прячется враг,
Врагом прикинулся друг.

Друзья и враги молчат,
Садятся в призрачный круг,
А после сходятся вдруг,
Ругаясь, смеясь, крича.

Тогда тускнеют слова…

Угрюмый лоб и сжатый рот…
Порой усмешка — еле-еле…
В мансарде душной, в полухмеле —

Забыты чувства: вечер длинный.
Слова — ненужный полукруг.
В душе глухой и тусклый звук,
Ответ на мандолиный.

Но губы сжаты — все равно.
Уйду — со мною, в память,
Тоска и мысли об одном,
И дым перед глазами.

И мандолины острый звук
— Ни верить, ни работать —
И в голове глухая нота:
«Он мне не друг!»

От ослепительного света
Граненых ламп застыв едва,
Как тело, празднично одета
Душа, вступившая в права.

А тело тает взлетом тайным.
Не потому ли так легка
В прикосновении случайном
Твоя прозрачная рука?

Но лампы гаснут от удара
По гулким клавишам, и вот
О горестях Елеазара
Певец взволнованный поет.

Рахиль! Уже во власти тленья,
Внезапно спутав имена,
Душа не твоего ли пенья
В любовной робости полна.

По рубрикам, под нумерами
Любовь — по строчкам — наизусть.
Не зачитаешься стихами,
Где безошибочность и грусть.

Любви и нет. Но мы забыли
О неутешности, и вот
В мучительном Леконт-де-Лиле
Душа, запутавшись, живет.

Запутавшись… А все сильнее —
— И скудной радости не жаль —
— Парнасской строгостью болеет,
Уже приявшая печаль.

Предчувствовало сердце: безразличен.
И как надеяться любимым быть!
Поэты обожают Беатриче,
Но Беатриче их не полюбить.

А я — последний в неземной плеяде,
Любовник скучный и плохой поэт.
Не мне искать твоих противоядий,
Которых вовсе не было и нет.

Но мой некрепкий голос напрягая,
— Его бессмертным пеньем не зови —
Я верю: ты услышишь, ты узнаешь,
Ты будешь плакать о моей любви.