Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

От головоломок Эрнё Рубика, странных игрушек от электрической
неисправной розетки
Ты подходила сама наивность и мечта
С потерянными драгоценными зернами счастья в травянистом
платье гризетки.
Зрение твоё притуплённое сеиминутными удовольствиями
В благословлении Иакова, второй половины 20 века.
Твой мир, природа и заводы,
В павильоне арабесок старше нас люди морщили лбы
С первой группой секретных сигналов и нажатий спейс-клавиши,
комюникейшен-трубы.
Радиограммой на время и сильных околоземных бурь
В пионерской обсерватории через тернии к звёздам
Мы выколачивали из гильз папиросок табак
Деревья гнулись в дугу и из за Республиканской Больницы мы
выходили в камне-известняковых пальто и головорогих шапках
чернильного цвета
И вздыбленных танков Читинского учебного порубежья-Каштак.
На лестнице по которой спускались и поднимались наши всегда
на работе родители
Но тоже парили в тендряковском пространстве
Ангелы шестидесятых
Парни, девчата
С семидесятой широты.
Ты была же лучом, он падал и отражался в том направлении,
откуда пришла большеротая ты
И обрубалась по контуру в ослепительной феерии простонародной
и величавой.
С факелом в правой и топлес и в левой – двуручным мечом махала
и проводила плечом.
Сидим на белесом холсте в непропорционально маленьких креслах
В мягких, бархатных и простых
И с рукоделием статическим за башнями шкворчящими голубым
салом,
Тесла пришёл и ушёл и Стены Молчания, штрабил.

И йети распластанные чорные, чёрные носки в виде летучих рыб
Снятые поспешно с чьих то натруженных ног
И будка телефонного автомата переделанная в букросинг с Новым
Заветом на полочке, банки томата пустые, но с завинчивающими
крышками, с подтеком свежим на слабовидящих стенках,
Забыли мыть?!
Читатели сидят на корточках или вольно валяются поджав пальцы
ног в китайских тапках, вскрикивают во сне, мечутся как ионы
задымленного серебра, хаотичные от добра добра?!
И ночующая маршрутка у бесприютных кустов с надписью Jumper, синхрон ещё озаряет приборную доску
И праворукий руль, накоротке мигает – сбой.
Сибелиус растворяет раковины ушей из разорённого дома Сибири и в отчетливой дневном саматхи на голом витееватом шнуре лам почка горит освещая две тысячи
советских лье под водой.
Буду новым Жюлем Верном, королём Краснобородом льющим олово и свинец в банках из под рыбных консервов и эти на пальцах зелёные самопальные перстни вырезанные из хула-хупа, axa дуу гэй – братские.
Ты смотришь на меня как Уленшпигель в нашем удэнском Брюге И я набирают черемуху в спелые ладони, с набитым ртом говорю, – комунизмын туя
(боятся, но улыбаются губы)
Комолые утюги облаков плывут по небу
И там у иволгинских сопок мы смотрим поочередно в бинокль на белую ступу,
На окна гидромелиоративного техникума,
Там студенты в идентичных вечности играют в вечерний волейбол воспаряют над сеткой
Как уже без хвостов игуаны дрепещат –
весь свет земной любя.
И мы уже как св. монументы в размеренном ритме буряяд композиции и наши сдержанные жесты рук и взволнованность и страдание мучеников.
И мы в световом потоке наших диафрагм, почти удовлетворительных выдержках космонавты этого для кого то ненужного лета на потолках, на раздвижных экранах с реакарнацией вудстокских джинсов су против ацтекских обьектов блохи
НЛО в забеге с гравийной дорожки сигают.
Байопис, самописцы режут и мажут нечеловеческий гул.
Я протягиваю тебе не нужную, но вот пригодившуюся цепкую старость Оби – Ван Кеноби важно ступаю на лизнутый волнами мол.

Самозамкнутая, идущая на пресловутый амарсановский север
В би колхозото на манчивом ветру не забывай пожалуйста
высохших цветулеев,
То что билось в тебе и боролось с ранних горлицинныхлет
То что нажила волшебством, в безвоздушном сомлела.
Трёх сестёр яркого и обманного лета
Черемухи би, крушины (нагаса абамни), яблони возле
животноводческих ферм поливала из лейки Хавроша и тихохонько пела.
Сейчас в Гернике вздыбленного бетона, арматуры, вкладышей и колец
заросших бурьяном
В эру уже точно не светлых годов
И под камнем горючем державки и шестерни обманувшего нас мистера
Горби пестовавшего заокеанских с козлячьими бородами мужиков.
И только что мы не плавились в зеркалах, они же лежали в куче
таких же зеркал за восточной оградой.
Я еще смешался с душой Хименесса
Налив на палец вина в пиалу
Во рту подержал и созерцал исцарапанное пространство
Порвано и выцвело платье двора
В карбонильных сердечниках сверкнув в трепетном освещении,
махе невидимых крыла и в грустинной наплавке
Козырёк твоей шапки сверкал.
Они подходили извне несмотря на жару в зимних шапках
В дерзости воображения, но кротости и смирения в молибденовых
крючках сжимая вольфрам, волхвы.
Серьёзный вешний и ни чуть не усталый вид
Мимо ёлок поехала на оражевом автобусе
Мимо ребятни с яблоками, книгами и тетрадями бии гу?
Махала рукой и закрывалась от вечерних солнц
Трёх как обычно в оптическом обмане.
Ты праведно поступила, не бросила кота в реку, не бросила хлеба
в комнату.
В сияющем дыме обветренными губами стихи свои в песеннике
дочитала
В гербовник засушила герберы и другие неясыть цветы
С Тредиаковским скучала.

Комедианты, все убрав в фургон,
Белила соскоблив, из города долой.
И вот они в лесу, и льется легкий звон
Бубенчика, и пахнет лес смолой.
Та лютня, что всего лишь час назад
Служила им подобием кастрюли,
Теперь лидийский лад и эолийский лад
Поет. А дерева сомкнули
Над ними гибкие свои тела,
И только тихий шелест, и копыта
Коня, прикрывшего глаза,
Стучат.

Девушка:
Зачем ты тянешь кисть руки,
Куда, скажи, куда?
Не видишь ты, как плоть бела
И как я молода?
Не слышишь, как звенит ручей
Моей души реки?
Ты стужей на меня не вей
И за собою не влеки!

Оставь меня, мешок костей
И черепа дупло –
Таких непрошеных гостей
Не принимай тепло.

Да шутка ли? Едва постой
Попробуй раз чихнуть –
Он норовит тебя косой
По шее полоснуть!

Смерть:
Жизни пышные покровы,
Жизни дикие порядки,
Были вы пока здоровы,
Принимали без оглядки.

Мы ж в замену предлагаем
Вам порядок и покой –
Вы избавитесь от ненужных знаний,
Вас не будет мучить зной.

Я ведь тоже раньше звался
Славный рыцарь Годемар
И в сияющих доспехах
Славу громкую искал.

А теперь мои заданья
Стали проще – я хожу
И в земли сырое зданье
Красных девиц увожу.

Девушка:
Годемар, владыко милый,
Ненаглядный мой жених…

Обратилась прахом дева
И упала перед ним.
Смерть над девушкою плачет,
Над невестой слезы льет,
Облачком над ней маячит
И работать не идет.

…Тогда уходят корабли,
Их первосозданные тени
Бредут чуть сбоку, и огни земли
Прощаются с огнями борта медью бликов.
В воде играют очереди доков,
И рыбьи стану боков
Небритой набережной таят.
Пахнет морем. Редкие огни
То тут, то там мерцают,
Птичьи тени
Скользят по горбылям воды.
Темнеет.
Где-то он, корабль?
Ему соленый ветер ест глаза
Иллюминаторов,
И свет танцует ночью
Пугливый танец дочерей огня.
Ах, Сильвия серебряного края,
Монеты Лун на дно озер бросая
Разрушенных просторов Валуа,
Не льется сонный луч на памяти весла.

Могила над Нервалем в виде чаши,
Кусок материи наброшен ей на уши,
Как волосы или парик.
Вобравши пламень, плод над ним горит
И скалит глаз единственный – шиповник.

А мысли, чем они не птичьи трели,
Стучащие о костяную сферу?
Амуры или вороны пропели
Гимн мимо проплывающей Киферы?
Гори-гори, фонарь Александрии,
Уж скоро кораблей борты сырые
Войдут в твою невидимую гавань.