Сергей Кречетов - Четыре туберозы

Вхожу, озираясь, неспешный, под своды старого склепа.
Там, позади, ликует весенний день.
Молчит погребальная сень,
Прохлада и тень,
Ласково нежат усталое тело.
Здесь, под этими плитами, в их гробовой тишине
В никем не тревожимом сне
Почиет всё то, к чему я стремился так слепо,
Что когда-то призывно сверкало, а теперь навек онемело.
Вот из камня изваянный шлем, победный, крылатый,
Осенил гранитные латы.
Под этим надгробием смолкли о славе мечты.
Это ты,
Тысяч приветственный гул,
Что вскипаешь, как медные зовы рогов, гулкое эхо тревожа,
Тихо уснул
В глубине могильного ложа.
Женский рыдающий образ поник над урной разбитой,
Крылья надломлены, долу опущены взоры.
Это слёзы твои, струясь на холодные плиты,
Выжгли на них немые узоры.
Тенью безумной и светлой ты прошла земные ступени,
Покорна Неведомой воле,
Огонь, сплетённый из страсти и боли.
Тебе, незабвенный прах, молюсь, преклоня колени.
Дальше и дальше. И тесной толпой обступают меня саркофаги.
В них застыли навек волновавшие юность волшебные саги,
Всё, чем душа трепетала,
Билась, пылала
Долгие годы,
Сказки о Боге, о цели святой Бытия, песни свободы, —
Вас всех сокрыли тесные своды,
Всех зацветающей, ласковой сонью одели они.
Тихо склоняюсь на камни,
Вас не вернуть никогда мне.
Шёпот последний шепчет: усни.

Я схожу в молчанье глубоком,
И поют ступени крыльца.
Смотрит ночь неотступным оком,
Веет шорох, шорох конца.

Я иду по пустому полю.
В поле много, много дорог.
Как нашёл я, как сжёг я волю,
Никому я сказать не мог.

Только ветру, ветру ночному
Расскажу про своё житьё,
Поклонюсь ему, как родному:
О, прими ты горе моё!

Пил до дна я горькую брагу.
Вот иду, одинок и пьян.
На холодную землю лягу,
В облетевший сухой бурьян[88].

Я руками стебли раздвину
И, прильнув, закрою лицо,
Упадёт на мёрзлую глину
Золотое моё кольцо.

И былое, как долгий свиток,
Вдруг совьётся в одно, в одно.
Сердце станет звенящий слиток
И узнает, что всё равно.

И, смеясь над безумным нищим,
Буйно-весел, и дик, и рьян,
В тёмном поле ветер засвищет[89],
Пригибая к земле бурьян.

О, вестник в ризах голубых,
С крылами, льющими прохладу!
Ты был при утре дней моих
И вот пришёл задуть лампаду.

Ты видишь, там, на дне души,
Поникла смолкнувшая совесть.
В папирус дел моих впиши
Её томительную повесть.

Огонь и боль, обман и страх,
Укор, прильнувший к изголовью,
И счастье — быстрый ветр в полях,
И жизнь, сожжённая любовью.

Так волны шумно протекли,
Волна с волною вечно слиты,
И плющ, и лавры заплели[90]
Надежд заржавленные плиты.

Но что мне в том! Мечте не жаль
За песней песни недопетой.
Лишь только б чёлн стремился вдаль —
К черте, туманами одетой.

Тебе не знать моих побед,
Моей тоски, как меч, разящей,
Твой жребий — видеть райский свет,
Мой жребий — биться в тёмной чаще.

Но час пришёл. И вновь пути
Обстала древняя ограда.
Священный мрак! Зову, приди.
Угасни, тленная лампада.

В ночных раздольях, в ночных просторах
Сожжённый быстро, растаял день.
Иду, и внятен мне каждый шорох,
И жутко сбоку ложится тень.

Весенним утром я шёл, счастливый,
И были вздохи так далеки.
О, как нежданно кругом взросли вы,
Седые травы моей тоски!

Куда иду я?.. О, если знать бы!
Я только путник, лишённый сил,
В краю, где ведьмы справляют свадьбы,
И бродят в поле огни могил[91].

Кричать иль плакать? Но сжаты губы.
Иду и знаю, что умер день.
А ветер грянул в стальные трубы,
И сбоку пляшет, кривится тень.

Сребрится купол голубой.
            Лазурь чиста.
Горит высоко надо мной
            Моя звезда.

Я не устану никогда
            За ней следить.
Уходит тонкая туда
            Златая нить.

Струится в безднах Млечный Путь…
            Моя земля!
Увижу ль я когда-нибудь
            Твои поля?

И, узник пленного житья,
            Ненужных дел,
Найду ли радость бытия,
            Иной предел?

Иль дух навеки заточён
            Везде, везде,
И тот же горестный закон
            На той звезде?

Сребрится купол голубой.
            Лазурь чиста.
Вверху высоко надо мной
            Моя звезда.

Ярится ветер, пёс безродный.
Весь город — чёрная тюрьма.
Я призрак тёмный и холодный,
Стучусь в молчащие дома.

Темнеют запертые ставни,
За ними спят друзья, враги.
Ужель не слышен зов мой давний,
Мои звенящие шаги?

О, люди! Люди! Выходите!
Глядите в горестную высь.
Уже сверкающие нити
Над вашим городом сплелись.

И чашу гнева Ангел мстящий,
Грозя, над кровлями простёр.
Их обратит фиал кипящий
В один бушующий костёр.

Быть может, поздно… Люди, люди!
Спешите грозное постичь.
Молите Господа о чуде,
Да отвратит подъятый бич.

Но глухи запертые ставни.
За ними спят друзья, враги.
Их не пробудит зов мой давний,
Мои смятённые шаги.

Лишь солнце усталые очи
Закроет, и стихнет земля,
Одиннадцать рыцарей Ночи
Идут чрез луга и поля.

Что кажется тайною мига
Людей, и народов, и царств,
Для них — как раскрытая книга
Безумий, страстей и коварств.

Им видно, как чёрные дымы
Восходят к сияниям звезд.
Вздыхая, идут они мимо,
Всё тихо вздыхает окрест.

И взор из печали пророчит,
И небо вещает грозу.
И каждый из рыцарей Ночи
Ночную роняет слезу.

Скатится — и сомкнуты веки.
И вот уж, как сон, далеки…
Но слёзы зажгутся навеки
Заклятьем любви и тоски.

И в снах беспокойные души
Златые завидят огни.
И многим виденья нарушат
Неведомой грёзой они.

И многих заклятья стальные
Вослед за собой поведут.
И перлы, те слёзы ночные,
Избранное сердце найдут.

Кто перл этот тайный добудет,
Над тем уж земля не вольна.
Покой навсегда позабудет
И станет, как странник без сна.

Вдоль нив, зацветающих кровью,
Пойдёт он, скиталец ночной,
Гоним беспощадной любовью,
Гоним беспощадной тоской.

О, Знавший надежды земные!
О, Павший на крестном пути!
Прими эти души ночные
И дай им, и дай им — дойти.

Вечером тихим к тебе прихожу, родимая Мати Пустыня,
К тебе припадаю,
К твоему зелёному раю.
Осени меня, ласковая тишь, вечерняя святыня.
Годы за годами, вёсны за вёснами,
В каменных стенах,
В вечных изменах,
Словами — путами косными
Держали меня мёртвые люди.
Меня ласкали их женщины,
Пантерам подобные женщины,
Меня душили их истины,
Безглазые, тёмные истины,
И под грохот машин, под гуденье грузных колёс,
В этом сне без грёз,
Некогда было мне думать о радостном чуде,
Что мне предстало теперь с листвою, облитою солнцем,
Струистым червонцем,
С серебряным зеркалом студёных озёр,
С ключами, звонко поющими,
По камням бегущими,
С горьким запахом вечерних лугов,
С дальними контурами голубеющих гор,
Со всем, что без слов
Душе говорит и глаза слезами туманит
И сердце ранит
Тоской по приволью,
Сладкою весеннею болью.
Укачай меня, Мати Пустыня, волнами росистыми,
Закружи мои мысли голосами лесными весёлыми,
Птичьими переливными свистами.
К тебе, о Мать,
Я пришёл умирать.
Ты меня вспомяни и, когда я умру,
Ввечеру
Над телом моим зажги заревое священное полымя.
Приюти.
Прости.