Жан де Лафонтен - Лисица и виноград (сборник)

Послушайте рассказ фригийского раба!
        Он говорил, что сила в единенье,
Что сила всякая в отдельности слаба,
И если сделал я в рассказе измененье,
То вовсе не затем, чтоб, завистью томясь,
        Я добивался той же громкой славы, –
Нет, просто описать хотел я ваши нравы.
          Ведь Федр, лишь к почестям стремясь,
Нередко увлекался славой;
        Но я ее считаю лишь забавой.
        Итак, вернусь к рассказу поскорей,
        Как поучал отец своих детей.
        Старик прощался с жизнию земною
        И обратился с речью к Сыновьям:
«Вот тонких прутьев пук, скрепленных бечевою;
Сломайте-ка его, а я попозже дам
          Вам объясненье, в чем тут дело».
Пучок взял Старший брат, – усилия напряг
И возвратил, сказав: «Нет, не сломать никак!»
Пучок взял Средний брат уверенно и смело,
Но – тот же неуспех! И Младший брат не мог,
Как оба старшие, переломить пучок.
Потратили они и труд, и время тщетно,
Из прутьев ни один им не пришлось сломать.
«Бессильные! – сказал с улыбкой чуть заметной
Отец. – Ужели ж мне пример вам показать?!»
        «Он шутит!» – порешили дети.
        Но нет, Старик бечевку развязал,
          Рассыпал прутья эти
И каждый без труда в отдельности сломал.
        «Вы видите! Вот сила единенья!
Так будьте же дружны! Пусть сблизит вас любовь».
У ложа Старика стояли все в смущенье,
Но, чуя смерть свою, заговорил он вновь:
«Пред Вышним Судией сейчас готов предстать я
В стране, где ни вражды, ни лжи, ни злобы нет.
Прощайте, милые, и дайте мне обет,
Что будете всегда вы дружно жить, как братья».
Рыдают Сыновья; в печали каждый брат
Хранить завет отца навеки обещает;
Прощается Старик с детьми и умирает.
В наследство Сыновьям (отец их был богат)
Досталося имущество большое,
Да только жаль, расстроено оно;
И бедным Сыновьям с тех пор не суждено
        Пяти минут побыть в покое:
Здесь теребит сосед, там лезет кредитор,
Тут просто жалоба, а там судебный спор.
Сначала всем троим удача улыбалась, –
В союзе дружеском был твердый их оплот,
Но дружба тесная недолго продолжалась;
Их сблизило родство, разъединил – расчет.
Тщеславье, злоба с завистью и сплетней
        В их отношеньях стали все заметней.
          Сначала спор, затем раздел, –
А враг как раз лишь этого хотел;
        Вновь кредиторы налетели,
          Ущерб наносят в каждом деле,
          И каждый промах, ложный шаг
          Подстерегает хитрый враг.
          В суде ждет братьев пораженье,
          Но братья продолжают спор
          И делают в каком-то ослепленье
      Друг другу все наперекор!
Один решает так, другой решает эдак,
        И напоследок
      Они узнать принуждены,
Что этою враждой вконец разорены, –
И тут, хоть поздно, вспомнили с тоскою
О прутьях, связанных одною бечевою.

    Козел большой, рогатый,
Преважный с виду, бородатый,
Но по уму едва ль не брат ослу родной,
С плутовкою Лисой дорогой шел одной.
День самый жаркий был; листок не колыхался;
Их жажда мучила, а солнце их пекло.
Шли, шли они, и вдруг колодезь им попался.
«Смотри-ка, куманёк, вода здесь как стекло!
Не хочешь ли испить?» – Лиса Козла спросила.
Безмозглый бородач в колодезь мигом скок:
Колодезь этот был, по счастью, не глубок.
Лисица, видя то, туда же соскочила,
    И взапуски ну двое пить.
Лиса, напившися, сказала: «Как нам быть,
Голубчик куманёк? Идти еще далёко;
        А вылезть вон нельзя – высо́ко!»
        «Не приложу ума:
        Подумай, кумушка, сама».
«А вот я вздумала: пожалуй, потрудися,
На задни ноги встань, передними уприся
Покрепче ты в обруб, да чур не шевелися;
Отсюда вылезу я по твоим рогам,
            А там
И кума вытащить наверх я постараюсь».
        «И впрямь так! удивляюсь!
Уж что за кумушка! какая голова!
Да мне бы этого не выдумать дня в два.
Изволь…» – И с словом сим Лисе подставил роги.
Лисица вылезла. «Сиди же здесь, глупец!» –
        Сказала, и давай Бог ноги!
    Предвидеть надобно во всех делах конец.

        Орел свил гнездо на вершине
        Высокого дуба. Внизу, у корней,
        Кабан поселился с семьею своей,
        А Кошка – в ветвях, в середине.
Все были довольны. Никто никому
Соседством не делал помехи,
И, с делом мешая утехи,
Жил каждый, как было по вкусу ему.
        Но Кошке лукавой согласье такое
        Ни ночью, ни днем не давало покоя.
Решила поссорить соседей она;
Взобралась к Орлу на вершину
И молвила: «Вместе кручину
Должны мы делить. Я лишилася сна.
        Грозит нам погибель с детями:
        Мы скоро раздавлены будем ветвями!
Смотрите: внизу, подле самых корней,
Проклятый Кабан с Кабанихой своей
        Без отдыха землю копают,
Готовя погибель для наших детей.
Они, добираясь до самых корней,
        Те корни тотчас обрывают.
        Дуб рухнет. Малютки из гнезд упадут
        И смерть у Свиней в логовище найдут!» –
И, страхом наполнивши сердце Орла,
С ним Кошка лукаво простилась,
И только на землю спустилась,
Как к Свиньям в жилище смиренно вошла.
        «Друзья и соседи! – сказала она. –
        Пришла я к вам с вестью печальной.
        Подслушала речи Орла я случайно
        И вам передать их по дружбе должна.
Лишь только из вас кто из дому уйдет, –
Тотчас же Орел поросят унесет.
        Пожалуйста, только молчите про это,
        Не то он сживет меня в злости со света!» –
И, ужас посеяв в семье Кабана,
Счастливой домой возвратилась она.
        Орел, опасаясь за участь птенцов,
        Боится лететь за добычей.
        Кабан, позабыв свой обычай,
        Боится оставить свой кров.
Идут дни за днями. Их голод терзает;
Но бросить детей ни Орел, ни Кабан,
Поддавшись на Кошкин коварный обман,
Ни тот ни другой не дерзает:
        Орел опасается дуба паденья,
        Кабан же Орла посещенья.
Сидят они оба, а голод не ждет:
Подохли Кабан, поросята,
От голода сдохли орлята,
Подох и Орел в свой черед.
        А Кошка за подлое дело
        Всем дубом одна завладела.

Что выдумать может коварный злодей
На гибель иль ради раздора –
Того не придумать. Всех прочих гнусней
Несчастий из дара Пандоры
        То, коим весь мир возмущался всегда;
        Названье ему – клевета!

У каждого есть свой порок,
        В который он впадает неотступно;
        И стыд, и страх нейдут при этом впрок,
        Чему пример я приведу невступно.
      Жил Пьяница один, тянувший Вакхов сок,
        Губя свой ум, здоровье, кошелек.
Подобные ему не проживут полсрока,
Назначенного им, как, совесть заглуша,
          Все спустят до гроша.
        Испробовав не в меру сока
        Лоз виноградных, разум свой
        Оставил он на дне бутыли,
И был Женою в склеп опущен гробовой
Затем, чтоб винные пары перебродили
        Там на свободе. От паров
Очнувшись, наконец, и саван, и покров,
И свечи видит он, дивясь тому немало.
– Ого! – воскликнул он. – Ужель вдовою стала
        Жена моя? – Тогда наряжена
Алекто, фурией геенскою, предстала
        Под маскою его Жена,
        Держа сосуд с дымящейся похлебкой,
Достойной князя тьмы. И вот, на миг один
Не сомневается душою он неробкой,
        Что он – геенны гражданин.
          – Кто ты? – спросил он у виденья.
        – Я ключницей служу у сатаны
И пищу приношу тем, кто обречены
        В гробу на заключенье. –
Тут бессознательно супруг спросил ее:
        – А ты не носишь им питье?

Подагру с Пауком сам ад на свет родил:
        Слух этот Лафонтен по свету распустил.
        Не стану я за ним вывешивать и мерить,
          Насколько правды тут, и как, и почему;
          Притом же, кажется, ему,
          Зажмурясь, в баснях можно верить.
        И, стало, нет сомненья в том,
        Что адом рождены Подагра с Пауком.
        Как выросли они и подоспело время
Пристроить деток к должностям
        (Для доброго отца большие дети – бремя,
          Пока они не по местам!),
          То, отпуская в мир их к нам,
          Сказал родитель им: «Подите
Вы, детушки, на свет и землю разделите!
          Надежда в вас большая есть,
        Что оба вы мою поддержите там честь,
        И оба людям вы равно надоедите.
        Смотрите же: отселе наперед,
        Кто что из вас в удел себе возьмет –
          Вон, видите ль вы пышные чертоги?
                А там вон хижины убоги?
        В одних простор, довольство, красота;
              В других и теснота,
              И труд, и нищета».
          «Мне хижин ни за что не надо», –
Сказал Паук. «А мне не надобно палат, –
Подагра говорит. – Пусть в них живет мой брат.
В деревне, от аптек подале, жить я рада;
        А то меня там станут доктора
Гонять из каждого богатого двора».
Так смолвясь, брат с сестрой пошли, явились в мире.
        В великолепнейшей квартире
Паук владение себе отмежевал:
          По штофам пышным, расцвеченным
          И по карнизам золоченым
          Он паутину разостлал
          И мух бы вдоволь нахватал;
        Но к рассвету едва с работою убрался,
        Пришел и щеткою все смел слуга долой.
Паук мой терпелив: он к печке перебрался,
            Оттоле Паука метлой.
          Туда, сюда Паук, бедняжка мой!
            Но где основу ни натянет,
Иль щетка, иль крыло везде его достанет
            И всю работу изорвет,
А с нею и его частехонько сметет.
Паук в отчаянье, и за город идет
        Увидеться с сестрицей.
«Чай, в селах, – говорит, – живет она царицей».
        Пришел – а бедная сестра у мужика
        Несчастней всякого на свете Паука:
        Хозяин с ней и сено косит,
И рубит с ней дрова, и воду с нею носит.
        Примета у простых людей,
                Что чем подагру мучишь боле,
                                      Тем ты скорей
                        Избавишься от ней.
«Нет, братец, – говорит она, – не жизнь мне в поле!»
                           А брат
                  Тому и рад;
              Он тут же с ней уделом обменялся:
Вполз в избу к мужику, с товаром разобрался
        И, не боясь ни щетки, ни метлы,
Заткал и потолок, и стены, и углы.
        Подагра же – тотчас в дорогу,
            Простилася с селом;
В столицу прибыла и в самый пышный дом
К Превосходительству седому села в ногу.
Подагре рай! Пошло житье у старика:
Не сходит с ним она долой с пуховика.
С тех пор с сестрою брат уж боле не видался;
        Всяк при своем у них остался,
        Доволен участью равно:
Паук по хижинам пустился неопрятным,
Подагра же пошла по богачам и знатным;
        И – оба делают умно.