Сергей Кречетов - Четыре туберозы

Изгнанник, стою одиноко над спокойною, чуждой рекой.
Высоко надо мной
Сияют холодные, ясные звёзды.
Строги и просты
Очертанья мостов и линии дальних огней.
О Ней, о Ней,
Врагами распятой,
Отнятой
На долгие года,
Может быть — навсегда,
Сердце сжимается и медленно, медленно ноет.
Кто приютит? Кто укроет
Потерявшего родину странника,
Изгнанника?
Куда идти?
Нет пути.

Вижу, закрыв глаза, как там, на востоке,
                                          поникли родные просторы
Реки, степи и горы,
И месяц, странно огромный,
Тусклый и тёмный,
Повис над землёй злобным и мёртвым ликом.
Сдавленным криком,
Чудится, воздух дрожит.
Ни звука! Даже ветер не шумит над могилами,
Над погибшими силами,
Что веру свою
Вместе с головами своими
Сложили в неравном бою
За Её пречистое имя.
Окрест — тишина.
Она,
Россия, спит.

Господи! Ты один всё видишь.
Господи! Ты один всё знаешь.
Ужели Ты Русь до конца возненавидишь?
Ужели Ты Русь до конца отвергаешь?
Нам, поникшим в тёмной печали,
Не прочесть Твои горние скрижали.
Мы сами расколоты враждою и спорами,
Горькими, как полынь, укорами.
Не ведаем, не знаем,
Не зная, изнемогаем.
Мы знаем только одно:
Оно
Кровью прикипело к нашим душам.
Мы все не нарушим
Ни ради чего
Этого одного.

Через наши невзгоды, через наши страданья,
До последнего нашего дыханья,
До последнего смертного объятья
Будем верны тому, за что умерли наши братья.
Нам не ведом ни день, ни час,
Но много иль мало останется нас,
Пока не спадут с России вериги,
Мы будем работать для святого прихода
Твоего, русская свобода.
Ты же, Господи, в Твоей небесной книге
Запиши всех за родину убиенных,
Знаемых и безыменных,
И простри над ними,
Усопшими рабами Твоими,
Твой светлый покров,
Во веки веков.

То был прекрасный и грозный час,
Конница шла в атаку на нас,
Сотня за сотней в ряд.
Труб пронзительны трели,
Белые перья блестели…
Сабли на солнце горят.

Только нас горсть, но все на подбор.
Были мы к морю прижаты в упор.
Воля, как сталь, остра.
Мы не мечтали о чуде,
Молча честные люди
Гибли во имя добра.

Но никогда и никто, друзья,
Счастлив так не был в тот миг, как я.
Свой призывая черёд,
Встречные падали немы.
Как ветер, клонил их шлемы
Мой клич: «За веру! Вперёд!»

Опять, опять стою у этих медных недр,
Слой пыли говорит о пережитых годах,
В пролётах каменных пустынный свищет ветр,
В забытых плачет переходах.

Ужель ты, колокол, в опале позабыл,
Что в годы давних смут твои уста вещали
И твой безмерный гнев, и твой священный пыл,
Глаголы мщенья и печали?

Когда глухая ночь легла на землю-мать,
И градом выбиты лежат родные нивы,
Ты ль будешь, колокол, испуганно молчать,
Как раб коварный и ленивый?

Проснись! Гуди опять! Пускай святая медь,
Стеная, всколыхнёт покой заснувшей силы
И людям возвестит, что лучше умереть,
Чем быть живым во тьме могилы.

Без устали качай чугунный твой язык,
Стони, рыдай, кляни полуночные чары!
Пускай, как зверя вой, твой будет долгий рык,
Твой вопль пронзительный и ярый!

Но если речь твоя не будет так громка,
Чтоб к новой битве мир опять проснулся дольний
Разбей в отчаянье ненужные бока
И грянься наземь с колокольни!

О, стольный город на горе!
Не здесь ли Божии скрижали
На тихо плещущем Днепре
Народам русским воссияли?

С тех пор века слились во мгле,
И княжий род варягов вымер,
И опочил в сырой земле Давно
Князь-Солнце Володимер.

И Русь познала много бед,
Уделов спор и смерч Батыев,
Но сердца русского завет, —
Всё краше возвышался Киев.

Ты долго жил в чужих руках,
Но души верных не ослабли,
Когда на древних площадях
Звенели лязги польской сабли.

Ты слышал пенье разных вер,
Но сквозь застав враждебных кольца
Брели к мощам твоих пещер
В сермягах русских богомольцы.

И ныне, чрез века, опять
Листы судеб тебе судили
Венец терновый восприять,
Быть смятым в яростном точиле.

Беда сменилася бедой,
Ты видел иглы разных касок,
И дикие теперь тобой
Владеют орды красных масок.

Терпи и верь! В твоих стенах
Взгремит оружье русских ратей,
И стяг трёхцветный на волнах
Вспарит всё выше, всё крылатей.

И процветёшь ты, возвращён
Под сень Российский державы,
Двояким блеском озарён:
Сиянием Креста и Славы.

Суровые поля, великие, пустые,
Ваш тихий, древний зов я знаю наизусть.
Я непокорный сын, я не люблю, Россия,
Твоих просторов вековую грусть.

Что в том, что каждый куст и в поле цветик алый
И узкий край межи, поросший васильком, —
Всё говорит в тебе понятным мне сызмала,
Давно знакомым сердцу языком.

Не так же ли, среди священных камней Рима,
Прохладный тибрский ветр впиваю, как живой,
И всё мне кажется так близко и любимо,
Там всё своё, и там всему я свой.

Иль в час, когда иду вдоль желтых дюн Бретани,
Где вереск без конца и море без границ,
Мне всё там кажется известным так заране, —
И эти паруса, и крики белых птиц.

О, выси снежных Альп! О, тополя над Арно!
Твои огни, Париж! Твои пески, Эль-Мим!
Вам всем моя душа ответит благодарно,
Откликнется, как близким, как своим.

Но для моей тоски дана одна стихия,
Кто всем равно родной, тот всем равно чужой.
Лишь над тобой одной могу рыдать, Россия.
Я не люблю тебя, но я навеки твой.

Не гуди, о ветр ночной,
Над пожарищем пустынным.
Говорит твой тёмный вой
О забытом, о старинном.

Знаю, ветер, как и ты,
Что лесная глубь пропала,
Всюду пепел да кресты
Без конца и без начала.

Но сегодня видел я
То, что ветер не приметил,
И горит душа моя,
И опять я сердцем светел.

Колдовской ли минул срок,
Завершился тайный круг ли,
Только выглянул росток
На холодном сером угле.

Будет чудо! Там, где спит
Чернозём под головнями,
Жизнь, ликуя, прошумит
Белоснежными крылами.

О, Днепр! Ты всё ещё могуч,
Ещё живут твои преданья,
Но скорбно прибережных круч
Твоих застыли очертанья.

Неумолим полёт веков.
Угрюмо в небо смотрит Божье
Сквозь дым немецких хуторов
Поруганное Запорожье.

Ещё клокочут горы вод
В твоих порогах, и клубится
Опененный водоворот
В хрипящем горле Ненасытца.

Но будет время, динамит
Проложит между скал дороги
И сталью шлюзов усмирит
Твои бессильные пороги.

Всё тот же ветер веял вам,
Тарасы, Гонты, Наливайки,
Когда к Царьградским берегам
Казацкие летели чайки.

Но не ответит больше он
Напевам вольного народа
И злобно стонет, заглушён
Гудком кощунным парохода.

Не с той ли злобою и я
Тяну ладьи моей причала?
О, если бы твоя струя
Меня в прошедшее умчала.

Но нет! Тебе — влачить суда,
Мне — в современности томиться.
Прощай! Запомню навсегда
Последний грохот Ненасытца.