Жан де Лафонтен - Лисица и виноград (сборник)

Что волки жадны, всякий знает:
                Волк, евши, никогда
                Костей не разбирает.
        Зато на одного из них пришла беда:
        Он костью чуть не подавился.
        Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;
        Пришло хоть ноги протянуть!
По счастью, близко тут Журавль случился.
Вот кой-как знаками стал Волк его манить
          И просит горю пособить.
          Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку в пасть и с трудностью большою
Кость вытащил и стал за труд просить.
        «Ты шутишь! – зверь вскричал коварный. –
        Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный!
А это ничего, что свой ты долгий нос
И с глупой головой из горла цел унес!
          Поди ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперед ты мне не попадайся».

        Художником был на картине
          Громадный Лев изображен –
          Одним охотником в пустыне
          Отважно насмерть поражен.
        И зрители, толпясь гурьбою,
        Хвалились тем, толкуя меж собою.
Но проходивший Лев с них сбил немного спесь.
          «Да, – молвил он, – победу здесь
Вы торжествуете, хотя и без причины;
          Но в силу больших прав, чем вы,
Торжествовали бы свои победы львы,
          Когда б писать умели львы картины».

На птичнике, среди пернатых разных,
        Пород весьма разнообразных –
Случилось Лебедю и Гусю вместе жить.
        Второй, наружностью невзрачен,
Для вкуса барскою усладой предназначен;
А первый должен был утехой глаз служить.
      Один – себя зачислил в штат домашних,
        Другой – при парке состоял.
      Местами же прогулок их всегдашних
Был ров, к которому спускался замка вал.
        Бок о бок, рассекая волны,
Там плавали они, желаний тщетных полны,
Ныряли в глубину. Но раз, напившись пьян,
        Господский Повар впал в обман
      И, Лебедя принявши за Гусенка,
Хотел покончить с ним. Увидев сталь ножа,
Наш Лебедь, в ужасе, дрожа,
Излил тоску свою так сладостно и звонко,
Что Повар молвил тут: «Я не настольк о глуп:
Подобного певца я не отправлю в суп;
        Не перережу собственной рукою
Я горло у того, кто с силою такою
                И с мастерством таким
           Умеет пользоваться им».
        Когда случается бедам
        Следить за нами по пятам, –
        Всегда не лишнее уметь
        Послаще петь.

Голодная кума Лиса залезла в сад;
            В нем винограду кисти рделись.
            У кумушки глаза и зубы разгорелись,
А кисти сочные как яхонты горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдет,
                    Хоть видит око,
                    Да зуб неймет.
Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!
                                На взгляд-то он хорош,
                    Да зелен – ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьешь».

        Лет тысячу велись открыто войны
Меж племенем Волков и племенем Овец;
Но мир был заключен меж ними наконец.
            По-видимому, быть могли спокойны
Тут обе стороны. В прошедшем же грехи
Не раз бывали: Волк, явив свою натуру,
           Овцу зарежет; пастухи
С него на плащ себе за это снимут шкуру:
           Всю жизнь живи как на ножах!
Одни – на пастбищах, другие – в грабежах –
        Все стеснены, немыслима свобода
        И наслажденье благами. Итак,
При перемирии обмен такого рода
        Был совершен: во избежанье драк,
Овечки отдали в заложники собак,
        А Волчий род Волчат своих оставил.
Так, с соблюдением необходимых правил,
        Подписан был властями договор.

Но время шло, и с некоторых пор
   Волками ставшие все господа Волчата
        В отсутствие господ их, пастухов,
   В овчарне лакомясь, наделали грехов:
   Оттуда лучшие, отборные Ягнята,
        Безжалостно умерщвлены,
Волками были в лес затем унесены.
Грабители своих предупредили вскоре,
И те, в ночи войдя к собачьей своре,
Которая спала, доверья к ним полна,
        Забыв о мирном договоре,
    Зарезали собак во время сна:
    Не избежала смерти ни одна.

    Из этого наш вывод ясен:
    Пусть мир есть лучшее из благ,
    Но он бесплоден и опасен,
    Когда без совести и чести враг.

          Могучий Лев, гроза лесов,
        Постигнут старостью, лишился силы:
Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов,
        Чем наводил он ужас на врагов,
И самого едва таскают ноги хилы.
        А что всего больней,
Не только он теперь не страшен для зверей,
Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,
Наперерыв ему наносит оскорбленье:
То гордый конь его копытом крепким бьет,
        То зубом волк рванет,
        То острым рогом вол боднет.
        Лев бедный в горе столь великом,
Сжав сердце, терпит все и ждет кончины злой,
        Лишь изъявляя ропот свой
        Глухим и томным рыком.
Как видит, что осел туда ж, натужа грудь,
        Сбирается его лягнуть
И смотрит место лишь, где б было побольнее.
«О боги! – возопил, стеная, Лев тогда. –
        Чтоб не дожить до этого стыда,
Пошлите лучше мне один конец скорее!
        Как смерть моя ни зла:
Все легче, чем терпеть обиды от осла».

        Однажды Прокна-ласточка летала
          От города далеко, в лес, в поля,
          И услыхала
        Песнь Филомелы-соловья.
Тут Прокна вскликнула: «Сестра! Что с вами сталось?
Как поживаете? Сто лет не видно вас.
        С тех пор, как в Фракии расстались,
        Не помню, жили ль вы средь нас!
        Что вы имеете в примете?
        Не здесь же жить среди полей!»
«Ах! – отвечала Филомела ей. –
Приятней для меня нет места в целом свете».
        «Как? Здесь? Прекраснейшее пенье
        Дарить животным и зверям,
        Да неотесам мужикам?!
Пред ними изливать восторги вдохновенья!
Нет! Прилетайте к нам, и в пышных городах
        Пусть ваше пенье слух ласкает,
        Тем более, что здесь, в лесах,
        Вам все кругом напоминает,
Как некогда Терей, в порыве исступленья,
На ваши прелести свое направил мщенье».
        «Вот это-то воспоминанье, –
           Ответил Соловей, –
        Мне легче здесь переносить, в изгнанье;
        А там, среди людей,
        Я тосковала бы сильней!..»

      Не дай Бог никому капризную жену!
        Одна из жен таких на мужа рассердилась.
За что? Да он молчал, так за это взбесилась,
           Кричала, плакала, бранилась.
И кинулась в реку – пошла как ключ ко дну.
Муж бедный с радости иль с горя прослезился,
Как скоро до него достигла эта весть;
Но он философ был и все мог перенесть:
                Подумал и пустился,
             Чтоб долг последний ей отдать.
                И так в тоске, в печали,
По берегу реки тихохонько идет,
        Глядит на все, что ни плывет;
        Но волны только щепки мчали,
                А нет как нет жены!
Знать надобно, что шел он против быстрины.
Встречается с ним Кум, дивится заблужденью
И говорит ему: «Пойдем вниз по теченью:
Кума должна вон там, гораздо ниже всплыть».
                «Не может, братец, это быть;
Покойница во всем напротив поступала
        И никому не уступала;
Против воды она, поверь мне, поплывет;
Поставит на своем, хоть три раза умрет».

Однажды Ласочка забралась
        В амбар чрез узенькую щель.
        Раздолье полное! Досель
        Бедняжка еле чем питалась.
        В довольстве стала жить она.
        Лишь только встанет ото сна,
        Грызет и ест, пирует вволю,
Благословляя долю.
Бог весть, что гибелью ей стало:
Такая жизнь иль много сала;
Вот что потом случилось с ней.
День ото дня она жирней
Все становилась. Раздобрело,
Толсто, как бочка, стало тело.
        В конце недели, раз, она,
        Поевши плотно, услыхала
        Вдруг шум. Тревогою полна,
        Она скорее подбежала
        К дыре, чтоб вылезть. Ан узка
        Дыра внезапно оказалась.
        Бедняжка в страхе заметалась;
        Вернулась снова. «Вот доска! –
Она воскликнула. – И в ней
Та самая дыра, в которую недавно, –
Всего назад тому шесть дней, –
        Я так пролезла славно!
        Что за диковина?..»
                А Крыса ей в ответ:
        «Диковины тут нет!
        Тогда была ты – кости, кожа,
        Теперь на бочку ты похожа.
Ты сбрось-ка жир – исчезнет сразу чудо!..»

Слова ее сказать другим не худо.
Но лучше басни мы не будем разбирать,
Чтоб с вашими дела их не мешать…