Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016

Можно плетень и судьбу чинить,
Но такая вот жизнь начинается –
Хочется нежное сочинить,
А нежное не сочиняется.
Не потому, что ушел во тьму
Бог, как часики, тикая,
А потому, что уже никому
Не нужна эта нежность тихая.

Одиночество – это луна в окне,
Чай в стакане и жизнь в бреду.
Одиночество – это душа в огне
И постылая плоть во льду.
Хорошо-то как: ни стол накрывать,
Ни посуду потом не мыть.
Даже розами не устилать кровать –
И возлюбленной не хамить.

Пустынная степь, луна,
Ковыль, поглощённый тьмой.
Дорога всегда длинна,
В особенности домой.

Так сладко купать в пыли
Босые подошвы ног
И лишь на краю земли
Узнать, как ты одинок.

Не мытарь, не фарисей –
Когда же взойдёт заря!
Так шёл домой Одиссей,
Расталкивая моря.

Лет, может быть, через сто
И ты, ощутив предел,
Придёшь, чтоб увидеть, что
Твой дом давно опустел.

Дождик какой опять –
Шепчущий, просяной.
Спать бы теперь да спать,
И Бог с ней, с этой страной!

Да нет, говорит трава,
Не верь чужим небесам.
Вот как поставят у рва,
Так станешь травою сам.

Поймёшь лишь перед бедой,
Что ты с ней одних кровей.
А ров наполнен водой,
А глина полна червей.

Дар простоты не каждому даётся,
Лишь избранным. А прочим остаётся
Уродовать классическую речь,
Побрякивать, отпугивая граций,
Фальшивым серебром аллитераций
И сонные метафоры стеречь.

Метафора – она, брат, как синица,
И хороша, когда тебе приснится,
Связуя быстротечные века,
Свободная, не в золочёной клетке
Словарика, а на дремучей ветке
Российского живого языка.

И всё же соль не в ней. Удел невежды –
Рядить стихи в нарядные одежды,
И простота не хуже воровства,
Когда она, как нищенка с сумою,
Как с полем ветер и как снег с зимою,
С народом не утратила родства.

Ты помнишь слов обыденных свеченье,
Крестьянской речи тихое теченье
И чернозёмных мыслей торжество?
Послушаешь – и сладостно, и больно!
А чтоб достичь подобного, довольно
Быть гением, не более того.

Когда душа твоя соприкоснётся
С душой ручья, рассвета иль цветка,
В ней что-то необычное проснётся,
В чужие уходящие века.

И, ощущая страх пред небесами
И пред природой распростёршись ниц,
Ты поглядишь на этот мир глазами
Ползучих тварей и библейских птиц.

И вдруг, любуясь тем, как коромысла
Листают вечность крылышками, ты
Поймёшь, что в жизни нет иного смысла,
Чем просто жить без всякой суеты.

Пускай живут и майские жуки,
Пускай осенние кусают осы,
Пускай живут на свете мужики,
Пьют самогонку, курят папиросы.

Пускай и жизнь совсем уйдёт в распыл
На этом злом и беспредельном зное.
Ведь я не помню, кто меня любил –
Живая тварь иль существо иное.

Вдали от капель, что наперебой
подробно разлетаются на жести,
ты где-нибудь становишься другой,
все дальше, непонятней в каждом жесте.
Но слушать дождь мне хочется с тобой.
И значит, мы наполовину вместе.

Пока вы не отвыкли от дыханья
и речи близких в памяти свежи,
нет ни души вокруг. Киномеханик
бесплатно крутит прожитую жизнь.

Вот входите вы с робостью ребенка
в пустынный зал на сорок мест.
Стрекочет и потрескивает пленка,
пока смотреть не надоест.

Лето. Людей покинули силы.
Кружку губам донести – и ладно.
Где-то там, за горами синими
ходит вдали от людей прохлада.

Ходит вдали белоснежным теленком.
И от нее получает лето
только с трудом узнаваемый голос
на пленке арычной ленты.

Удобнее иметь своим кумиром
ровесника, чтоб можно было с ним
в одну эпоху радоваться жизни
и по немуза временем следить.
Состарившись, ворчать и видеть в нем
товарища по поколенью.
А я люблю угасших звезд, сошедших
со сцены и, желательно, с земли.
Они смеются с выцветших конвертов,
и крутится пластинка, как душа.
От старости потрескивают сухо
их молодые голоса.

Когда покой – тогда, слепя
улыбками, глядит с плакатов.
Дает рассматривать себя,
изображенную на картах.

Когда ж под вспышками в ночи
душа к отправке не готова –
то черной птичкой прокричит
с верхушки тополя родного.

Рождается весна. Как никогда,
мой многолетний бесполезен опыт.
Вот-вот ее несмелая вода
все выходы на улицу затопит.

К ней надо поскорее на поклон,
пока бедна травой и голосами.
Уже виденье мухи за стеклом
со мной пыталось встретиться глазами.

Опали листья только-только.
Но видно с улицы: уже
одна рождественская елка
горит на верхнем этаже.

Безлюдно в комнате и зябко.
Но смотрит, нарезая сыр,
нетерпеливая хозяйка
на календарные часы,

и лихорадочно считает
она бокалы для вина,
и только снега не хватает
в квадрате черного окна.

Свет. Черно-белая вода.
Лицо, пока еще не в фазе
старенья. Бледный карандаш
проводит родственные связи.

Там, на канале, мой отец,
желтеющий с собой в разлуке
и забывающий о тех,
на чьих плечах он держит руки.

А я за кадром, мал на вид,
стою с лопаткой и вещами
и не могу остановить
бумаги ломкой обветшанье.

Конечный миг рисуется с трудом.
Зато виденью верю неизменно,
где в мир иной наш деревянный дом
с закатом переходит постепенно.

И день за днем, обличьем не стара,
моя незаменимая сестра,
вытягивая руку над гардиной,
ведет борьбу с растущей паутиной.

Она заранее включает свет,
чтоб комната успела осветиться.
Она всю ночь готовит мне обед
на несоленой медленной водице.

Все видели его в лицо,
небритого, в помятой кепке.
Мы рано спать легли. Был сон
в горах на удивленье крепким.

Он должен был лишь сниться нам.
Но несколько мгновений странных
он шел бесшумно по камням
и таял в залежах тумана.

О нашей ночи между скал
мой друг, который был поэтом,
стихотворенье написал,
где не упомянул об этом.

Другой мой друг, что жил средь книг
и бородой страниц касался,
не сделал записи в дневник
и дату вспомнить отказался.

Он не ушел. Он невредим.
Он прячется под верхним веком.
Я скоро окажусь один
с моим небритым человеком.

О том, что карманный фонарик
не будет починен вовек,
о киселе, недоеденном
в ненаступившем завтра,
о том, что солдатик зеленый
не будет отыскан в траве –
надо же предупреждать,
нельзя же вот так внезапно.

Не торопись, не бойся.
Рисуя, глаза закрой:
длится в любую минуту
пыльных дворов сиеста.
Как только последнюю трещинку
на стену посадишь рукой,
город тебя припомнит,
не обделит наследством.

Наружу себя выговаривать –
скучно. Не стоит труда
ставить дни на учет,
прислушиваясь к распаду.
На чердаке голубином
звенящая нота «да»
не повинуется голосу,
не поддается ладу.

Цветные рыбки по обоям
плывут судьбе наперерез.
Переселиться нам обоим
в их нежилой подводный лес.

Вот я – ушел прозрачным боком
в нестройно мыслящий тростник.
Вот ты – большим янтарным оком
косящая на мой плавник.

В ночь на микрон, на миллиметр
сближаемся. Текут века,
жильцы проходят незаметно,
и не кончается река.