Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

И мы, твари земляные, домовые, водяные и воздушные, ответили ей так громко, что уснувшие было птицы с криком высыпались в небо, а в домах задребезжали стекла. Нас никто не звал, ответили мы. Мы ждали, когда же нас позовут. Мы боимся, это правда, мы боимся чужих и опасаемся людей, но больше всего на свете мы боимся потерять наш двор. Мы не знали, что делать без тех человечьих самок особой крови, никто нас больше не слышал. Но теперь ты пришла и говоришь с нами, и мы пойдем с тобой. Веди нас на войну с чужаками, змеиная царевна, сказали мы.

И мы пошли к банку. Мы все, кто жил во дворе и под ним, в стенах, в стволах деревьев и в зеркалах, кто скрипел ночами на чердаках и громыхал в подвале. Асфальт трескался под нами, наше дыхание вышибало искры из светофоров и фонари гасли, чтобы укрыться во тьме от наших горящих глаз. С нами был Леша Маркин из «сталинки», выросший в прекрасную тварь с длинным гордым рылом, и Пелагея, та, что оставила человеческий мир ради хрустального зазеркалья и забыла там всех, кто причинил ей боль, и дети из интерната, Танюша, Митька и Конопухин, давно ушедшие за границы, поставленные перед человеческим разумом, тоже присутствовали, но невидимо, чтобы не вызвать своим появлением внеплановый конец света. Говорят, даже летающую тарелку видел в тот вечер над центром города кто-то из случайных свидетелей.

Банк уже был закрыт, но некоторые окна светились в зябкой осенней тьме. Как видно, там осталась охрана и кто-то из припозднившихся сотрудников. Роза остановилась на берегу пруда, взглянула на эти окна, будто колеблясь. А потом в ее глазах вспыхнул черный огонь, и она, сдернув с лица платок, медленно выдохнула прозрачный пузырь со жгучей порчей. Мы на мгновение замерли, удивленные тем, какой красивой стала Роза за эти годы — только красота эта была не для желания и любования, а для трепета, потому что Роза была все ближе к нам, а не к людям, и только Ада удерживала пока ее на земле. А потом мы опомнились и бросились на банк, как на огромного постороннего зверя.

Мы терзали стены и фундамент, пробивали перекрытия, выламывали двери, разносили в щепки офисные столы и кресла. Банк погрузился во тьму, и были слышны только грохот, скрежет и крики людей, которым не повезло здесь остаться. Мы немного их пожалели, но потом, когда их уже не было. А тогда мы глотали их кровь и сердились — ни у одного не оказалось особой. Кто-то отбивался от нас стульями и огнетушителями, кто-то даже стрелял. Это было глупо и бесполезно.

Мы не знаем, сколько так прошло времени, но когда Роза снова позвала нас, здание банка стояло изломанное, ослепшее и оглохшее, и в нем не осталось никого. Оно превратилось в такую же развалину, как когда-то монастырь, разве что было повыше. Мы оставили его и столпились вокруг нашей змеиной царевны. И увидели то, что видела она — ее порча расползлась по всему остову банка, пропитала каждую частичку.

Роза подняла руку и сухо щелкнула пальцами.

И банк исчез. Беззвучно, мгновенно, как будто никогда его здесь не было. А из-под земли послышался низкий, дрожащий от ликования голос — это игумен пел нам благодарственный псалом.

Мы точно не знаем, что еще делала тогда Роза и какие слова она бросила на ветер вместе со своим испепеляющим дыханием. Но нам доподлинно известно, что той же ночью очень серьезный деловой человек Владимир Борисович в своем охраняемом особняке облился бензином и со страшным криком поджег сам себя. И сгорел вместе с особняком, супругой-фотомоделью и охранниками. Огонь был такой силы, что пожарные не могли приблизиться к особняку, пока от него не осталось одно пепелище, а звериный визг горящего заживо Владимира Борисовича доносился из пламени не меньше часа.

Ни Розу, ни Аду мы после той ночи не видели. Но кое-кто из жителей нашего двора рассказывал, что рано утром слышал под окном женские голоса. Один голос говорил:

— Давай обратно перенесемся, как в первый раз. Не хочу ехать.

А другой возражал:

— Надо как все люди, надо на поезде.

Упрямая Дора Михайловна ни словом не обмолвилась соседям и родным о том, что к ней приезжали ее девочки. Только сходила к коммунальным старушкам Надежде и Раисе, принесла им чачу, сухую колбасу суджук и горный мед, и был у них пир, а потом они втроем пели песни и плакали.

Насчет банка все обитатели нашего двора были единодушны: он все-таки сполз в реку, как и было предсказано, потому что был построен на скотомогильнике в природоохранной геопатогенной зоне с нарушением всех нормативов. И вроде бы даже люди при этом погибли. Поэтому больше на заболоченном пустыре у монастырского пруда ничего не строили.

А потом много лет в нашем дворе ничего странного толком и не творилось. Менялись жильцы — кто-то умирал, кто-то уезжал, — но мы привыкли к тому, что теперь все происходит быстро, и смирились. Выяснилось, что с пришлыми тоже можно сосуществовать, и многие из них совсем не такие страшные, как нам казалось поначалу.

Квартиру гадалок в угловом доме новые хозяева сдавали покомнатно с большой выгодой для себя. Там жильцы менялись особенно быстро: студенты, одиночки, молодежь неведомо откуда, приехавшая налегке покорять наш город, который и их устало переваривал, растворял в себе, мелкой пудрой рассыпал по своему древнему лицу. К ним даже не приходилось привыкать.

А потом в комнату с балконом, где когда-то жила Досифея, въехала одинокая рыжая девица с тремя котами: тоже рыжим, полосатым и черным. Обычная девица, как все сейчас: татуированная, с выбритым виском, не то чтобы шумная. Но смеялась она так звонко, что некоторые обитатели нашего двора, еще помнившие старые времена, стали к ней приглядывать и спрашивать, как ее зовут. Она вытаскивала один наушник и, к всеобщему разочарованию, отвечала:

— Ирка.

А потом одна въедливая женщина, вроде как писательница, бывшая во время последних событий у нас во дворе еще девочкой-подростком, догадалась спросить, как ее имя в паспорте пишется, полностью. Рыжая девица смутилась и сказала:

— Виринея…

И тут мы вздохнули с радостным облегчением, потому что поняли: что бы там ни было, сколько бы жильцов и эпох ни сменилось и в какой бы цвет нас ни красили, а все же есть на свете что-то неизменное. Например, гадалки из углового дома, которые будут с нами во все времена, потому что здесь их место, а наше место — при них.

На веки вечные.