Жан де Лафонтен - Лисица и виноград (сборник)

В создании искусств есть право старшинства:
        На басню Греция имеет все права.
Но пусть на поле том колосьев сжато вволю –
Осталось кое-что и сборщикам на долю.
Ведь область выдумки – пустынный край, и в нем
Открытья делает писатель с каждым днем,
Притом же для других – без всякого ущерба.
Вот случай, узнанный Раканом от Малерба.
Друзья, творенья чьи их ставят наравне
С самим Горацием, питомцы Аполлона,
И нас приведшие к поэзии на лоно,
Однажды как-то речь вели наедине,
Делясь заботами и думами. И другу
Ракан промолвил так: «Подайте мне совет,
Вы тем окажете большую мне услугу.
Вы изучили жизнь, для вас, на склоне лет,
В явлениях ее наверно тайны нет.
Что сделать мне с собой? Пора принять решенье.
Имущество мое, талант, происхожденье –
Давно известны вам. Так что же изберу?
Уеду ль в замок свой? Явлюсь ли ко двору
Иль в армию вступлю – служить моей отчизне?
Свои приятности есть в жизни боевой,
Свои опасности – в семейной нашей жизни.
Один – я сделал бы немедля выбор свой,
Но выбираю я не для себя в угоду:
Хочу я угодить родне, двору, народу».
«Как? – вымолвил Малерб. – Всем угодить зараз?
Прошу вас выслушать сначала мой рассказ.
Я где-то прочитал, но где – не помню даже,
Что Мельник пожилой, а с ним его Сынок,
Так лет пятнадцати не больше паренек,
На ярмарку вели Осла их для продажи.
Заботясь, чтоб Осел, ведомый издали,
Не показался бы измученным с дороги,
Они веревкою ему связали ноги
И на себе его, как люстру, понесли.
Прохожий первый же в лицо чистосердечно
Расхохотался им: «Всех более, конечно,
Не тот из вас осел, который им слывет…
Вас прямо в балаган – подобную картину!»
Смутился Мельник тут, распутал он скотину,
Поставил на ноги. И что ж? Осел ревет,
И жалуется он на языке ослином.
Конечно, Мельник наш и ухом не ведет
И, к месту ярмарки путь продолжая с Сыном,
Сажает мальчика на серого верхом.
Но вскоре три купца им встретились грехом,
И старший закричал: «Долой скорее, малый!
Не стыдно ли тебе? Старик в его года
Плетется, как слуга, разбитый и усталый».
«Что ж! Будь по-вашему, пожалуй, господа!» –
Ответил Мельник им. Остановясь тогда,
Он влез на серого, а Сын пошел с ним рядом.
Но тут три девушки окинули их взглядом,
Промолвив: «Юноша чуть тащится пешком,
А старый на Осле уселся – бык быком,
Важней епископа он держится, бездельник!»
«Ступай своим путем, – сердито крикнул Мельник, –
И нечего чесать напрасно языки!
Я стар и не гожусь поэтому в быки».
Последовал обмен подобных же приветствий.
Вину свою признав, и Сына на Осла
С собой сажает он; но этим новых бедствий
Не избежал бедняк. Толпа навстречу шла,
И люди молвили: «Да что они, в уме ли?
Возможно ли Ослу подобный груз нести?
Должно быть, старого слугу не пожалели!
Он под ударами издохнет на пути;
Продать на ярмарке они желают шкуру!»
«Ну, – Мельник вымолвил, – возможно только сдуру
Пытаться угодить, как я, на целый свет!
Но все же неужель такого средства нет?
Попробуем еще». На землю сходят оба,
Осел же налегке, как важная особа,
Пред ними шествует. Но зубоскал один
При встрече крикнул им: «Слуга иль господин –
Кто должен уставать? Ужели нынче в моде,
Чтоб вислоухие гуляли на свободе?
Вы вставьте-ка его скорей в оклад!
Что обувь-то жалеть? Эй, Николай, назад!
Поется в песенке, что видеться с Жанетой
Ты ездил на осле, простись же с модой этой.
Нигде не видел я подобных трех ослов!»
И Мельник отвечал: «Себя без лишних слов
Ослом я признаю; но люди как угодно
Пусть хвалят и бранят меня поочередно,
Молчат иль говорят, лишь собственный мой нрав
Намерен тешить я и действовать свободно».
Так он и поступил, и был, конечно, прав.
А вы, мой друг, – останьтесь, уходите,
Венере, королю иль Марсу вы служите
Иль заберитесь в глушь провинции родной,
Обзаведитесь вы аббатством иль женой;
Но толков никаким вам не избегнуть чудом,
И пищу вы всегда дадите пересудам.

Я должен мой рассказ начать изображеньем
    Величья королей, их счастия и бед.
    Желудок для того послужит мне сравненьем;
    Все Члены чувствуют, доволен он иль нет.

Раз Члены, утомясь трудиться для Желудка,
Решили отдохнуть от суетных забот,
Пожить без всякого труда, как он живет,
            И говорили: «Ну-тка,
    Пускай он воздухом попробует прожить!
    Довольно для него рабами нам служить.
Ничем не пользуясь, не зная развлеченья,
Потеем, трудимся мы только для него.
Попробуем же счастья своего
И поживем без горя и волненья!»
            Решили так, и вот
            Объявлено Желудку: пусть зовет
            Он слуг других; ему не слуги
            Ни Ноги, ни Спина, ни Руки.
    Работа кончилась, но очень скоро Члены
    Узнали зло от их измены.
    Пустой Желудок, кровь не обновляя,
    Все тело поразил, болезнью ослабляя.
            Исчезла сила Рук и Ног,
            Никто владеть собой не мог.
Тут все мятежники на деле увидали,
Что тот, кого они считали
Лентяем праздным, – тот для них
Трудился больше их самих.
    С желудком сходны короли:
    Они дают и получают;
    На них работают все граждане земли,
    Из них и пользу извлекают.
Король дает всем жить, труд честный поощряет.
Законом огражден, ремесленник живет,
Чиновник свой оклад исправно получает,
            И барыши купец берет.
Король достойное достойным воздает
И всей страною управляет.
    Прекрасно это все Менений рассказал,
    Когда народ, сенатом недовольный,
На тягость жизни подневольной
            Вдруг возроптал.
Завидуя могуществу и власти
Сенаторов, он с яростью вопил:
«Им весь почет, – нам все напасти,
Налоги, подати! Мы выбились из сил!»
            И, возмущенный, за стенами
            Сбирался грозными толпами.
Менений, приравняв бунтующих людей
К тем Членам, что подняли возмущенье,
Прекрасной баснею своей
Смирил народное волненье.

По нужде Волк постился:
    Собаки стерегли и день, и ночь овец.
    Однако же и Волк был не глупец.
    Вот думал, думал он и ухитрился,
Да как же? – пастухом, проклятый, нарядился:
    Надел пастуший балахон,
    Накрыл себя пастушьей шляпой,
    И, опершись о посох лапой,
    Подкрался в полдень к стаду он.
Пастух под тенью спал, собаки тоже спали,
И овцы все почти, закрыв глаза, лежали,
Любую выбрать мог. «А что? – Волк думает. –
Когда теперь примуся
        Душить овец, то вряд отсюда уберуся:
Начнут блеять, а я не унесу и ног;
Дай лучше отгоню подалее все стадо.
Постой, да ведь сказать хоть слово дурам надо:
Я слышал, как пастух с овцами говорил».
И вот он пастуха как раз передразнил:
                    Завыл.
Поднялся вдруг Барбос; за ним Мурза вскочил:
Залаяли, бегут. Мой Волк уж прочь от стада,
Но в амуниции плохая ретирада:
        Запутался он в платье и упал.
        Барбоска вмиг его нагнал,
Зубами острыми за шею ухватился,
Мурза тут подоспел, за горло уцепился;
Пастух же балахон и шкуру с Волка снял.
        О святках был я в маскараде:
Гляжу, стоит в кружку какой-то генерал,
В крестах весь, вытянут, как будто на параде, –
        И как о Тактике он врал!
        Что ж вышло? это был… капрал.

Послушайте рассказ фригийского раба!
        Он говорил, что сила в единенье,
Что сила всякая в отдельности слаба,
И если сделал я в рассказе измененье,
То вовсе не затем, чтоб, завистью томясь,
        Я добивался той же громкой славы, –
Нет, просто описать хотел я ваши нравы.
          Ведь Федр, лишь к почестям стремясь,
Нередко увлекался славой;
        Но я ее считаю лишь забавой.
        Итак, вернусь к рассказу поскорей,
        Как поучал отец своих детей.
        Старик прощался с жизнию земною
        И обратился с речью к Сыновьям:
«Вот тонких прутьев пук, скрепленных бечевою;
Сломайте-ка его, а я попозже дам
          Вам объясненье, в чем тут дело».
Пучок взял Старший брат, – усилия напряг
И возвратил, сказав: «Нет, не сломать никак!»
Пучок взял Средний брат уверенно и смело,
Но – тот же неуспех! И Младший брат не мог,
Как оба старшие, переломить пучок.
Потратили они и труд, и время тщетно,
Из прутьев ни один им не пришлось сломать.
«Бессильные! – сказал с улыбкой чуть заметной
Отец. – Ужели ж мне пример вам показать?!»
        «Он шутит!» – порешили дети.
        Но нет, Старик бечевку развязал,
          Рассыпал прутья эти
И каждый без труда в отдельности сломал.
        «Вы видите! Вот сила единенья!
Так будьте же дружны! Пусть сблизит вас любовь».
У ложа Старика стояли все в смущенье,
Но, чуя смерть свою, заговорил он вновь:
«Пред Вышним Судией сейчас готов предстать я
В стране, где ни вражды, ни лжи, ни злобы нет.
Прощайте, милые, и дайте мне обет,
Что будете всегда вы дружно жить, как братья».
Рыдают Сыновья; в печали каждый брат
Хранить завет отца навеки обещает;
Прощается Старик с детьми и умирает.
В наследство Сыновьям (отец их был богат)
Досталося имущество большое,
Да только жаль, расстроено оно;
И бедным Сыновьям с тех пор не суждено
        Пяти минут побыть в покое:
Здесь теребит сосед, там лезет кредитор,
Тут просто жалоба, а там судебный спор.
Сначала всем троим удача улыбалась, –
В союзе дружеском был твердый их оплот,
Но дружба тесная недолго продолжалась;
Их сблизило родство, разъединил – расчет.
Тщеславье, злоба с завистью и сплетней
        В их отношеньях стали все заметней.
          Сначала спор, затем раздел, –
А враг как раз лишь этого хотел;
        Вновь кредиторы налетели,
          Ущерб наносят в каждом деле,
          И каждый промах, ложный шаг
          Подстерегает хитрый враг.
          В суде ждет братьев пораженье,
          Но братья продолжают спор
          И делают в каком-то ослепленье
      Друг другу все наперекор!
Один решает так, другой решает эдак,
        И напоследок
      Они узнать принуждены,
Что этою враждой вконец разорены, –
И тут, хоть поздно, вспомнили с тоскою
О прутьях, связанных одною бечевою.