Жан де Лафонтен - Лисица и виноград (сборник)

        Однажды Прокна-ласточка летала
          От города далеко, в лес, в поля,
          И услыхала
        Песнь Филомелы-соловья.
Тут Прокна вскликнула: «Сестра! Что с вами сталось?
Как поживаете? Сто лет не видно вас.
        С тех пор, как в Фракии расстались,
        Не помню, жили ль вы средь нас!
        Что вы имеете в примете?
        Не здесь же жить среди полей!»
«Ах! – отвечала Филомела ей. –
Приятней для меня нет места в целом свете».
        «Как? Здесь? Прекраснейшее пенье
        Дарить животным и зверям,
        Да неотесам мужикам?!
Пред ними изливать восторги вдохновенья!
Нет! Прилетайте к нам, и в пышных городах
        Пусть ваше пенье слух ласкает,
        Тем более, что здесь, в лесах,
        Вам все кругом напоминает,
Как некогда Терей, в порыве исступленья,
На ваши прелести свое направил мщенье».
        «Вот это-то воспоминанье, –
           Ответил Соловей, –
        Мне легче здесь переносить, в изгнанье;
        А там, среди людей,
        Я тосковала бы сильней!..»

      Не дай Бог никому капризную жену!
        Одна из жен таких на мужа рассердилась.
За что? Да он молчал, так за это взбесилась,
           Кричала, плакала, бранилась.
И кинулась в реку – пошла как ключ ко дну.
Муж бедный с радости иль с горя прослезился,
Как скоро до него достигла эта весть;
Но он философ был и все мог перенесть:
                Подумал и пустился,
             Чтоб долг последний ей отдать.
                И так в тоске, в печали,
По берегу реки тихохонько идет,
        Глядит на все, что ни плывет;
        Но волны только щепки мчали,
                А нет как нет жены!
Знать надобно, что шел он против быстрины.
Встречается с ним Кум, дивится заблужденью
И говорит ему: «Пойдем вниз по теченью:
Кума должна вон там, гораздо ниже всплыть».
                «Не может, братец, это быть;
Покойница во всем напротив поступала
        И никому не уступала;
Против воды она, поверь мне, поплывет;
Поставит на своем, хоть три раза умрет».

Однажды Ласочка забралась
        В амбар чрез узенькую щель.
        Раздолье полное! Досель
        Бедняжка еле чем питалась.
        В довольстве стала жить она.
        Лишь только встанет ото сна,
        Грызет и ест, пирует вволю,
Благословляя долю.
Бог весть, что гибелью ей стало:
Такая жизнь иль много сала;
Вот что потом случилось с ней.
День ото дня она жирней
Все становилась. Раздобрело,
Толсто, как бочка, стало тело.
        В конце недели, раз, она,
        Поевши плотно, услыхала
        Вдруг шум. Тревогою полна,
        Она скорее подбежала
        К дыре, чтоб вылезть. Ан узка
        Дыра внезапно оказалась.
        Бедняжка в страхе заметалась;
        Вернулась снова. «Вот доска! –
Она воскликнула. – И в ней
Та самая дыра, в которую недавно, –
Всего назад тому шесть дней, –
        Я так пролезла славно!
        Что за диковина?..»
                А Крыса ей в ответ:
        «Диковины тут нет!
        Тогда была ты – кости, кожа,
        Теперь на бочку ты похожа.
Ты сбрось-ка жир – исчезнет сразу чудо!..»

Слова ее сказать другим не худо.
Но лучше басни мы не будем разбирать,
Чтоб с вашими дела их не мешать…

Какой-то Кот, гроза мышей,
        Примерной ревностью своей
        И кровожадностью и силой
        Прослывший в округе Аттилой,
Задумал истребить в один поход
Не только у себя в холодной клети,
                Но весь на свете
                Крысиный род.
Умолкли крысы… их головки
Не помышляют о былом…
Что́ им пустые мышеловки
В сравнении с Котом!
А Кот в восторге, в восхищенье!
И, чтоб поболее явить свое уменье,
                Он, наконец,
Вниз головой повесился, хитрец!
        Не дышит грудь, не слышно храпа,
                Совсем мертвец
(А между тем за шнур вцепилась лапа).
                Крысиный род решил,
Что Кот, должно быть, нашалил:
                Украл жаркое,
                Иль что другое –
        Ну, словом, пойман был
                И, без сомненья,
        Повешен был за преступленье!
                И вот,
        Крысиный род
        Пошел к Коту на погребенье.
        Шныряют, бегают, скребут
        И торжества в восторге ждут…
        Но вдруг… о ужас!.. Кот сорвался,
        Двух-трех ближайших крыс поймал
                И так сказал:
«Вас наказать не так я собирался!
Ведь это что?!! Я знаю план другой!
Ступайте-ка покудова домой!»
Кот не соврал. Осыпавшись мукою,
        В квашню забрался он,
         крысы все, со всех сторон,
        К нему посыпались толпою.
Но Крыса старая (конечно, неспроста:
        Была та крыса без хвоста)
        Коту на это проворчала:
        «Не соблазняюсь я нимало,
        Будь ты хоть не котом,
        А впрямь мучным мешком!»
        Старуха верно рассуждала,
        И можно ль лучше рассуждать?
Ведь недоверчивость есть счастья мать
        И безопасности начало!

О Севинье, все прелести которой
Служили грациям прекрасным образцом!
                Прочтите басню без укора
                И не пугайтесь перед Львом!
        Он, вопреки бессильному злословью,
        Был усмирен всесильною любовью.
        Любовь – есть нечто странное во всем,
        И счастлив тот, кто с нею незнаком…

Какой-то Лев, из важного сословья,
                Пастушку встретил на лугу
И воспылал к ней страстною любовью,
Какой любить я, право, не могу!
                Он стал ухаживать за нею,
Отца ее повергнувши в печаль.
А тот искал зятька себе смирнее,
Да ведь ему и дочки было жаль.
Но как откажешь? Ведь опасно!
                И знал то он прекрасно
(Кто с этим делом незнаком?),
Что обвенчаться можно и тайком,
                Тем паче, дочь его нимало
                Любовь слепая не пугала!
                Отец промолвил тут:
                «Послушай-ка, зятек,
Ведь дочь моя нежна, как фея сказки,
                А твой-то ноготок
Совсем устроен не для ласки!
Так вот, коль хочешь зятем быть,
То, не боясь за целость шубы,
Изволь-ка когти обрубить
Да подпилить получше зубы!
Твой поцелуй тогда не будет грубый,
                Да и жена
С тобою будет более нежна!..»
                Лев согласился… Ослепила
                Его коварная любовь,
                Но без когтей и без зубов
                Исчезла в нем былая сила,
                        И стая псов
        От сватовства безумца отучила…

Любовь, любовь!.. И я скажу в раздумье, –
        Когда мы страстью возгорим,
                        Мы говорим:
        Прощай, прощай, благоразумье!

Пастух в Нептуновом соседстве близко жил:
        На взморье, хижины уютной обитатель,
Он стада малого был мирный обладатель
           И век спокойно проводил.
Не знал он пышности, зато не знал и горя,
           И долго участью своей
Довольней, может быть, он многих был царей.
           Но, видя всякий раз, как с Моря
Сокровища несут горами корабли,
Как выгружаются богатые товары
           И ломятся от них анбары,
И как хозяева их в пышности цвели,
           Пастух на то прельстился;
Распродал стадо, дом, товаров накупил,
           Сел на корабль – и за Море пустился.
Однако же поход его не долог был;
           Обманчивость, морям природну,
Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,
                 Как буря поднялась;
           Корабль разбит, пошли товары ко дну,
           И он насилу спасся сам.
           Теперь опять благодаря морям
Пошел он в пастухи, лишь с разницею тою,
           Что прежде пас овец своих,
           Теперь пасет овец чужих
Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою, –
Чего не сделаешь терпеньем и трудом? –
           Не спив того, не съев другого,
Скопил деньжонок он, завелся стадом снова
И стал опять своих овечек пастухом.
           Вот некогда, на берегу морском,
                 При стаде он своем
                 В день ясный сидя
                          И видя,
           Что на Море едва колышется вода
           (Так Море присмирело)
И плавно с пристани бегут по ней суда:
«Мой друг! – сказал. – Опять ты денег захотело,
           Но ежели моих – пустое дело!
           Ищи кого иного ты провесть,
                  От нас тебе была уж честь.
           Посмотрим, как других заманишь,
А от меня вперед копейки не достанешь».
   Баснь эту лишним я почел бы толковать;
           Но как здесь к слову не сказать,
           Что лучше верного держаться,
Чем за обманчивой надеждою гоняться?
Найдется тысячу несчастных от нее
           На одного, кто не был ей обманут,
                 А мне, что говорить ни станут,
           Я буду все твердить свое:
Что впереди – бог весть; а что мое –  мое!