Сергей Кречетов - Четыре туберозы

Вечером тихим к тебе прихожу, родимая Мати Пустыня,
К тебе припадаю,
К твоему зелёному раю.
Осени меня, ласковая тишь, вечерняя святыня.
Годы за годами, вёсны за вёснами,
В каменных стенах,
В вечных изменах,
Словами — путами косными
Держали меня мёртвые люди.
Меня ласкали их женщины,
Пантерам подобные женщины,
Меня душили их истины,
Безглазые, тёмные истины,
И под грохот машин, под гуденье грузных колёс,
В этом сне без грёз,
Некогда было мне думать о радостном чуде,
Что мне предстало теперь с листвою, облитою солнцем,
Струистым червонцем,
С серебряным зеркалом студёных озёр,
С ключами, звонко поющими,
По камням бегущими,
С горьким запахом вечерних лугов,
С дальними контурами голубеющих гор,
Со всем, что без слов
Душе говорит и глаза слезами туманит
И сердце ранит
Тоской по приволью,
Сладкою весеннею болью.
Укачай меня, Мати Пустыня, волнами росистыми,
Закружи мои мысли голосами лесными весёлыми,
Птичьими переливными свистами.
К тебе, о Мать,
Я пришёл умирать.
Ты меня вспомяни и, когда я умру,
Ввечеру
Над телом моим зажги заревое священное полымя.
Приюти.
Прости.

Зубцами острыми подъемлются палаты,
Восходит дробный гул к небесной тишине,
Как будто древний зверь, огромный и косматый,
Вздыхает тягостно в тысячелетнем сне.

О, Город! Смерть тебе! В твоей бесстыдной власти
Ты обратил Мечту в рабу своих утех,
На ложе из огня ты в корчах сладострастий
Сплетаешь Красоту и дымно-чёрный Грех.

Ты плавишь лаву душ в твоём проклятом горне,
Что смеют в тайных снах, свершаешь наяву,
И с каждым новым днём возносишь всё упорней
Багровым заревом венчанную главу.

Гигант из сумрака, одетый багряницей,
Сотканной из сетей привычных чародейств,
Свободу сделал ты продажною блудницей
И Власть игралищем испытанных злодейств.

Как Бога, ты воздвиг чудовище-машину,
И мир покорен ей, ярмо, как вол, влача.
Последней правдою ты выбрал гильотину,
Последним Судиёй — безумство палача.

О, Город! Будет день! И грянет облак серный,
И синих молний блеск расколет небосклон.
И будет вопль, и стон, и ужас беспримерный,
И голос возгласит: «Ты пал, о Вавилон!»

Так, город! Ты умрёшь! И плющ завьёт палаты,
Сползёт на улицы, где шум забав умолк,
И будут жить в тебе лишь коршун, гость крылатый,
Да пёстрая змея, да страж развалин, волк.

И всё ж люблю тебя томительной любовью,
Тебя кляня, твоей покорствую судьбе,
И слёзы, и восторг, и боль, и славословья —
Я всё отдам тебе.

Город гигантские звенья раскинул,
Словно усталый, распластанный змей,
Тёмное небо далёко раздвинул
Вспышками жёлтых и красных огней.

Мчатся трамваи… Недремлющим оком
В каждом горит электрический глаз,
Волны людские струятся потоком,
Светит за стёклами мертвенный газ.

Шляпы красавиц и виды Иматры
Кажет крикливый, весёлый плакат,
Блещут зазывно электротеатры,
Рвётся наружу оркестра раскат.

Тихо иду я знакомой дорогой.
Улицы гулом и блеском пьяны.
Вижу, в одежде простой и убогой
Кто-то недвижный стоит у стены.

Руки опущены… Лик осиянный,
Очи — как звёзды лазоревых рос.
Ты ли, о, Ты ли вернулся, нежданный,
Всеми забытый, воскресший Христос?

Плачу от радости… Свет мой Пречистый[93],
Радость усталых, издрогших в пути,
Мир обезумевший, злой и нечистый
Ты оправдай, озари и прости.

Миг — и пропал Он. Сменяются лица,
Уличный говор уводит от грёз.
Дышит, дрожит и клокочет столица:
Крики звонков и гуденье колёс…

Жадная вечно до зрелищ и хлеба,
Та же толпа неумолчно шумит.
Только вверху бесприютное небо
Что-то узнало… и строго молчит.

Со снежных костров, как с заоблачной Оссы,
Вы мне возвестили враждебный ваш суд,
О, вы, променявшие вечные росы
           На брызги минут!

Резец мой чеканит холодные строфы,
Слагает их сталь в ледяную броню.
Но тайную радость, но муки Голгофы
           От всех схороню[95].

Мне грезятся башни священной Медины
И в ночи раздумий, и в сонном бреду.
Но пусть не узнает из вас ни единый,
           Куда я иду.

Мой путь неуклонен. Для вас он бесцелен.
Но мною он избран. Возврата мне нет.
Кричат мне из ваших уютных молелен:
           Нет! Ты — не поэт!

Так! Я не поэт! Но моей багряницы,
Шутя и смеясь, не снесу я на торг,
Сложу я у ног вам незримой царицы
           И боль, и восторг.

Я вами осмеян. Ей верен пребуду,
Как рыцарь обету, как встарь паладин.
Я с вами живу. Но к последнему чуду
           Уйду я один.

Ветви печальны и голы
У придорожных ракит.
Дремлют безлюдные долы,
Нить телеграфов гудит.

Странники голову клонят
В горьком раздумье на грудь.
Тягостен, сердцем не понят,
Сер и бесцелен их путь.

Пеплы погасших пожарищ
Хмуро глядят впереди.
Если ты чуток, товарищ,
Ухом к земле припади.

Тихо раздвинь ты руками
Градом побитую рожь.
Слышишь, глубоко под нами,
Там затаённую дрожь?

Слышишь, растёт всё напевней
Дальний вскипающий гул.
Или ты думал, что древний
Витязь навеки уснул?

Жалким ли карлика чарам
Скрыть первозданный огонь?
Пламя взметнётся пожаром,
Прянет, как бешеный конь.

Пусть очертанья пожарищ
Хмурятся в утренней мгле.
Слушай, о, слушай, товарищ,
Ухом приникни к земле.

Я ушёл от каменных стен,
От каменных стен, напоенных кровью и золотом.
Там люди на плахе. И тягостным молотом
По душам расколотым
Куётся их плен.
С вами я был долгие годы,
Мои прежние братья,
Жители комнат-гробов, жители зданий-гробниц.
Вы меня приводили в ваши храмы, под нависшие своды,
И покорный падал я ниц.
Но теперь я беспечен, я волен,
Дорог сердцу случайный приют.
Ни трубы заводов, ни кресты колоколен
С пути не вернут.
Далеко — пережитая ложь,
Шумит золотистая рожь,
Струится шумом.
И звенит, и поёт
Ветерок-перелёт:
«Что вернулся таким угрюмым?»
А кругом без конца многоцветный узор,
И встречает меня неоглядный простор
Влажной лаской родимого поля.
И забытую быль
Навевает ковыль.
О, прими меня, вольная воля!

Нет ни печи, ни избы,
Не кричит поутру кочет.
Только ветер гнёт дубы
Заливается-хохочет.

Гость незваный, человек,
Не по нраву, видно, бору.
Эх, товарищ дровосек,
Мы с тобой попали в пору.

Забивайтесь во дворы
Все, кому дремать охота.
Наши жадны топоры,
Опьянительна работа.

Не беда, что мы с тобой
Городские были франты.
Пусть застонут под пилой
Темноверхие гиганты.

Сладко есть и сладко пить
Это — доля барских мосек.
Нам привольней уводить
В чащу леса тонкий просек.

Скучен тихий тёплый дом,
Скучны пьяные вертепы.
Под весёлым топором
Полетят, как птицы, щепы.

Ходят руки. Дышит грудь.
Всё в безудержном размахе.
Сладко ворот распахнуть,
Отдохнуть на свежей плахе.

Нежный сок течёт, бежит
По коре из белых ранок.
Будет время, завизжит
По доскам стальной рубанок.

И пойдут по гладям рек
Баржи к синему простору.
Эх, товарищ дровосек,
Мы с тобой попали в пору!