Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

Влюбившись во всю мощь юной дури, Ада совсем расцвела — глаза с поволокой, румянец, губы яркие и припухшие от Ваниных поцелуев. Она часами болтала с ним по телефону, запершись, к неудовольствию Доры Михайловны, в ванной, писала записочки, жила от свидания до свидания, на уроках совсем перестала слушать — мечтала и краснела от своих мечтаний.

А для Розы настали трудные времена. Нельзя сказать, чтобы она успела влюбиться в Птицына, хоть он и был первым, кто ей понравился. Но, глядя, как счастливо порхает сестра, она становилась все мрачнее. Она тоже хотела порхать, но понятия не имела, что для этого нужно сделать. Покопавшись в себе, Роза поняла, что, похоже, ни разу в жизни не чувствовала себя счастливой. А рядом часами висело на телефоне живое доказательство того, что счастье возможно и доступно.

Роза пыталась расспросить сестру, каково это, и тут ее ждало тревожное открытие — Ада ее не понимала и даже как будто не слышала. Ада больше в ней не нуждалась, как не нуждалась ни в Доре Михайловне, ни в прежних подружках, ни в мире вокруг — его заслонил собой Ваня Птицын. Аде все теперь было некогда или неохота — болтать перед сном, гулять вдвоем, ходить в дегусташку, даже тренировать Розины экстрасенсорные способности. Да какие способности, глупости это, напридумывали себе, когда маленькие были. А теперь Ада взрослая. Вот Роза найдет свою половинку — тоже станет взрослая и поймет. Роза в ответ смотрела на Аду такими глазами, что если бы Ада замечала в окружающей реальности хоть что-нибудь помимо Вани Птицына, она бы забеспокоилась.

Роза не привыкла жить без Ады. Пока та где-то гуляла и целовалась с Птицыным на чердачной лестнице, Роза слонялась по квартире с потерянным видом. В голову лезли всякие странные, давно забытые мысли, и мама — настоящая мама, — вспомнилась. У мамы было два состояния — «плохо» и «в порядке», и Роза так и не научилась улавливать переход из одного в другое. Когда мама была в порядке, она любила Розу, говорила, что никогда ее не бросит, называла кисуней. А когда ей становилось плохо, кричала, что лучше б получилось тогда аборт сделать, что у Розы кровь дурная, а вместо души — черный дым. Мама наставляла на нее трясущийся палец и, брызжа слюной, проклинала: выйду во чисто поле, на чертово болото, там ключ костяной возьму, замкну царские врата, чтоб у тебя детей не было, чтоб на тебе закончилось. Ключ, ключ, замок!..

В последний раз, когда Роза видела маму, той было совсем плохо. Мама гналась за Розой по двору с поленом — молча, тяжело дыша, стиснув зубы, и Роза знала: догонит — убьет. Роза спряталась в сарае, а маму поймали и забрали в больницу. И Розу тоже забрали — сердобольная соседка по коммуналке была знакома с тамошней судомойкой. Решили, что девочка пока у нее поживет, а там, может, и мать оклемается. С матерью всяко лучше, чем в детдоме, да и соседка по коммуналке божилась, что с Лилей впервые такое помутнение, а так она дочь любит, из кожи вон лезет, чтобы на ноги поставить.

Мама не оклемалась, она ушла из психбольницы ночью, непонятно как, во чисто поле, на чертово болото — видно, искать костяной ключ. Там ее и обнаружили на следующий день, ключа она не нашла, но сама уже окостенела.

Роза вдруг вспомнила, что тогда пыталась уйти за ней. Потому что мама ведь обещала, что никогда ее не бросит, и Роза тоже не имела права бросить маму. Тогда у нее впервые начало жечь в груди, сильно-сильно, и она что-то сделала… Потом были одни обрывки, какие-то запахи, звуки, пятна. А потом — сумрачная комната, блик от тонкого солнечного луча в зеркале и незнакомая девочка, которая смотрела на нее круглыми от восторга голубыми глазами:

— Ты красавица…

— Это ничего, это у нее период такой, одни мальчики на уме. И у тебя так будет, взрослеете вы, — утешала ее Дора Михайловна, проявившая в отношении Адиной первой любви и такт, и неожиданную мудрость. И вздыхала: — Ой, хоть бы вы не начудили только, а? Хоть бы не начудили.

Предчувствия ее не обманывали, но Дора Михайловна и представить себе не могла, как именно и в каких масштабах начудят ее взрослеющие девочки.

Роза ходила на реку, перегибалась через парапет и выдыхала в черную воду прозрачный пузырь со своей жгучей болью внутри. Вода рябила, в ней вспыхивали зеленоватые огоньки, не похожие на отражения уличных фонарей. Розе становилось легче, и она внушала себе: Адка хорошая, Адка заслужила свое счастье, она взрослеет. Дора Михайловна сказала, что все взрослеют, и Адка тоже. А Розе нельзя обижаться на Адку и Птицына, ее обиды всегда одним и тем же заканчиваются. Потом Адка выйдет за Птицына замуж и совсем про Розу забудет, млея в своем семейном счастье. Но Адка хорошая, Адка заслужила. И надо попробовать стать счастливой за них, жить отраженным счастьем, как всякие благородные герои романов из школьной программы. Только как это сделать, если ты не в книжке, и совсем не благородная, и тлеет под ребрами мучительный огонь…

А Ваня Птицын понятия не имел, что вокруг него происходит что-то настолько серьезное. У него и в мыслях не было связывать с Адой свою только начавшуюся жизнь. Ну серьезно, не сошелся же на ней свет клином, девчонкам он нравился, и были среди тех девчонок и получше. Вот Леночка была там одна такая, например, длинноногая, на роликах катается, и вроде начало у них что-то наклевываться…

Любовь прожила ровно два месяца. Птицын даже не стал объяснять Аде причину — с его точки зрения, все и так было понятно, — просто перестал звонить и звать на свидания, а когда Ада позвонила сама — сказал, что больше не хочет встречаться.

Ада прорыдала несколько дней кряду. Дора Михайловна отпаивала ее ромашковым чаем, утешала и шептала с облегчением в сторону: ну слава богу. Только Ада ее не слушала. Ее безнадежная любовь к предателю Птицыну только крепла, и Ада была, конечно, уверена, что любовь у нее та самая, единственная, которая бывает лишь раз в жизни, да и то не у всех. По ночам Ада не спала, все копалась в памяти, допытывалась у себя — что же она сделала не так, в чем ошиблась, чем была плоха, каким именно неловким жестом разрушила свой новенький рай? А может, надоела? Но как же, им так хорошо было вместе… Почему родители, например, вон сколько лет друг друга любили, были вместе, пока смерть не разлучила, как положено, а ее самый главный в жизни человек через два месяца послал? В школе так и говорили — Ванька Адку послал. Весь класс знал, что ее бросили, что она оказалась негодной… Птицын как ни в чем не бывало улыбался и бренчал на гитаре, а Ада ходила тенью, в груди ворочалась тяжелым комком боль — и все никак не могла улечься, найти себе место. Сейчас Ада как никогда понимала Розу, но ей было хуже — свою боль она выдохнуть не могла…

С Розой в те дни Ада почти не разговаривала, сил не хватало облечь в слова и высказать все, что ее душило. А потом как-то Роза вышла ночью на кухню попить и увидела Аду, которая сидела за столом и сосредоточенно делала бритвенным лезвием на своей левой руке аккуратные насечки. Медленно выступавшая кровь собиралась в капельки и сбегала по нежной белой коже. Это было так красиво, что Роза замерла на несколько секунд и только потом спросила:

— Ты чего?

Ада не умела объяснить, что боль от порезов ее успокаивает, помогает чувствовать себя отдельной от того злого и странного мира, в который ее вдруг вышвырнуло. Что она вырезает себя из него, чтобы сохранить, как красивую картинку из журнала. Поэтому она отбросила лезвие, скривилась и заревела:

— Что я ему сделала-а-а?!

Они сидели на кухне несколько часов. Роза промыла вспухшие порезы на руке у Ады перекисью и замотала полотенцем. Ада то говорила без умолку, сама себя перебивая, то плакала, привычно уткнувшись Розе в шею.

— Надо с ним поговорить, — сказала наконец Роза. Она все поняла по-своему: Адка страдает, потому что не понимает, что она сделала Птицыну, так пусть Птицын объяснит.

— Он не ста-анет со мной говорить…