Санта на замену: Тур извинений (ЛП) - Оливия Джули

— А я… ну, кем я был для тебя в этой истории?

— Ты тот человек, который испортил Рождество.

Затем его улыбка исчезает. Лицо становится серьёзным.

— Что?

— Ты сказал, что надеешься, что я в конце концов начну ненавидеть Рождество, — говорю я. Знаю, как жалко звучит мой голос, как глупо. — Рождество… было не таким, как раньше, после того как я встретила тебя.

— Подожди, что случилось? — спрашивает он. — Я что-то сделал?

— Да, ты сказал, что я буду ненавидеть Рождество.

— Это всё?

— … это сложно, — не нахожу слов снова, и теперь мне кажется, что я веду себя глупо.

Он кивает, делает глоток кофе, затем быстро мотает головой.

— Ладно. Не буду настаивать. — Он щурится. — Но мир действительно маленький.

— Хотела бы я, чтобы он был больше, — шепчу я.

Он сужает глаза, и я не понимаю, злится ли он или просто пытается понять меня. В любом случае, мне это не нравится.

— Так ты в Святом Рудольфе чтобы…? — спрашивает он.

Я смотрю на кофе и пожимаю плечами. Не хочу с ним разговаривать.

— Повеселиться немного с местным барменом? — спрашивает он, поднимая бровь.

Нет. Нет. Сегодня я этого не выдержу.

Я выдыхаю, поворачиваясь, чтобы забрать перчатки с сиденья рядом со мной.

— Я не собиралась спать с тобой, — взрываюсь я. Ложь, но что поделаешь, я злюсь. — И мне не нужен твой флирт. Удачи, Николас.

Я снова встаю и выхожу из квартиры с большей решимостью, чем в прошлый раз, но он снова идет за мной. До самой двери, где мои перчатки не дают мне сил открыть чёртову дверь, когда ветер свистит с другой стороны.

Его голос звучит сзади.

— Пожалуйста, может, прекратишь дразнить меня дверьми всё время?

Я поворачиваюсь на каблуках и наклоняю голову.

Он стоит, прислонившись к стойке, с чашкой в руках. Этот взгляд… я знаю его так хорошо. Представляю его в своих снах, а вот он, наяву, при свете дня.

Ник снова делает глоток из чашки. Это выглядит так высокомерно, если глотки вообще могут быть высокомерными. Затем он ставит чашку на стойку.

— Ладно, я сказал, что не буду настаивать, но серьёзно, я что-то сделал тебе много лет назад? Просто хочу убедиться, что не был… ну, не знаю, придурком.

— Ты думаешь, что был? — спрашиваю я.

— Я был?

— Как ты думаешь?

Он смеётся.

— Почему ты отвечаешь на мои вопросы вопросами?

— Ты делаешь то же самое.

— Ты довольно милая.

— Не называй меня милой, Николас.

— Зови меня Ник. И почему я не могу называть тебя милой? — спрашивает он.

— Потому что я не должна тебя любить, — говорю я.

— Хотя ты пришла ко мне в девять утра?

— Почти десять.

Он улыбается моей дерзости, и я не могу не заметить, как немного уголок моего рта подрагивает от удовольствия от этого обмена репликами. И от того, как он смотрит на меня.

Странно — даже несмотря на всю злость, которую я чувствую, сложно игнорировать странное притяжение в груди, как будто между нами есть невидимая связь. Я ощущаю, как тянусь к нему, как задерживаю дыхание, ожидая следующего остроумного замечания, как его губы слегка расходятся, а глаза бегло осматривают мою шею и снова поднимаются.

Чёрт.

— Так что ты делаешь в Святом Рудольфе, Бёрди Мэй?

Как он произносит моё имя…

— Работаю, — говорю я, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь снова взять себя в руки. — Я пишу рождественские книги. Здесь, чтобы почувствоать настоящую зимнюю атмосферу.

— Что-то, что я мог бы знать?

Я киваю в сторону стойки.

— Вот эти.

Ник поворачивается и осматривает мои книги, на обложках которых один намёк за другим. Его улыбка становится шире.

— Серьёзно? — говорит он, и я вижу, как его глаза скользят по каждой обложке. — Это потрясающе. Ты их иллюстрировала сама?

— Да.

— Я знал, что у тебя будет будущее в писательстве после того письма, — моё сердце падает. Почему-то это звучит так, как будто он думал обо мне после того дня. — Хотя у тебя явно есть странная слабость к Санта-Клаусам. — Он поднимает бровь.

— Нет! — резко отвечаю я. Наверное, слишком громко, потому что после этого только слышен рождественский джаз, играющий через динамики.

— Но у тебя целая серия… Так что же это?

— Деньги, — отвечаю я.

— Нет, это не то. Ты не продалась. Я их читал, на самом деле, — говорит он, проводя пальцем по одной из обложек. Это вызывает у меня мурашки. — Твои книги.

Я пытаюсь встать у дверного проёма с таким же высокомерным видом, как и он.

— Нет, не читал.

— Читал. — Его глаза встречаются с моими. — Что, мужчины не могут читать романы? Они хорошие. Ты должна гордиться ими. Но… проблема в том, что они — идеальные Санта-Клаусы. Мужчины мечты.

Я шаркаю ботинком по полу и тихо бормочу:

— Это просто… книги.

Николас поднимает обе брови.

— Думаю, это просто хитро замаскированный груз прошлого.

Наглость. Сама наглость.

— Это не так, — возражаю я.

— У каждого из нас есть свой багаж, Бёрди Мэй. Расскажешь о своём, я расскажу о своём. — Он повторяет вчерашнюю фразу, от которой я, мягко говоря, не в восторге. Кто знает, какую ещё праздничную магию он может вплести в мою жизнь?

Он замолкает, щёлкает языком и неожиданно спрашивает:

— Ладно. Думаю, тут только один выход. Ты когда-нибудь была у него?

Я фыркаю.

— У терапевта? Раз в месяц хожу.

— У Санты в торговом центре, — смеётся он. — Сидела когда-нибудь у него на коленях и рассказывала, что хочешь? Может, у тебя остались нерешённые детские проблемы.

— Это смешно.

На самом деле да, но это сейчас не важно.

— Смешно?

— И что ты хочешь, чтобы я сделала? — говорю я, не удержавшись от смешка. На языке горчит. — Мне тридцать один год — я не собираюсь садиться на колени к Санте.

Он приподнимает бровь.

— Боишься, что тебе это слишком понравится?

Сердце не просто пропускает удар, оно спотыкается и падает.

Я прищуриваюсь. Он тоже.

— Я могу пойти с тобой, — говорит он.

— Зачем тебе это?

— Солидарность. И мне не нравится мысль, что я, возможно, испортил для тебя что-то настолько особенное, как Рождество.

— У тебя же наверняка есть… ну, не знаю… семья, которую надо навестить, или дела какие-нибудь? — спрашиваю я.

Его лицо снова меняется, и он отводит взгляд.

— Я… недавно развёлся.

Кажется, кровь отхлынула от моего лица, а желудок с грохотом провалился куда-то в пятки. Ну, я официально худший человек на свете. Вот стоит он, разбитый и одинокий, только после развода, а я ещё и в его квартиру вламываюсь.

— Мне так жаль… — начинаю я, но он перебивает, не дав договорить.

— Мне бы не помешал дух Рождества.

— Даже с Сантами? — уточняю я. — Разве ты не президент клуба ненавистников Санты?

Его взгляд снова встречается с моим, и от этой интенсивности у меня напрягается всё тело. Кажется, если бы рядом висела омела, я бы потянулась к ней в мгновение ока.

— С тобой, возможно, и нет, — тихо говорит он.

Как ему это удаётся? Я должна его ненавидеть, а он… вот так.

— Я здесь, чтобы писать, — качаю я головой, словно пытаясь выбить его из мыслей.

— Нет, ты здесь, чтобы прочувствовать рождественское настроение для своих книг. А как читатель, я просто обязан убедиться, что ты получила идеальную дозу рождественского волшебства. А ничего более рождественского, чем сидение на коленях у святого Николаса, просто не существует.

Он улыбается — с ямочками. Мои ноги тут же превращаются в мягкий фруктовый кекс. Как вообще этот человек мог развестись?

— Другого святого Николаса, верно? — уточняю я. — Это не значит, что я сяду к тебе на колени?

— Ты забавная, Бёрди Мэй, — говорит он. — Это мне в тебе и нравится.

Когда это он успел подойти ближе? Теперь я прижата к двери, и его запах — хвои с мятой — сводит меня с ума. Голова кружится, а в животе что-то переворачивается и уходит в самую глубину.