Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

‹…› Записные книжки М. Цветаевой
на коленях жёлтого пальто.
Ей ещё домой идти оттаивать.
Двадцать первый век. Москва. Метро.

золотая плотва моя
и краснопёрая стая
вы-то помните эхо
уснувшее в дальнем бору
толи время течёт по губам
ослепительно тая
то ли это кончается жизнь
с расширением ru

ты выйдешь к солнцу сам не зная где ты
какие там живые экспонаты
где луг поющий где осипший берег
где девушка плывущая нагая ‹…›
ты вдруг увидишь парусные буквы
регаты слов и кругосветки фраз ‹…›

Иногда мне кажется – попросту приезжай,
Будем вместе жить, и так уже – как родные.
Чемодан, футляр… а дальше – не возражай.
Времена, говоришь, шальные? У всех шальные.

Приезжай – и будет счастье нам, как с куста,
Заштрихует мои пробелы, твои пустоты.
Заведём собаку – ведь не было никогда,
И успеем хотя бы как-то, хотя бы что-то.

Снимем домик, увязший по уши в мураве,
Где вокруг – Шишкин лес, и медведь ворошит малинник.
Там и стукнет, с промежутком недели в две,
Мне – всего ничего; тебе, например – полтинник.

И пройдёт стороной твоя чёрная полоса,
Как гроза, за соседним холмом выжимая тучу.
Помнишь, ты говорил – ничего не бывает круче,
Чем с утра пораньше детские голоса?

Но когда по откосам сойдёт виноград и хмель,
Нам с тобой – как Моше, до конца не вместившим чуда, –
Не увидеть вблизи завещанных нам земель.
Посидим на холме. Посмотрим – хотя б отсюда.

Всё в квартирке опрятно и прибрано:
Шёпот ходиков, сны и шаги…
«Что ж за поезд вы, милые, выбрали
На ночь глядя, совсем не с руки?

Завтра встанете – ты приходи,
Посидим, разберём фотографии.
Их немного и будет, поди,
У нехитрой моей биографии».

В тесной кухне весь день напролёт
Забубённая правда вещает:
В Мариуполе снова стреляют,
Где там кто – разве чёрт разберёт.

А в столице готовят парад,
Репетируют в общем и в частности,
И народ узнаваемо рад
Долгожданному чувству причастности.

На тройных юбилейных пайках,
Ветераны с хрущоб на окраинах
Улыбаются чётко и правильно
С неживыми цветами в руках.

Ликованье…Сограждане, пашущие
Ни за что, от звонка до звонка,
Вдруг смолкает. Главнокомандущщий
С вороватой повадкой хорька

В сером штатском, по речи намеченной
Аккуратно чеканит слова,
И погоны, как стигмы извечные
Проступают, заметны едва.

Хорохорится, лузгает семечки
Вседержавная бурая спесь.
«Просадили ведь всё, до копеечки…
Выйти?.. Можно, да только скамеечек.
Посидеть бы, да негде ведь сесть».

Время стопорится, не торопится
И тихонечко просится вспять:
«Намесила ведь, видишь, как водится,
На Маланину свадьбу опять.

Как устроено всё поразительно:
Все уходят, и все – вразнобой.
Смерть прошла, позабыв непростительно
Рассчитаться с одною тобой…

Молодые? Так сами ведь носятся:
Вон и дома у них, как в хлеву.
Нет, не скажешь, что плохо относятся,
Только долго уж больно живу».

Пирожки, умножаясь бессмысленно,
Потихоньку становятся в ряд.
«Что? Квартира? На них и записана.
Подписала. С тех пор не звонят.

Никого не осталось, поверишь ли…
Знала б раньше… Да разве могла?»
Помолчит и, задумавшись, бережно
Крошки хлеба сметет со стола.

кафель, раковина, темнота.
кап, – из крана (обмылочек, ночь) вода –
кап. как – всегда, как – всегда.
ты, сама себе: подойди ко мне, сядь сюда,
посчитаем с тобой до ста:
может быть, хоть что-нибудь,
ну, хоть что-нибудь, да? –
переменится…

… а могло бы ведь, в принципе, быть и так:
тусклый свет на кухонке, плесень на потолке.
просыпалась бы затемно, трудовой пятак
так и эдак повёртывала в руке… у тени на потолке
тот же пятак в руке.

куковать бы тебе, выдюжить, зимовать.
в коридорчике пахнет сыростью.
отопление дорожает, окна не открывать.
выживать бог знает какою милостью,
одеяльцами накрывать, вопросов не задавать.

подсдавать дальнюю комнатку, не сдавать –
ся, курить исключительно папиросы.
не задавать вопросов.
просто не задавать…

давай я догрызу за тебя сырок.
почищу за тебя зубки, найду твоего кузю,
не буду рассказывать про бабайку,
благословлю на ночь, не забуду сказать аминь.

давай я с тобой полежу, закрывай глазки.
завтра в школе злая училка.
дождемся апреля, купим собаку,
возьмём ребёночка из детдома.

играй мне на пианино
любым пальцем стаккато-легато-фрулато.
у сестрёнки вырастут воооот такие кудряшки!
никогда бы только не пожалеть

ни о чем, только бы никогда бы.
ни о тихом слове, съежившемся в комочек,
ни о том, мимо чего ты…

давай будем есть с тобой одни макароны,
запивать кока-колой, смотреть джеймсбонда,
пока бог не взялся за нас всерьёз,
пока он нас с тобой не заметил.

Вот это и нужно – полуденный зной,
Белёсое марево, облако, башня.
Как будто и не было жизни вчерашней,
Как будто и не было жизни иной.

Всего-то и нужно – нескошенный луг…
По склонам кудрявым разбросаны ловко
Умелым движеньем заботливых рук
Зверушки с обёртки конфеты «Коровка».

Здесь стройный порядок царит без усилья:
Спокойно и точно, в назначенный час,
Гудя и толкаясь, жуков эскадрилья
Затворами щёлкнув, с лугов поднялась.

Вот лётчик сердитый в отважном пике
Штурмует страницу отложенной книжки.
Проснулась и где-то заёрзала мышка,
И колокол вздрогнул и смолк вдалеке.
Затих кабачок у подножья, в долине,
Лишь горы стоят, неизменно храня
Молчание, нас, паучка в паутине,
Покой накануне воскресного дня.

Послушай, ведь всё это было уже,
В реальности, только случайно не ставшей
Твоею, но ставшей своею – душе
Обиженной, детской, забытой, пропавшей.

Жизнь – вкривь, вкось, вскачь, –
Только ты не плачь, только ты не плачь.
Была б я весёлой – да разве снесть?
Люби уж, какая есть.

Горы кудрявые спрятали гром, –
Ты забудь о нём, ты забудь о нём.
Честной была б, да забыла честь –
Люби уж, какая есть.

Видишь, тропинка уходит во тьму:
Дай-ка покрепче тебя обниму.
Смелой была бы, да сбили спесь:
Люби уж, какая есть.

Куст ракитовый, спит волчок,
Глазки закрой, повернись на бочок.
Любишь-люби уж, какая есть,
Иначе ведь – что за честь?

Трав – рост, внутри – страх:
Кому – волк, а кому – враг.
Есть у волка в лесу нора,
До поры – до утра, до утра…

В провинциях спокойствие: разлад
Сошёл не нет. А где-то поднажали.
В столицу едет дружественный Трдат.
Обильна жатва, зреет виноград:
Хвала Богам – богаты урожаи.

Нерон корпит над оперой с утра.
В гармонии едва сквозит безумье.
Наставник нынче с ним. Его игра
Проиграна. В проулках детвора
Гоняет кошек. Скоро полнолунье.

Ещё так безмятежны, до поры,
Назавтра осужденные безвинно.
Огонь не тронул Рима-исполина,
Сенека жив, жива его Полина,
Нетронут яд, оракулы добры

В своих прогнозах. Солнцем разогрето,
По изгородям сушится руно.
Но меньше правды. Всё бессильней вето.
Мельчает всё. Безводна даже Лета.
Харон и Кесарь в сговоре давно.

В народе слухи – будто вострубят
Архангелы, и мёртвые восстанут.
Но на сегодня, честно говоря,
Сестерции по-прежнему не пахнут
И рукописи – плохо, но горят.

Их пепел лёгок и неуловим…
Оракул спит. Грядущее незримо.
А мне глаза здесь выедает дымом:
Мой Рим горит, но я вдали от Рима
Прости меня, мой бедный, бедный Рим!

Забыв себя, не веря в оправданье,
С дешёвым стилосом в протянутой руке
Уж столько лет, скитаясь налегке,
Самой себе постыдное «Изгнанье»
Царапаю на жалком черепке.