Санта на замену: Тур извинений (ЛП) - Оливия Джули

— Зак?

— Зак, прости меня за то, что я бросила тебя на следующий день после Рождества. Тогда шёл снег, а в декабре в Джорджии снег — большая редкость. Ты так радовался, что подарил мне тот проигрыватель, а я сказала, что он мне не нужен. Хотя, на самом деле, он был нужен. Просто я была растеряна и подавлена из-за папы, но, думаю, это не оправдание… Прости.

Слова вырываются так быстро, что я и сама не успеваю за ними следить. Но в груди что-то щёлкает, словно часть сердца, оторванная когда-то давно из-за этого проклятия, наконец-то находит своё место.

Фальшивый Санта быстро моргает:

— Это… всё?

Кажется, он осторожно подбирается к разговору, словно я держу его в заложниках с ножом в руках. Но это не так. Я чувствую себя прекрасно. Возможно, женщины с ножами чувствуют то же самое.

— Да, — говорю я и выдыхаю. — Это всё.

— Ну, тогда слезай, девочка, — бурчит он, совершенно очевидно устав от меня.

— Постой, а как же фото?

— Нет.

Я с преувеличенно несчастным видом слезаю с его колен и благодарно киваю помощнице-эльфу, которая презрительно смотрит на меня. Поскрипывая сапогами, выхожу к Николасу, и только радостные вопли Купера за моей спиной напоминают, что мир снова в порядке. Хотя я чувствую себя… иначе. Лучше.

— Ну, как оно? — спрашивает Николас.

Его глаза внимательно осматривают меня, словно пытаются уловить перемены. А перемены есть, но не внешние.

— Я… извинилась, — говорю я, перебирая свои мысли.

Николас сосредотачивает взгляд на моих глазах, и медленно, словно специально для меня, на его лице появляется улыбка. Едва заметная ямочка в бороде выглядит как отпечаток большого пальца.

— Ты извинилась? — он усмехается. — За что?

Я не могу рассказать ему о Заке или о своих бывших. Мы же вроде как договорились быть вице-президентами Клуба Ненавистников Санты. Тем более его рука сейчас тянется к моему рукаву, и я замираю, пока он снимает белый клочок ваты с моего пальто.

Я бы обошла всех Сант, лишь бы его рука коснулась меня ещё раз.

— За всякое, — говорю я. — Даже не знаю. Честно говоря, это было похоже на терапию.

— Значит, я зря трачу деньги на терапевта, когда мог бы просто пойти к Санте?

— А ты-то, оказывается, зря их ненавидел.

Его челюсть напрягается, он качает головой:

— Нет, у меня есть причины. Но этот — из хороших. Это старина Рик. Классный парень, ведёт воскресный фермерский рынок.

Я медленно киваю. Но зачем ему было проверять, кто именно изображает Санту? Я не спрашиваю. Вместо этого мы выходим из торгового центра. Ветер уже не такой колючий, как раньше. Снег растаял, но не весь. В общем, день оказался не таким уж плохим.

— Ну что, — говорит Николас, хлопая в ладони, — всё высказала?

Я пожимаю плечами:

— Частично.

— Хочешь ещё раз?

Я замираю, остановившись на полушаге, и поднимаю на него взгляд. И всё же кажется, что он читает мои мысли. Потому что этот поход к Санте действительно возвращает мне часть души, которую я бы не нашла без Николаса.

— Ты шутишь? — спрашиваю я.

— Я не шучу насчёт извинений перед Сантой.

— Это не…

И тут всё замирает. Моё сердце, время, весь мир — как будто кто-то нажимает на паузу. Николас поворачивается ко мне, медленно берет меня за подбородок, аккуратно касается его пальцами и слегка приподнимает моё лицо. На первый взгляд, этот жест можно назвать дружеским, но мой бешено колотящийся изнутри желудок уверен в обратном.

Едва заметное движение — но оно сбивает дыхание и заставляет меня застыть, как статую.

— Бёрди Мэй, хватит плутать в этих рождественских лабиринтах, — мягко говорит он.

Наши взгляды встречаются, и в его глазах, таких светлых, как зимний лёд, мелькает что-то, что расплавляет меня до самого ядра.

Ох.

Я молчу, не в силах отвести взгляд, а когда тишина становится ощутимо гулкой, он наконец отпускает меня. Но моё сердце продолжает грохотать, будто копыта северных оленей, мчащихся сквозь грудную клетку.

— Ты… ты должен прекратить это, — выдыхаю я.

— Что именно?

— Быть… очаровательным. Наверное.

На большее меня просто не хватает. Ведь я не могу, не должна, не имею права позволять себе чувствовать что-то к Николаcу. Не к нему. Никогда. Но почему-то я всё ещё стою на месте, собирая по кусочкам свои мысли после этого странного, до ужаса интимного прикосновения к подбородку, от которого хочется нырнуть в сугроб и остаться там до весны.

Он хмыкает:

— Постараюсь.

— Эм… сколько ещё Санта-Клаусов в этом городе, как думаешь? — пытаюсь перевести разговор.

— О, Бёрди Мэй. Думаю, их точно недостаточно, чтобы удовлетворить твою душу, но мы можем попробовать.

Я улыбаюсь.

— Придурок, — бурчу я.

Он довольно улыбается.

— Ну, что же, спасибо за компанию, хотя ты меня совершенно бросил, — говорю я.

На что он театрально возмущённо вскидывает брови и протяжно восклицает:

— Эй!

Я всё равно не могу перестать улыбаться, и это бесит.

— У меня дела, — добавляю я.

— Ещё Санта завтра? — интересуется он.

Я останавливаюсь, ветер гуляет в волосах, холодит шею, покачивает его волосы и аккуратно трогает его бороду. Я открываю рот, собираясь что-то сказать, но закрываю его, так ничего и не ответив.

Ведь я отлично провела время… но это же он. И это просто невозможно.

— Нет, — наконец выдыхаю я.

Он хмурит брови.

— А я думал… — начинает он, будто говорит не столько мне, сколько себе. Шёпот мечты, едва различимый. — Напомни, почему ты меня так ненавидишь?

Я не нахожу слов. Да и есть ли в этом смысл? А если есть, то насколько всё это рационально?

Я — взрослый человек. И знаю, что Николас — не какая-то мифическая сила, способная разрушить всё на своём пути. Но та часть меня, что знает это, — это та же часть, которая готова поклясться всеми тринадцатью северными оленями, что после него уже ничего не было так, как раньше.

Потому что просто не могло быть.

— Что-то во мне… думает, что ты испортил моё детство, — признаюсь я, наконец. — И я пока не могу избавиться от этого ощущения.

— Скажешь мне, почему? — спрашивает он. В его взгляде — печаль, и это разбивает мне сердце. Но не сильнее, чем та боль, которую я чувствую за саму себя.

— Нет. Просто… я знаю, что это звучит глупо, но…

— Ты что, не получила своего Фёрби, Бёрди Мэй? — перебивает он. — В этом дело?

Мои щеки пылают. Медленно, потом всё быстрее, а потом вдруг всё разом, словно прорвалась плотина воспоминаний.

— Постой… откуда… как ты про это помнишь? — едва выговариваю я.

Николас пожимает плечами, будто помнить такую деталь двадцатилетней давности — это что-то совершенно обычное.

— Было бы стыдно, если бы я этого не помнил, — бормочет он.

— Я его так и не получила, — признаюсь я почти шёпотом.

— А должна была, — тихо говорит он.

Я не могу это осознать. Я так сильно хотела эту игрушку. Теперь я понимаю, что тогда они были редкостью, практически дефицитом. Иногда я даже задумываюсь, не искал ли папа ту самую игрушку той ночью.

Николас снова оживляет прошлое — тот самый день, о котором я так хочу забыть.

— Перестань, — прошу я так же тихо. — Ты ведь даже не знаешь меня.

— Нет, — говорит он, делая шаг вперёд. Я тут же отступаю, и он останавливается, будто я только что ударила его. Брови у него сходятся на переносице, а во взгляде — ранимость.

— Но что, если я скажу, что помню тот день тоже?

Я перестаю чувствовать пальцы на ногах, и я не знаю, в чём причина — в снегу под ногами или в том, что этот день значил для него так же много, как и для меня — пусть даже по-другому.

— Что? — едва выдавливаю я.

— Забавно, как всё выходит, да? — криво улыбается он. Без привычных ямочек его улыбка кажется натянутой, грустной. — Я разрушил твоё Рождество, а ты… ты была чем-то другим. Чем-то хорошим.

— Ты просто так это всё говоришь, — возражаю я.